Архипелаг Святая Русь

— Вы планировали убийство Маркелова?
— Нет.

— Ты следила за Маркеловым на Пречистенке?
— Нет.

— Ты считаешь, что вас осудили за несовершенное преступление?
— Преступление произошло. Это факт. 19 января 2009 года на Пречистенке было совершено убийство Маркелова, но приговор по данному уголовному делу не только не отражает в полной мере суть произошедшего (в том числе, как я считаю, мотивы к совершению данного преступления), но и мягко говоря искажает картину произошедших тогда событий. Никто – ни родственники, ни друзья С.Маркелова так и не узнали ответов на вопросы: «Кто и за что убил их близкого человека?», а общество – «Почему такое вообще происходит в нашей стране, и, как этого избежать?». Вопрос же относительно нашей с Никитой судьбы вытекает из ответа на эти выше поставленные вопросы. Если ответы на них будут найдены, если правда станет известна, то и справедливость относительно нас двоих восторжествует наряду с верховенством права.

— Ты хочешь кому-то мстить, когда выйдешь из колонии?
— Нет, более того, я искренне раскаиваюсь в том, что во время следствия могла стать невольным мотиватором к ненависти по отношению к людям, замешенным в нашем уголовном деле. В частности, к людям, выполнявшим свой профессиональный долг, в том числе и журналистам, которые, делая свою работу, могли вызывать негативное отношение к себе со стороны тех или иных общественных групп.

— В той прослушке (в материалах дела) были твои слова, сказанные в какой-то ссоре, что тебе достаточно пистолетов, патронов и никто больше не нужен. Что они значили? Думаешь ли ты так же сейчас?
— Они носили характер некоего суицидального отчаяния. Мое психологическое состояние на тот момент можно сравнить с состоянием человека обреченного, который не видит для себя никакого выхода, кроме как «героически погибнуть», сопротивляясь несправедливо сложившимся обстоятельствам. При этом погибнуть просто так (негероически) не позволяли собственные амбиции и юношеский максимализм. Возможность же просто жить носила тогда для меня слишком высокую цену – предать любимого. Уйти.

— Что бы ты изменила в своей жизни за последние 4 года, если бы был шанс?
— Я бы хотела, чтобы у меня было больше духовных сил и, наверное, мужества. Но я сегодня верю, что все пережитое мной не пустое, послано мне не просто так. Этот опыт бесценен, и даст Бог, когда-нибудь я пойму, зачем мне были ниспосланы эти испытания.

— Если бы на такие сроки, как ваши, были осуждены настоящие убийцы Маркелова и Бабуровой, ты сочла бы такой приговор слишком строгим?
— Дело не в сроках, хотя исходя из прецедентного права, сторонником которого я являюсь, подобные сроки просто заоблачны. Дело в поисках объективной истины. Это важно и с точки зрения справедливого приговора, и с точки зрения уроков для общества. Конечно, в том виде, в котором мы видели прошедшее расследование, суд и приговор по данному уголовному делу – это все не допустимо для правового государства. И не важно, моя там фамилия стоит или чья-то еще. Это как раз второстепенно с точки зрения права и социальных отношений, да и Истории.

— Оказывала бы ты поддержку тем другим, кого бы осудили за убийство Маркелова, в рамках своей работы в «Русском вердикте»?
—  Я не могу решать за весь «Русский вердикт», как коллектив бы решил, так и сделали бы. Думаю, на самом деле, многое зависело бы от тех истинных обстоятельств произошедшего, которые бы вскрылись. «Русский вердикт» никому не отказывает из тех, кто обращается за помощью, но что-то мне подсказывает, что те, кто стоят за убийством Маркелова, в «Русский вердикт» за поддержкой обратились бы в последнюю очередь.

— Знаешь ли ты о том, что случилось с Алексеем Коршуновым? Вы были знакомы?
— О том, что он, якобы подорвался на гранате, мне известно из «Новой газеты». Когда-то давно мы виделись с ним несколько раз.

— Во время суда ты как-то представляла свою жизнь в колонии? Совпало ли это с твоими мыслями, или все по-другому – хуже, лучше?
— Во время суда я, в основном, занималась защитой себя и своего гражданского мужа, и до конца надеялась доказать всю абсурдность выдвинутых против нас обвинений. А, если говорить о моих представлениях о жизни в колонии, то, конечно, все совершенно иначе. Не лучше и не хуже – просто иначе. И, главное, что принципиально отличается – это сами заключенные и их поведение. Я никогда не сталкивалась с таким концентрированным сосредоточением людских пороков, но при этом именно благодаря этому искренние и чистые человеческие добродетели тут видны, как нигде – как солнечные лучи во тьме. Это уникальная школа жизни, которую не пожелаешь пройти никому. Даст Бог, может быть, я когда-нибудь расскажу об этом.

— Я читала, что ты постоянно оформляешь подписку на газеты и журналы. Какие читаешь?
— В Лефортово я читала «Российскую газету», «Коммерсант», «Русский репортер», «Нью Таймс», «Коммерсант-Власть», «Эксперт» и конечно «Новую газету» — чтобы знать свежий бред про наше дело. Сейчас в Мордовии общественно-политическое не выписываю – отдыхаю. Но буду, конечно, позже. Сейчас в основном читаю духовную литературу – журналы «Русский дом», «Славянка», «Фома», «Нескучный сад».

— Ты читала вашу с Никитой историю в «Слоне», вроде биографии? Тебе понравилось, или что-то в ней не так?
— В ней не так то, что там было слишком много безосновательно-обвинительного уклона и передергивания фактов, хотя по сравнению с другими ангажированными СМИ, можно сказать, что та статья была удачной. Я надеюсь, что это мое интервью выйдет без редактирования и купюр.

— Ты в курсе, что происходит в Москве – массовые митинги, нарастающие акции протеста? Националисты (Крылов, Белов, Тор и др.) временно объединились с либералами, вместе выступают со сцены, и даже ходят в соседних колоннах с анархистами и антифашистами. Если бы ты была не осуждена, оказалась бы ты там же или же не участвовала в таких акциях?
— Думаю, я бы успешно могла сотрудничать с людьми разных политических взглядов и убеждений. Если б их поступки не противоречили моим фундаментальным жизненным постулатам. Мне, как люди, приятны многие либералы и некоторые общественники даже левых взглядов. Но жить, тусоваться, работать, протестовать – это все разные вещи. Но, в любом случае, я всегда за достижение общих целей, а не за самоизоляцию в собственных средствах.

— К тебе не ездят на свидание родственники. Почему?
— Матушка после моего ареста, о котором она узнала от приехавшей ее снимать телевизионной группы, умерла. Отец сам сидит в тюрьме – он экономический заключенный (знаменитая резиновая 159-я статья УК РФ). Брат? У него своя семья, дети. Ему это нелегко…

— Ты изменилась с тех пор, как ты попала в тюрьму?
— Да, сильно. Я стала взрослой (смеется). Захару Прилепину я больше не интересна. Я узнала жизнь и увидела много того, что с московских улиц мне было не доступно. Нельзя пройти все то, что прошла я за последние 2,5 года, и не измениться. Кто-то, наверное, сочтет, что я стала хуже, жестче, циничнее. А кто-то – наоборот. Но, мне кажется, что я просто выросла. И ничем порадовать вас в связи с этим не могу (улыбается).

— Ты по-прежнему называешься русской националисткой, или взгляды тоже как-то поменялись? Как относишься к насильственным преступлениям «правых»?
— Да, я по-прежнему русская националистка. Отношение к преступлениям насильственного характера, как у любого нормального человека, негативное. Особенно если ты убиваешь просто так – из предрассудков или комплексов, а не как Степан Разин с высоко поднятой головой и крестясь, истово веруя в свою правоту.

— Как ты относишься к другим девушкам-националисткам, оказавшимся за решеткой? Например, как оцениваешь историю Василисы Ковалевой?
— Василиса Ковалева несет ответственность за других – за тех, кто испугался это сделать. Тех, кто втянул ее и других молодых людей в эту историю надо самих отправить куда подальше (хотя российской тюрьмы я не могу пожелать даже врагу), а они своими ногами приходят в суд в качестве свидетелей и ораторствуют с трибуны. Кто отправил этих детей убивать, а затем умирать в тюрьмах?! Где они? Почему студентка журфака МГУ должна отдуваться за здоровых мужиков и перед обществом, и перед судом?

— Есть мнение, что русские радикальные националисты и чеченские боевики-сепаратисты во многом похожи – образ мысли, методы, разнятся только враги. Ты согласна с такой точкой зрения?
— В чем-то мы похожи по внутреннему мироустройству, нам легко понять (не разделяя) мотивы и действия друг друга. Зачастую мы более понятны друг другу, чем обычному народу. Это становится еще более очевидно при общении в тюрьме. Но, вообще-то, методы у русских националистов и исламских боевиков, как раз принципиально разные, а враг один. Относительно методов – даже радикальные националисты никогда не будут применять насилие против мирных граждан, случайных людей «а-ля взрывать метро». Потому, что это вне этики националистов. Для моджахедов же это, увы, обычная практика…

— Ты тщеславный человек? Тебе было приятно (опуская суть произошедшего) стать известной? Ваш процесс называли процессом года, вас самих – русскими Бонни и Клайдом. Для многих националистов вы стали живым воплощением идеальной пары. Как ты к этому относилась во время суда и сейчас?
— Я бы хотела иной славы, а лучше и вовсе без нее. Но при этом мне всегда хотелось сделать что-то хорошее, выходящее за рамки стирки с готовки на собственной кухне. Что-то, что могло бы изменить жизнь в моей стране в лучшую сторону. У меня и до сих пор осталась эта детская мечта, несмотря на лагерный режим.

— Когда, гипотетически, может произойти ваше свидание с Никитой?
— Гипотетически – в любой момент (улыбается). Реально… Дай Бог, когда-нибудь.

— Расскажи о своем быте в колонии. Как устроен твой распорядок дня, чем ты занимаешься, кто у тебя соседки?
— Выйду – расскажу. Таковы правила выживания.

(с)2012.