ЕВГЕНИЙ СЕМИЧЕВ
* * *
Говорю я ему: «Не клонись на зарю».
Только он почему-то не верит.
А известно давно — на земле к сентябрю
Сквозняками из космоса веет.
Что же ты понаделал, мой милый дружок?
Понакликал печальницу-осень.
Вот и тихую рощу за речкой поджёг,
Листья бьются со звонами оземь.
Небеса на подмогу теперь не зови.
Это пламя исходит из сердца.
Кто из нас не горел на высокой любви?
Все мы, все мы её погорельцы.
Не зальёшь это пламя небесной водой.
Тщетно ангел-хранитель твой плачет.
Я когда-то был тоже, как ты, молодой
И, как ты, думал тоже иначе.
И тебя этот пламень вселенский увлёк.
И твою красоту он схоронит.
Но не слышит меня молодой тополёк,
На зарю свою голову клонит.
* * *
Закатилось за осинник лето.
Потемнело речки серебро,
Где, лучась, как звонкая монета,
Солнце становилось на ребро.
А теперь оно неярко светит —
Свечечкой рассеивает мрак.
И печально богомолка крестит
Солнышка копеечный кругляк.
Жители села и горожане!
Этот мир принадлежит не нам.
Все мы в этом мире прихожане
И зашли случайно в Божий храм.
* * *
Месяц плывёт молодой
Мимо окошка доверчиво...
Каждая лужа звездой
Высшей небесной увенчана.
Каждый земной водоём
Орденом высшим пожалован,
Сколько брильянтов на нём —
Бог сыпанул — не пожадовал.
В наших краях и чужих
Видел картину я схожую.
Щедрость правительств земных
Меркнет пред милостью Божию.
Реки, деревья, поля,
Не пропадем мы в безвестии.
Наша планета Земля
В Божие входит созвездие
Где бы я ни был — везде
Жизнь принимаю с отрадою:
К Божьей представлен звезде,
Высшей отмечен наградою.
* * *
Ласточка-касаточка, сельская жилица.
Крылья полумесяцы — острые серпы.
День-деньской заботливо вяжет Божья жница
Из лучей небесных жаркие снопы.
Вознесут их ангелы в небеса хоромные,
Разнесут по яслям, оттесняя мглу.
Будут кушать агнецы золото соломное,
Воздавая Господу звонкую хвалу.
Хорошо им, агнецам — и тепло, и сыто! —
Щедрой Божьей милостью проживать раю.
Величать молитвенно солнечное жито,
Ласточку-касаточку — кормилицу свою.
У неё, у ласточки, все дорожки — млечные.
И работа тяжкая всякий день в году.
А ещё у ласточки — маленькие птенчики,
Сорванцы сердечные, требуют еду.
Быстро с горки катится золотое солнышко.
А работы всяческой непочатый край.
Поздно засыпаешь ты и встаёшь ранёшенько
Нелегко даётся он — Божий каравай.
Может, и не самая лучшая деляночка
Выделена Господом для крестьянских дел...
Не печалься матушка, ласточка-крестьяночка,
Без тебя б, родимая, мир осиротел.
* * *
Заметался по рекам
Синий пламень воды.
Небеса звёздным млеком
Окропили сады.
Вишни млечными стали,
Всем явив свою стать.
И на цыпочки встали,
Чтобы небо достать.
Красным девкам на зависть
Шепчут в сладком бреду:
«Наши ветви плескались
В небесном пруду...»
С благодарною дрожью
Сообщают кусты,
Что на них млечный дождик
Снизошел с высоты.
И чему тут дивиться,
Коль на Млечном Пути
Даже малая птица
Пьёт с небесной горсти.
У небесной державы
Порядок таков.
Пьют деревья и травы
Молоко облаков.
Кто-то скажет: «Из лужи!»
И будет не прав.
Взгляд добрее и глубже
У деревьев и трав.
Разливанною трелью
Разошлись соловьи
Над земной колыбелью
Вселенской любви.
Потому-то сегодня
И мне не до сна...
Колобродит, как сводня,
За окошком весна.
ВАСИЛИЙ ВОРГУЛЬ
***
Суслик в степи тишину охраняет
И, в своём деле знаток,
Смотрит, как рожь изумруды меняет
На золотой кипяток.
Пристально сторож следит за врагами,
В бдении ловок и скор.
Видит, как ястреб лихими кругами
Пишет ему приговор.
Знает, где прячет гнездо перепёлка,
Мышь полевая живёт.
И не боится, когда из посёлка
Выползет змейка подвод.
Держит сторожко свисток наготове,
Помня, что жизнь – не игра.
А возникает угроза для крови –
Рядом друзья и нора.
В степь и меня угоняла забота,
Щерился ночи оскал.
От неумения или от пота
Сусликом я промокал.
Вот и сегодня брожу в непогоду
Там, где не ходит никто.
Свистни мне, суслик, завидев невзгоду,
Предупреди, если что.
***
Приятное приятно в дом нести,
Не из дому – надсадно и безбожно.
Надежду ли, зажатую в горсти,
Зарплату ль, возвышающую ложно.
Витает окрыляющее: – В дом!
Окошки зажигаются от счастья,
Ракиты полыхают над прудом
И тени виновато мчатся в чащи.
Всей крови ликование: – Несу!
А впрочем, я верхом на ноше еду.
И, кажется, не грош, не рубль, несу –
По меньшей мере, я несу планету.
И лист у ног, и каждый шорох рад.
Хвала тебе за радость эту, Боже!
И не беда, что ноша во сто крат
И меньше, и тусклее чувства ноши.
Быть может, я смешон со стороны.
Нелепо, может быть, моё позёрство,
А чувства налетевшие – вруны,
Вокруг необъяснимое притворство...
И всё-таки приятно в дом нести:
В душе такая сладкая истома.
Но если надо этот дом спасти,
Не грех полдома вынести из дома.
***
Пётр Петрович Конёв
В сельской школе учил нас ботанике...
Сад вздыхает о нём,
Вечно плачут цветы и кустарники.
И в ночи не петух
Поднимает горластой уродиной –
Будит яблочный дух,
Ходит ветер малинно-смородинный.
Пётр Петрович сто лет
Потрясает садовыми ветками,
Золотится Ранет,
Вишни красными блещут отметками.
Кто возвёл этот сад –
Уж давно никого не касается –
Знает лишь виноград,
Помнит груша Лесная красавица.
Поменяв полюса,
Заблудившись в наивной риторике,
Не звенят голоса
Ни в саду, ни в запущенном дворике.
И принять нелегко:
Сын Конёва в Америке, якобы...
До чего ж далеко
Может яблоко падать от яблони.
***
Подышу-ка ночною фиалкой,
По росе поброжу при луне,
И звезда золотою русалкой
Будет что-то нашёптывать мне.
Будет что-то насвистывать птица,
Нашушукивать что-то листва,
Станут белым туманом клубиться
Чьи-то, в милых смешинках, слова.
Их луна на златом коромысле
Приподнимет из Млечной Реки.
Как наивные, сладкие мысли,
На воде разбегутся круги.
И запахнет полынь у дороги,
И припомнятся лучшие дни,
Закружатся желанные строки
И сонетами станут они.
А присяду у сонного брода,
Говорок поплывёт по реке,
Будто что-то захочет природа
Рассказать на своём языке.
ОГОРОДНАЯ БАЛЛАДА
А он опять нажал на заступ
И поглядел вокруг с тоской...
Обильный пот зеницы застил,
Спешило солнце на покой.
Тускнела росная дорожка,
Горели руки и нутро,
И надоевшая картошка
Всё глуше билась о ведро.
Движенья сковывала вялость,
Казалось, он упасть готов,
Зато всё меньше оставалось
Сухих картофельных кустов.
Устали ветровые трели,
И он согнулся и ослаб,
Мешки с картофелем смотрели
Унылым ликом скифских баб.
Вокруг туман обильно стлался,
Был огород безлюдно пуст,
А он: «Закончу, ведь остался
Всего один – последний – куст».
Через бессилие и силу
Он одолел его, кажись,
И рухнул в лунку, как в могилу,
Закончив день, и век, и... жизнь.
НИКОЛАЙ РАЧКОВ
УТРО НА ДАЧЕ
Как можно забыть о сверкающем лете,
Где ты молодым беззаботно парил!..
На легком таком, лебедином рассвете
Проснуться сквозь веер мелькающих крыл.
Проснуться, умыться малиновой ранью,
Вдыхая душистой душицы настой,
Смеясь над пустой воробьином бранью,
Над брызгами музыки песни простой.
Пройти вдоль сиянья, свечения стекол,
Сквозь щебет и стрекот, сквозь тающий звон,
Где сквозь золотые ресницы востока
Земли растворяется утренний сон.
Увидеть тебя в алом зареве света,
Прищурясь от солнца, ладонь отводя.
Не разумом, сердцем почувствовать это,
Что там нету жизни,
где нету тебя...
В ТРОИЦЫН ДЕНЬ
Сколько окрест деревень!
Тропкою в Троицын день
Сквозь голубой окоем
В город мы с бабкой идём.
Птицы поют в вышине.
Радостно, радостно мне!
Травы густые в росе,
Яркие, как, изумруд.
Люди, нарядные все,
Тропкою в церковь идут.
Солнце все ярче горит.
Крестик намок на груди.
Бабушка мне говорит:
– "Ну-ка, внучок, погляди..."
Чудо! Стоит на горе,
Словно он весь в серебре,
Светится, радуя глаз,
В белых церквах Арзамас:
– С праздником! С праздником вас!
ЦАРИЦА
У девок и парней бессонница,
А все гармонь тому виной...
Поспели травы,
долу клонятся.
И даже в полночь пышет зной.
И столько в небе электричества!
И заработают часы
Ее" Крестьянского Величества,
Царицы деревень – косы.
Стальная,
с лезвием отточенным,
Как молния, пойдет в полет,
И по лугам,
и по обочинам
Пойдет, работница, пойдёт!
Пойдёт полями и полянами,
От ранних зорь
и до зарниц.
И травушка
рядами пьяными
Падёт,
подкошенная,
ниц.
Коса!
Не тронь. Обрежешь пальчики.
Поосторожнее, брусок...
Потом она в углу,
в сарайчике,
Устало встанет на носок.
В хлеву корова в ночи зимние
От голода не заревёт...
Все по уму,
По главной линии.
Пей молоко. Живи, народ.
XXX
Пробужденье земли – это пар над лугами,
Когда буйствует солнце в заплаканной раме,
Когда с поля рванули ручьи торопливо
И встает все наглей у забора крапива.
Это дни, когда тесными кажутся стены,
Это кровь, что взрывает горячие вены.
Это праздничный шум на речном перевозе
И пасхальные песни скворцов на березе...
XXX
Гуляет ветер над поляной,
Лавиной листьев залитой.
Лишь клен стоит, чуть-чуть багряный,
Насквозь прозрачно-золотой.
Шагает человек по листьям...
Ну почему не может он
Таким же быть красивым,
Чистым,
С душой прозрачной,
словно клён...
XXX
Запою "Степь да степь..." Затоскую.
И зачем, и к чему мы придем?
Разве можно понять городскую
Эту жизнь,
Где мы все пропадём?
Пропадём в кирпиче и бетоне,
Е этих лестницах, лифтах, дворах,
В супермаркетах,
словно в погоне
За мечтой в запредельных мирах.
Забываем, как вешние воды
Мчатся в ноле, призывно трубя...
Но чем дальше мы все от природы,
Тем все меньше в нас будет себя.
ХXX
Откуда странные созвучья,
Простые строчки на разрыв?..
А это кленов мокрых сучья,
Нагие ветки грустных ив.
Насквозь промерзшая дорога
И легкий холодок в груди
От осознанья, что немного
Осталось света впереди...
XXX
Люблю деревенские наши просторы,
Где в сёлах, как витязи в шлемах, соборы,
Где бани при каждом стоят огороде,
Где мох зеленеет на крыше сарая,
Где старые пастух, кнутовищем играя,
Еще как никто уважаем в народе.
В народе,
которого мелкие крохи
Рассыпаны в избах давнишней работы,
И где на крылечках,
отстав от эпохи,
Старушки вздыхают, обутые в боты.
Пылятся на подловках старые книги,
Пучки сон-травы,
зверобоя,
черники...
Мы тоже оттуда, из той глухомани.
Бежали купаться на пруд после бани.
Там рожь колосится,
там свет из окошек,
Там стук деревянных некрашеных ложек.
Там встречный учтиво снимает фуражку...
Идешь –
и душа у тебя нараспашку!
ЖУРЧАЛА РЕЧКА...
Журчала речка сквозь орешник,
В янтарном зареве песка,
Вся голубая,
Как подснежник,
Тонка, как жилка у виска.
К ней ребятишки летом мчались.
Махая флагами рубах.
Над ней черёмухи качались
То в соловьях, то в воробьях...
...Всё заросло остервенело.
Ни речки.
Ни села.
Ни дач.
Ну что ты стал белее мела?
Уж если можешь, то поплачь.
И пусть тебя в глуши безвестной,
Где ты как будто ни при чём,
Услышит Ангел лишь небесный,
За правым реющий плечом.
Лишь он, невидимый и странный,
Лишь он, страдающий в тиши,
С незаживающею раной
Твоей души, твоей души...
XXX
Устав от лжи и огорчений,
От вечном пошлости людской,
В час неизменный,
в час вечерний
Я в Божий храм приду с тоской.
Приду и преклоню колена
Перед иконою одной.
И происходит перемена
В моей душе, почти больной.
Каким-то вдруг незримым светом
Вдруг наполняется она.
Так странно в Божьем храме этом
В нее нисходит тишина.
И в этом состоянье строгом
Так благостно, покойно мне.
И позабуду я о многом,
И жить захочется вдвойне...
XXX
За монастырской оградой,
За облаком сада вешним
Веет такой прохладой.
Таким покоем нездешним.
Здесь липы, как с медом чаши,
Здесь ландыши и сирени.
Сюда приходят с печалью
Из самых дальних селений.
Идут со своей бедою,
Покаяться, помолиться.
Как будто живой водою
Приходят сюда умыться.
Спускаются молча в овражек
Три юных совсем монашки.
И лики у тех монашек
Светятся, как ромашки...
XXX
И вот в небесах журавлиный парад.
Всё глуше прощальная песня парада.
Ты входишь, как входят в разрушенный град,
В осеннюю стынь отшумевшего сада.
Как пусто. Как грустно. Такая пора:
Зови не зови – не дождешься ответа.
А это ведь здесь ликовал ты вчера,
Целуя в уста земляничное лето...
XXX
Продвигается город в поля,
Подминая собой деревушки.
И прерывисто дышит земля,
Как больная, уткнувшись в подушки.
Все возьмите: дощатый забор,
Старый дом и его прибаутки!
Но оставьте вот этот простор,
Где ромашки и где незабудки.
Где вечерней звезды самоцвет
В чистой лужице радует снова
Как счастливого детства привет,
Как свеченье забытого слова...
XXX
Хорошо лежать в траве,
Позабыв столицу,
Наблюдая в синеве
Самолет иль птицу.
Никаких иных чудес
И не надо боле:
Земляникой пахнет лес,
Пахнет хлебом поле.
И незыблемый курган
Веет древней славой,
Словно рухнувший от ран
Витязь величавый.
К речке тянутся стада
В золоте рассвета...
Верю я, что никогда
Не исчезнет это.
***
Все мы летящие в пламени
Листья над стылым ручьём…
Милые, вечные, дальние,
Я не прошу ни о чём.
Испепеляются грамоты,
Плавятся камни в огне.
Если вы мною помянуты,
Значит, вы живы во мне.
Ветер холодный забвения
Да не касается вас.
…Мыслей упорных биение,
Чувств неизбывный запас,–
Всё это вы передали мне,
Встав навсегда за плечом.
Милые, вечные, дальние,
Я не прошу ни о чём…
***
Гляжу, испытывая шок,
И не хозяин, и не гость.
Как будто вновь Батый прожёг
Просторы русские насквозь.
Полынь не всплачет ни о ком.
Нет деревень – один туман.
Как будто танковым катком
По ним прошёл Гудериан.
О, Родина!.. Как мы грешны.
Каких не знала ты измен.
Какие плечи быть должны,
Чтоб вновь поднять тебя с колен?!
***
Я видел и Обь, и Иртыш,
И кедры над ними, и ёлки.
Я слушал таёжную тишь
В далёком якутском посёлке.
С собратом своим по перу
Летел в вертолёте над Леной.
Следил я шаманью игру –
Загадку души вдохновенной.
Я шёл первобытной тропой,
Как древний охотник по сути.
Крестился на крест золотой
Воскресшего храма в Сургуте.
В пути спотыкалась строка
О звёздные гребни и крыши.
Я понял: Сибирь велика,
Но Родина больше и выше.
Всё близко и всё вдалеке,
Всё русская воля связала.
Сияет в державной руке
Алмазная чаша Байкала.
Я понял в раздумье своём
Какую, назло бездорожью,
Мы трудную ношу несём,
Какую ответственность Божью…
АИСТЫ
Может быть, такой сосны в природе
Не было в округе зеленей.
Все уже забыли, в коем годе
Поселились аисты на ней.
Но гроза в слепой, могучей силе
Обожгла гнездовье и сосну.
Не вернутся, люди рассудили,
Как встречать без аистов весну?
К ним в деревне попривыкли с детства,
Вот и эта радость – на куски.
Да на них порой не наглядеться
От нужды и сумрачной тоски!
Что вы, люди, что вы, в самом деле,
Им не надо новое жильё.
Прилетели снова, прилетели
В отчее гнездо, где всё своё.
Вот и он, знакомый купол храма,
Нет милей заветной стороны.
На стволе обугленном упрямо
Старым стенам аисты верны.
КОНЧИНА
На кровати лежит в передней,
Чист его величавый лик.
Умирает в селе последний
Пахарь,
сеятель,
фронтовик.
Деток вырастил. Нянчил внуков
И не пропил родную даль…
…Ты узнай его, маршал Жуков.
ВАСИЛЁК
Он во ржи всегда стоит весёлым,
Он под ветром даже не прилёг…
Улыбаться солнцу,
листьям,
пчёлам –
Это счастье, думал василёк.
А сорвут – возможно ведь и это –
На судьбу роптать бы я не смог.
Пригожусь, быть может, для букета
Иль девчушке в радостный венок.
Господи! Я вырос среди хлеба,
Среди поля,– нет ему конца.
Я любил, я видел это небо,
Я людские радовал сердца…
АЛЕКСАНДР НЕСТРУГИН
ВЕЧЕРНЕЕ
Нашёл приют под серым стогом,
Прижался к тёплому спиной…
Дрожу – и берегом, и логом
Позёмки высланы за мной!
Дрожу, спиной вжимаюсь туже…
Я не хочу – к домам, к огням.
Житейских дрязг глухая стужа
Тянуться к горлу будет там.
И только здесь, у зыбкой грани
Владений божьих и людских,
Я голос свой ищу в тумане,
Покуда он ещё не стих.
* * *
Где же ты, звезда моя печальная?
Густо как повысыпали всё…
Ночь. Река. И полоса песчаная –
Я один на этой полосе…
Днём здесь было шумно, пьяно, весело!
Хлынул дождь – и пусто на реке.
Жизнь рвалась, хвалилась, куролесила,
А остались – вмятинки в песке…
И теперь в сосущей лунной роздыми
Молча и угрюмо, как привык,
Я сверяю с медленными звёздами
То, что я считал за черновик.
То, что было страхом и обузою,
Ожиданьем, яростью, стыдом;
Что скрывал я долго перед музою
В неком ослепленьи молодом…
То, что до морщин меня измяло,
И теперь, теперь вот, как назло,
Растворилось, кануло, истаяло,
Горло пересохшее свело…
Всё искал я слово изначальное,
Всё гордился чем-то… Боже мой!
А теперь вот и звезда печальная,
Глядючи, качает головой….
* * *
В сумерках, словно в былом,
Плыл я: светло и упруго
Под лебединым крылом
Пела глухая округа!
Пела, не зная начал
И окончаний не помня,–
Ширь, и порыв, и печаль, –
Родины вечные корни.
Будто некошеный луг,
Ветлы, что ветром измяты,
Стали крылатыми вдруг
И полетели куда-то –
Может, к такой же земле,
Но на руках не качавшей
Вместо жилья – в конопле
Стайки садов одичавших…
Нет, не водою тугой
В темное песню сбивало.
Стихло… И жизни другой
Вроде бы и не бывало!
Песня, замкнув полукруг,
Таяла в сумраке стариц.
Сжалившись, ветлы и луг
Не улетели, остались…
* * *
К этим льющимся к солнышку соснам,
К золотым, но неблизким местам,
Был я некогда вроде бы сослан
(Да и сгинул – подумали там).
Календарь, шелестящий мышонком…
Лампы свет на бессонной стене…
И прочёл я недавно: «Нашёлся!»
Говорили, представь, обо мне.
Вот так новость! А я не терялся.
Жил и жил себе тихим трудом.
Лишь порой ввечеру растворялся
Вместе с поймой в туманце седом.
Вот и помню стремнины донские,
Сны лесные, слезинки озёр,
Как художник – свои мастерские,
Как бродяга – грядущего зов.
Льются сосны к сияющим высям…
Бьётся сердце… И лишь иногда
Сохнет в горле ночами без писем.
Письма редко доходят сюда.
НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВ
* * *
До вечерних рос пчела трудилась
И, польстившись на дурманный цвет,
Потеряла улей, заблудилась
В райских кущах встретила рассвет.
Нет в ее краях такого сада,
Но нектар не стала собирать
Ничего ей для себя не надо
Значит, вышло время умирать.
2005
* * *
Один за клюквой больше не пойду.
Н. Рубцов
И я один за клюквой не хожу
Сопровождаемый собачьим лаем
Я в сосны, как с Рубцовым Николаем
На вырубку далекую спешу.
Листва, трава мне навевают сны.
Подхватит чаща, лишь умолкнет жито,
От махонькой былинки до сосны
Здесь все одной поэзией обжито.
О, хорошо мне по лесу петлять
Как в горнице родительской уютно.
И даже стало проще представлять
Мир без меня. А раньше было трудно.
2000
* * *
Я в деревне. Я в Масляных горках,
Где воскресный, небесный покров,
Провисая, лежит на подпорках
Трех печных розоватых дымов.
Здесь как будто Отчизна покоя
Все в иконном сухом серебре
Словно Ангел деревне такое
Имя дал, постояв на горе.
Но березы глядят виновато
Будто к брошенным древним скитам
Ни тропинки нигде не примято –
Три старухи сидят по домам.
Отчего вы рассорились, бабки?
И не на день, на месяц иль год!
Из-за лейки, какой или тяпки,
Кто в деревне родился – поймет!
Ой, вам надо скорей помириться!
В тихих стенах заснувших лесов,
Где январская ноченька длится
Не шестнадцать ли синих часов?
Где полночные думы терзают,
Только память легонько затронь
И где души не знают, не знают
Как задвинуть то лихо в огонь.
И где смерть, вы поймете, однако,
Не в туманной дали, впереди,
А все сбоку бежит, как собака.
Когда цапнет? – Поди – угляди!
2005
Бормотание старика
– Не пугайте, что жизнь пролетела,
Мне на это – плечами пожать.
Стариковское милое дело –
За околицу день провожать.
Холод смерти ужасным казался,
Он не страшен, когда недалёк,
Вон уже и от солнца остался
Лишь вишнёвый один уголёк.
Все несчастья уж вроде случились,
(Эх, поверить бы в это суметь!)
Дети внуков кормить научились,
Научились любить и жалеть.
Всё-то есть. Даже лишнее вроде;
Например: добродетельный зять
Мне беседку возвёл в огороде,
Только где собеседника взять?
В собеседники мало годятся
Неизменные в смене систем
Человецы: собою гордятся
Да шныряют за этим и тем.
Мне кивает мышиный горошек,
Все дослушает, что бормочу,
Мне татарник приятель хороший,
Хоть ислам принимать не хочу.
Ты прости мне, деревня-старушка,
Что маленько расслабился я,
Что кукушка, чекушка, опушка –
На сегодня – столпы бытия.
В первый раз моя жизнь пролетела,
А о будущей – только гадать.
...Стариковское милое дело –
За околицу день провожать.
2001
* * *
Дай мне, Бог, сентябрь погожий!
Их немного впереди.
Золотистою рогожей
От тоски отгороди.
Я ведь местного замеса,
Я ведь жизнь могу отдать
За владимирского леса
Голубую благодать.
Глушь сосновою прошита,
Да еловою иглой.
Здесь поэзией обжито
Все – до былочки любой.
Но влекут вперед каморы
И потайные ходы,
Мухоморовы хоромы –
В блеске солнечной руды.
В блестках арки, своды, хоры.
Неужели здесь я рос –
В закоморах и коморах
Средь кокошников берез?
Здесь, конечно. Вот – наместник.
Тяжкий розовый валун.
Ледника, поди, ровесник
Или всех планет и лун.
Для него я – сон мгновенный,
Промельк – с детством и со всем
Слабый, бренный, дуновенный,
Не замеченный сосед.
Но сажусь я против солнца,
Мну забвенную траву
Пусть не очень задается –
Я его переживу.
Да, выветриваюсь, старюсь,
Но – с надеждою большой,
Что остаться постараюсь
Здесь бессмертную душой.
1991 |