В эти тяжелые годы стоял близко к царю человек,
который добрым примером показал, как можно соединить частную благотворительность
с общественной и на чувстве личного сострадания построить устойчивую систему
благотворительных учреждений. Это был Ф. М. Ртищев, ближний постельничий, как
бы сказать обер-гофмейстер при дворе царя Алексея Михайловича, а потом его дворецкий,
т. е. министр двора. Этот человек — одно из лучших воспоминаний, завещанных
нам древнерусской стариной. Один из первых насадителей научного образования
в Москве ХVII века, он принадлежал к числу крупных государственных умов
Алексеева времени, столь обильного крупными умами. Ему приписывали и мысль упомянутой
кредитной операции с медными деньгами, представлявшей небывалую новость в тогдашней
финансовой политике, и не его вина, если опыт кончился не благополучно. Много
занятый по службе, пользуясь полным доверием царя и царицы и большим уважением
придворного общества, воспитатель царевича Алексея, Ртищев поставил задачей
своей частной жизни служение страждущему и нуждающемуся человечеству. Помощь
ближнему была постоянной потребностью его сердца, а его взгляд на себя и на
ближнего сообщал этой потребности характер ответственного, но непритязательного
нравственного долга. Ртищев принадлежал к числу тех редких и немного странных
людей, у которых совсем нет самолюбия, по крайней мере, в простом ходячем смысле
этого слова. Наперекор природным инстинктам и исходным людским привычкам, в
заповеди Христовой любить ближнего своего, как самого себя, он считал себя способным
исполнять только первую часть: он и самого себя любил только для ближнего, считая
себя самым последним из своих ближних, о котором не грешно подумать разве только
тогда, когда уже не о ком больше думать— совершенно евангельский человек, правая
щека которого сама собою без хвастовства и расчета подставлялась ударившему
по левой, как будто это было требованием физического закона или светского приличия,
а не подвигом смирения. Ртищев не понимал обиды, как иные не знают вкуса в вине,
не считая этого за воздержание, а просто не понимая, как это можно пить такую
неприятную и бесполезную вещь. Своему обидчику он первый шел навстречу с просьбой
о прощении и примирении. С высоты своего общественного положения он не умел
скользить высокомерным взглядом поверх людских голов, останавливаясь на них
лишь для того, чтобы сосчитать их. Человек не был для него только счетной единицей,
особенно человек бедный и страждущий.
