Гоголь-писатель обострённо ощущал священную сущность искусства слова: «чувствовал чутьём всей души моей, что оно должно быть свято <...> словесное поприще есть тоже служба» (7, 322). Юный Гоголь в рассказе Лескова также отдаёт себе отчёт в том, что слово имеет разительную силу, обладает действенной духовной энергетикой. Оно способно изменить устремления души и саму судьбу человека - как в истории с Путимцем, которая произвела на будущего писателя «сильное впечатление. Во-первых, его ужаснуло - как точно и как скоро исполнился в шутку им затеянный план, чтобы жадного вымогателя проучила чья-нибудь чужая суровая рука; а во-вторых - Гоголь во всём этом видел происшествие не случайное, а роковое откровение, и притом откровение, имеющее таинственную цель просветить его именно ум» (XI, 67 - 68).
«Просвещённый» Божественным откровением ум Гоголя впоследствии привёл его к основным писательским установкам: «Опасно шутить писателю со словом» (6, 188); «Чем истины выше, тем нужно быть осторожнее с ними» (6, 187); «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку» (6, 187). Эти афористически выраженные христианские писательские убеждения определили смысл главы IV «О том, что такое слово» «Выбранных мест из переписки с друзьями» и пафос этой книги в целом: «Слово гнило да не исходит из уст ваших! Если это следует применить ко всем нам без изъятия, то во сколько крат более оно должно быть применено к тем, у которых поприще - слово и которым определено говорить о прекрасном и возвышенном. Беда, если о предметах святых и возвышенных станет раздаваться гнилое слово; пусть уже лучше раздаётся гнилое слово о гнилых предметах» (6, 188).
Известно, что Гоголь много молился, виня себя самого в духовном несовершенстве. «Помолюсь, да укрепится душа и соберутся силы, и с Богом за дело» (7, 324), - писал он накануне паломнической поездки по святым местам.
Юноша Гоголь - герой лесковского рассказа - всю ночь, не смыкая глаз, бодрствует и горячо молится. Художественный текст снова вызывает евангельские аллюзии - настойчивый, троекратный призыв Христа к Апостолам в Гефсиманском саду: «бодрствуйте со Мною»; «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна» (Мф. 26: 38, 41). В этой сцене Лесков рисует Гоголя «на коленях, со сложенными на груди руками, с низко упавшею на груди головою. Он молился... О ком: о себе, о Путимце, о России, которую он так чисто любил и так нежно защищал, меж тем как она «была черна неправдой чёрной»... Но тогда тем более причин было о ней молиться...» (XI, 61).
Упоминание о том, что у Гоголя «несколько раз наворачивались на глаза слезы» (XI, 67), также соответствует подлинному внутреннему облику экзальтированного юноши. Впоследствии писатель делился с В.А. Жуковским: «ещё бывши в школе, чувствовал я временами расположение к весёлости и надоедал товарищам неуместными шутками. Но это были временные припадки, вообще же я был характера скорей меланхолического и склонного к размышлению (7, 322). О том же свидетельствуют гоголевские письма - лирические излияния - с их повышенной эмоциональностью: «Ещё с самых времён прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу. Я поклялся ни одной минуты короткой жизни своей не утерять, не сделав блага» (7, 45 - 46); «верьте только, что всегда чувства благородные наполняют меня, что никогда не унижался я в душе и что я всю жизнь свою обрёк благу» (7, 49) - писал из Нежина 18-летний лицеист.
Уже с юности Гоголь почти неземной: «душа моя хочет вырваться из тесной своей обители» (7, 32). Он жалуется на «существователей», которые «задавили корою своей земности, ничтожного самодоволия высокое назначение человека» (7, 40 - 41). Ему чужда мысль, «как бы добыть этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире»; претят «мошенники», которые «дерут предорого и ни на грош не приносят пользы» (7, 53).
Примечательно письмо из Нежина от 1 марта 1828 г. Гоголь пишет матери, что претерпел «столько неблагодарностей, несправедливостей глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч.» и признаётся: «Всё выносил я без упреков, без роптания, никто не слыхал моих жалоб, я даже всегда хвалил виновников моего горя <...>. Уроки, которые я от них получил, останутся навеки неизгладимыми <...> Вы увидите, что со временем за все их худые дела я буду в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их мне обратилось в добро» (7, 48 - 49).
Это подлинное глубокое выражение внутренней жизни молодого Гоголя созвучно мысли героя лесковского рассказа о том, «как один человек с добрым настроением способен принести добро другому, доказать ему безобидно его недостоинство и подвинуть его на лучшее» (XI, 61). В «Путимце» Лесков представил нравственный «урок», вероятно, подобный тем, которые получил юный Гоголь в действительности и которые научили его не устремляться «на порицанье действий другого, но на созерцанье самого себя»; привели к важнейшим писательским установкам; сформировали этико-эстетическую концепцию: «Искусство должно изобразить нам таким образом людей земли нашей, чтобы каждый из нас почувствовал, что это живые люди, созданные и взятые из того же тела, из которого и мы. Искусство должно выставить нам на вид все доблестные народные наши качества и свойства, <...> чтобы каждый почувствовал их в себе самом и загорелся бы желаньем развить и возлелеять в себе самом то, что им заброшено и позабыто. Искусство должно выставить нам все дурные наши народные качества и свойства таким образом, чтобы следы их каждый из нас отыскал прежде в себе самом и подумал бы о том, как прежде с самого себя сбросить всё, омрачающее благородство природы нашей» (7, 325).
Духом проникая в грядущее, предчувствуя будущее великое страдание Путимца, Гоголь преисполнен сострадания к заблудшему: «А может быть, он до сих пор уже что-нибудь претерпел» (XI, 60). В то же время, согласно антиномиям православной аскетики, в очистительном страдании - спасение: «о Путимце он всё-таки заключил, что он «непременно раскается и хорошо кончит»» (XI, 67 - 68). Юноша-Гоголь сумел прозреть судьбу старика-Путимца: «он сам спасётся. Ты это попомни» (XI, 60).
Могучее очистительное и просветительное действие гоголевского слова на Путимца (в христианском русле: «Слово Твоё - светильник ноге моей и свет стезе моей» - Пс. 118, 105; «Освяти их истиною Твоею: слово Твоё есть истина» - Ин. 17: 17) в финале привело его на путь монашества, христианского подвижничества. Такое духовно-нравственное возрастание, на первый взгляд, представляется невероятным: делец, мошенник, разбойник с большой дороги становится монахом-аскетом. Вместе с тем здесь заключён закономерный итог, к которому ведёт внутренняя логика рассказа. Художественное воплощение получает лесковское убеждение в том, что «двойственность в человеке возможна, но глубочайшая «суть» его всё-таки там, где его лучшие симпатии» (XI, 523). Вслед за Тертуллианом Лесков любил повторять, что «душа по природе христианка» (XI, 456). Гоголь в предсмертных записях оставил «пасхальный» завет воскрешения «мёртвых душ»: «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник» [5].
Обратившись к Христу при косвенной помощи Гоголя, «тать и разбойник» Путимец духовно преобразуется в набожного, благочестивого и кроткого слугу Божьего. В полном соответствии с православной антропологией, когда и последнему грешнику не закрыта дорога к спасению, показаны полярности духовно-нравственного преображения человека. Вспоминая «Жития святых», Гоголь в лесковском рассказе восклицает: «Какие удивительные повороты жизни! Сегодня стяжатель и грешник - завтра всё всем воздал с лихвою и всем слуга сделался; сегодня блудник и сластолюбец - завтра постник и праведник...» (XI, 49). В уста главного героя рассказа вложен важный тезис христианской аксиологии: «Да, я ценю, я очень ценю! Я люблю, кто способен на такие святые порывы, и скорблю о тех, кто их не ценит и не любит! <...> Христос их любил. <...> людей грешных, да способных быстро всходить вверх, как тесто на опаре...» (XI, 49 - 50).
Нет сомнений, что уже в юности Гоголь глубоко знал Священное Писание, был хорошо знаком с христианской агиографией. В рассказе «Путимец» он советует своему националистически настроенному спутнику, имевшему любимую повесть о том, «как в Туле надули малороссийского паныча» (XI, 47): «читай книги божественные <...> Читай, что писано в «Житиях» о русских святых...» (XI, 49).
Неотразимой аргументацией в споре о великих возможностях духовной природы человека служит для Гоголя Евангелие. Оппонент будущего писателя, зная его привычку апеллировать к Священному Писанию и серьёзную осведомлённость в христианском учении, вынужден капитулировать: «Черныш только рукой махнул и сказал ему:
- Ну-ну, теперь «воссел еси, Господи, на апостоли твоя, яко на кони»» ( XI, 50).
Так, в Деяниях Апостолов сказано, как вступившие в спор с их учеником, «не могли противостоять мудрости и Духу, Которым он говорил» (Деяния. 6: 10).
Гоголь указывает на евангельские имена грешников - начальника мытарей, блудницы, слепого от рождения, которым дано было просветление в Иисусе Христе: «Закхей и Магдалина, слепец Вартимей... Над ними явлены чудеса!» (XI, 50).
Особенно вдохновляет героя лесковского рассказа история Вартимея, и не случайно. Христианская концепция мира и человека, определившая уникальное идейно-художественное своеобразие «Путимца» и в целом мировидение писателя, проецируется на эпизод Евангелия от Марка: «И когда выходил Он из Иерихона с учениками Своими и множеством народа, Вартимей, сын Тимеев, слепой сидел у дороги <выделено мной. - А.Н.-С.>, прося милостыни»; «Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пошёл за Иисусом по дороге» (Марк. 10: 46, 52). Мотив дороги, пути, следования за Христом звучит здесь особенно настойчиво, призывно.
Евангельскую метафору слепоты и прозрения Гоголь - герой Лескова - трактует следующим образом: «Только подумай, этот Вартимей... какая, по-твоему, была его слепота? Мне сдаётся - душевная. Чем он был слеп? - тем, что ничего не видали очи его помрачённого ума... И вдруг... одно только слово, одно «малое брение», плюновение на землю, и очи отверзлися... И как широко... как далеко взглянул он. Всё роздал - себе ничего не оставил. Чудо! и прекрасное чудо!.. Люблю это чудо, и люблю таких людей, с которыми оно творится» (XI, 50).
Ещё одно библейское имя, упомянутое в связи с Путимцем как бы вскользь, также играет важную роль в уяснении художественной антропологии Лескова. Так, спутник Гоголя - героя рассказа - скептически отнёсся к восторгам своего друга относительно благообразной внешности старика-Путимца при первом знакомстве с ним:
«- Смотри, смотри, что за красота! точно Гостомысл! - шепнул приятелю Гоголь.
- Да, это у них бывает, - отвечал тот, - по браде Анания, а по душе каналия» (XI, 53).
Очевидная отсылка к евангельскому контексту подкрепляет христианскую антропологическую концепцию рассказа. В Деяниях Апостолов названы несколько человек по имени Анания. Один из них - первосвященник синедриона (см.: Деяния. 23: 2). Другой - в самом деле оказался, «по душе каналия»: он утаил от братии своё имущество, добро и, будучи обличаем Апостолом Петром, пал бездыханным (см.: Деяния. 5: 1 - 5). Этот Анания соотносится с образом непреображённого Путимца.
Ещё один Анания - ученик Господа в Дамаске. Через него прозрел Савл - ревностный гонитель христиан, ослеплённый Богом на пути в Дамаск. В видении Христос повелел Анании найти Савла (будущего Апостола Павла) и возложить на него руки, чтобы он прозрел. «Анания пошёл, и вошёл в дом, и, возложив на него руки, сказал: брат Савл! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шёл, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святого Духа.
И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он прозрел; и, встав, крестился» (Деяния. 9: 17 - 18).
Гоголь в рассказе Лескова, подобно Анании, был послан Путимцу, чтобы тот прозрел и преобразился духовно. Путимец совершил свой переход «из Савлов в Павлы». «Прекрасное чудо» (XI, 50) восстановления Божьего образа в падшем человеке, сотворённое с Путимцем неисповедимыми путями Господними, через глубокое покаяние привело его на служение Богу и людям.
Старик не ищет лёгких путей, к Господу ведут «узкие врата» и «узкий путь», в Царствие Божие «всякий усилием входит» (Лк. 16: 16). Для своего аскетического подвига герой выбрал не близлежащую обитель, хотя «Киев ближе, и монастырей там много», а ««сошёл в далёкий Нилов монастырь» на Столбной остров, что среди озера Селигера», потому что «тамошний святой очень нравился» (XI, 69). На взгляд Путимца, преподобный Нил Столобенский был всех «преподобнее».
Монастырь на Селигере вырос на месте отшельнического подвига преподобного Нила, Столобенского чудотворца. Святой старец поселился на пустынном острове Столобном в 1528 году. После пожара 1665 года, в котором сгорели дотла все постройки Ниловой пустыни, были обнаружены нетленные мощи преподобного. Православный источник сообщает, что Нило-Столобенская пустынь «постепенно превратилась в одну из самых благолепных и посещаемых богомольцами обителей». Уже в XVIII веке она стала «едва ли не самым почитаемым монастырём во всём Верхневолжье. Братия монастыря прославилась в округе своим трудолюбием и богобоязненностью, а паломники особенно любили обитель за то, что здесь сохранился дух древних монастырей» [6].
Преподобный Нил, помимо отшельничества, принял на себя совершенно особый, уникальный подвижнический труд. Он никогда не позволял себе прилечь и даже присесть. Когда же совсем изнемогал, давал отдых ногам, опираясь подмышками на крюки, вбитые в стену кельи.
Являя «гениальное чутьё к Православию» [7], Лесков вплетает в художественную ткань своего рассказа агиографический источник: «писано, что никогда не спал, а только «мало отдыхал, облегаясь пазухами об острые крючья»»; «так верно в житиях писано: никогда не ложился, а только облегался пазухами об острые крючья <...> чтоб Богу угодить» (XI, 70).
Житийное предание о преподобном старце легло на благодатную почву. На пути духовного возрастания преображённый Путимец захотел потрудиться именно при таком святом и «в самой, какая возможно, чёрной работе. Просто сказать - он ныне там самые поганые ямы чистит» (XI, 70). Однако через своё покаянное, униженное служение герой достигает духовного первенства, «ибо кто возвышает себя, тот унижен будет; а кто унижает себя, тот возвысится» (Мф. 23: 12). Так, согласно евангельской заповеди, «последние» становятся «первыми» и «первые последними»: «кто хочет быть первым, будь для всех последним и всем слугою» (Марк. 9: 35); «Да хвалится брат униженный высотою своею» (Иакова. 1: 9).
В соответствии с православной антропологической концепцией «единства и цельности» Путимец становится на путь духовно-душевного «самособирания» человека в Боге. «Устремление человека к Богу не философский тезис, а реальная жизненная установка, род активности, - пишет С.С. Хоружий. - <...> Человек, устремляясь к Богу, должен выступать как единство и цельность уже в эмпирическом своём существе, в реальной духовно-душевной данности. Однако такие единство и цельность сами по себе отнюдь не обеспечены человеку. Их нужно достигать» [8]. Путимец «в старости своей достигает <...> облегаться пазухами» (XI, 70), следуя подвижническому житию преподобного Нила.
В финале рассказа Лесков соотносит судьбу Путимца с жизненным путём Гоголя: «Гоголь умер в молодом веке, а старый Путимец, пожалуй, позабыл считать годы и живёт» (XI, 69). Жертвенный путь, к которому невольно подвигло старика гоголевское слово в лесковском произведении, в реальности привлекал самого Гоголя с ранних лет: «даже в детстве, даже во время школьного учения <...> мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит какое-то большое самопожертвование» (6, 423). Религиозные искания на пути духовного освобождения в последние годы жизни писателя вызвали в нём острое «томление духа». «Тут все переболели сердцем, читая весть про душевные муки поэта, начавшиеся для него томлением, которое предшествовало и, может быть, частью вызвало «Переписку с друзьями»» (XI, 68), - пишет Лесков. Стезя великого русского писателя, обрекшего себя «на нищенскую и скитающуюся жизнь», - это аскетический путь бесприютного странника. «Как будто нарочно дала мне судьба тернистый путь» (7, 158), - говорил Гоголь.
Мысль о монашестве не оставляла его: «Не дело поэта втираться в мирской рынок. Как молчаливый монах, живёт он в мире, не принадлежа к нему, и его чистая, непорочная душа умеет только беседовать с Богом» (7, 148). Это образное сравнение, подчёркивающее духовную высоту писательского труда, «художнически-монастырской работы», постепенно перерастает в убеждение: «нет выше удела на свете, как званье монаха» (7, 200).
В откровениях с друзьями и близкими Гоголь признаётся, что больше годится «для монастыря, чем для жизни светской». В письме от 3 апреля 1849 года в родовое имение Васильевку он объясняет свой аскетический образ жизни и стремится духовно наставить родных: «Я просто стараюсь не заводить у себя ненужных вещей, и сколько можно менее связываться какими-нибудь узами на земле. От этого будет легче и разлука и с землёй. Довольство во всём нам вредит. Мы сейчас станем думать о всяких удовольствиях и весёлостях, задремлем, забудем, что есть на земле страданья, несчастья. Заплывёт телом душа».
Укреплению православного аскетического идеала способствовало глубокое вхождение писателя в молитвенный духовный опыт, обращение к святоотеческому наследию. Так, Гоголь просил прислать ему в Рим «молитвенник самый пространный, где бы находились все молитвы, писанные отцами Церкви, пустынниками и мучениками» [9]. Писатель по-монашески «келейно» штудировал труды святых отцов, делал выписки из богослужебных книг, создавал собственную духовную прозу.
Основательная «сведущность в Писаниях» (Деяния. 18: 24), любовь к творениям отцов Церкви, «Добротолюбию» объединяет Лескова с Гоголем. Лесков, генетически связанный со священническим родом, считался одним из лучших знатоков церковной истории. Духовные образы глубоко укоренились в художественном сознании писателя, «с ранних лет жизни» имевшего «влечение к вопросам веры» (XI, 519), убеждённого в том, что «если есть Божья искра, она не потухнет» (XI, 300). Гоголь и Лесков при всей их творческой самобытности одинаково горячо ратовали за восстановление образа Божьего в «пошлом», «холодном, раздробленном, повседневном характере» человека, опутанного, по гоголевским словам, «всей страшной, потрясающей тиной мелочей». Задача плодотворная и сейчас, ибо, как справедливо утверждал Лесков, «цели христианства вечны» (XI, 287).
На сохранившемся в Оптиной пустыни первом томе «Мертвых душ» (СПб., 1842) Гоголь отметил: «Здравую психологию и не кривое, а прямое понимание души встречаем лишь у подвижников-отшельников» [10]. Именно такое «не кривое», а христиански прямое понимание души, созидательное «стремление к высшему идеалу» (X, 440), свойственное обоим русским классикам, нашло художественное воплощение в лесковском «апокрифическом рассказе о Гоголе» «Путимец».
Алла Анатольевна Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор
город Орёл
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: ГИХЛ, 1956 – 1958. – Т. 11. – С. 340. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением тома римской цифрой, страницы – арабской.
[2] Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. – М.: Худож. лит., 1986. – Т. 7. – С. 35. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением тома и страницы арабскими цифрами.
[3] См. об этом подробнее в монографии автора данной статьи: Кретова (Новикова-Строганова) А.А. «Будьте совершенны»: религиозно-нравственные искания в святочном творчестве Н.С. Лескова и его современников. – М.; Орёл, 1999.
[4] Цит. по: Фаресов А.И. Н.С. Лесков в последние годы // Живописное обозрение. – 1895. – № 10. – 5 марта. – С. 184 – 186 // Конволют А.Г. Биснека. – С. 61. (Статья А.И. Фаресова содержится в конволюте А. Г. Биснека – из личной библиотеки А.Н. Лескова, хранящейся в отделе редкой книги Орловского государственного литературного музея И.С. Тургенева. Рукой сына Н.С. Лескова на первой странице в центре сделана запись: «Получено в дар от Андрея Густавовича Биснека 19 июля 1940 года. Андрей Лесков»; ниже – следующая запись: «Этот исключительной милоты и культуры человек погиб в блокаде Ленинграда от голода. Андрей Лесков»).
[5] Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. / Сост., подг. текстов и коммент. В.А. Воропаева, И.А. Виноградова. – М.: Русская книга, 1994. – Т. 6. – С. 392.
[6] Православные монастыри. Путешествие по святым местам. Нило-Столобенская пустынь. – 2009. - № 12. – С. 3, 6.
[7] Дурылин С.Н. О религиозном творчестве Н.С. Лескова // Христианская мысль. – Киев, 1916. –
№ XI. – С. 77.
[8] Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. – СПб.: Алетейя, 1994. – С. 297.
[9] Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. – М.; Л.: АН СССР, 1952. – Т. XII. – С. 156.
[10] Цит. по: Матвеев П. Гоголь в Оптиной пустыни // Русская старина. - 1903. - Т.113. - № 2 (февраль). - С. 303.
Русская Линия |