По прошествии часа у Испанца начали сдавать нервы. Наученный горьким опытом прошлых неудачных попыток перехода через «речку» он снова, видимо, попал в окружение своих демонов и страхов. Увидев недалеко от нас легковую автомашину с сидящим в ней водителем в военном камуфляже и приняв его за ополченца, он стал настойчиво предлагать мне, наплевав на наши общие планы, просто подойти к машине и выяснив обстановку, попроситься к нему в подразделение. Отказав ему несколько раз, выведенный, в конце концов, его все возраставшей враждебностью тона и настырностью, я жестко объяснил ему, что при таком развитии событий, мы обязательно потеряем связь с нашими, еще находящимися в пути ребятами, и что без их ведома и согласия я не пойду на такой, радикальный шаг. Еще я предложил ему прямо здесь и сейчас определиться, — с нами он, или нет. Если да, то тогда он должен пройти этот путь до конца и только вместе. В противном же случае, он волен делать все, что ему заблагорассудится, и я не держу его, — пусть попытает счастья. Это немного привело его в чувство, и мы опять, молча, стали ждать Кибу.

Наконец к нам подъехал старый черный японский джип, с сияющим Кибой на переднем пассажирском сиденье. Это была машина проводника. Проводник, — сухой, коротко стриженный и седоватый мужчина лет за сорок с небольшим, имел еще какие-то дела в городе, поэтому он высадил нас у местного ресторана. Его кондиционированная прохлада, и летняя ресторанная площадка в деревянном стиле «а ля-рюс», пришлись как раз кстати. Я с удовольствием выпил чашку чая и выкурил сигарету. Киба и Испанец пропали где-то в ресторане, и я отправился на их поиски. Они продолжались недолго. Слева от входа я обнаружил Кибу, Испанца и нашего проводника в компании двух плакавших навзрыд мужчин. Перед ними на столе стояли два бокала красного вина, которое они то и дело отпивали, глотая и отирая слезы. Вид плачущего мужчины вообще очень тягостен, а в особенности тягостен был их взгляд, которым они на нас смотрели, узнав, что мы добровольцы, – смесь жалости и неверия, что мы скоро окажемся по своей воли там, откуда они только что вернулись.
Как оказалось, это были знакомые нашего проводника российские журналисты с ВГТРК. Именно от них я услышал тогда, о том, что произошло несколько часов назад с их коллегами и друзьями, — о гибели Антона Волошина и о ранении Игоря Корнелюка. О трагедии, потрясшей тогда всю Россию. Допив свое вино и еще раз окинув нас взглядом, которым, наверное, когда-то провожали гладиаторов перед их последним выходом на римскую арену их поклонники и почитатели, они покинули нас в своей журналистской машине.
И вот тут произошла сцена, которую я никогда уже не забуду. Наш проводник, вернувшись за наш столик и встав прямо перед нами, с какой-то затаенной торжественностью и лукавой пытливостью, чуть наклонив голову, очень тихо произнес:
— Ну что, — поехали?
— Куда? — спросил я его.
— На Украину. – кратко и с усмешкой ответил он. И сам тон и сама краткость, и вся фигура его при этом ответе как бы выражала собой последнее предупреждение и последнюю возможность очень сильно подумать, прежде чем решиться на эту поездку в ад. Во всем этом вопросе мы вдруг как бы услышали отраженные раскаты яростных битв, затаенный ужас войны и крики идущей в атаку пехоты. Все это в одно мгновение как бы озарило его лицо…
— А как же наши остальные ребята, — они же еще не приехали? – поинтересовался Киба.
— Их заберут. Свяжитесь с ними и дайте телефон еще одного человечка, и он их отвезет куда надо.
И хотя это нарушало все наши планы, мы согласились, так как проводник вызвал у нас доверие и своей связью с Жучковским, и знакомством с журналистами и тем, что он вообще, за так, за здорово живешь, пришел на назначенную встречу и был готов перевезти нас за границу.
— Поехали, — согласились мы.
Видимо, удовлетворившись нашим решительным тоном, согласно кивнув головой, он сел за руль автомобиля. Отъехав, буквально триста метров от ресторана, он заехал на заправку, куда к нему подъехала еще одна машина, откуда к нам подсели двое парней, и уже с заправки мы отправились по проселочной дороге в сторону возвышавшихся невдалеке терриконов. Мы очень медленно петляли среди чахлых деревьев, терриконов и некошеных, выгоревших на солнце полян. И вот спустя пятнадцать минут после того, как мы отъехали от заправки, я совершенно случайно в окно увидел украинские пограничные столбы с синими щитами запретительных надписей на украинском языке. Они были ЗА МОЕЙ СПИНОЙ!!!! Я попал на Донбасс!!
Поделившись этой радостью с окружающими, я с облегчением вздохнул, и чувство покоя и счастья овладели мной со всей своей необузданной силой. Свершилось. Пройдя сквозь столько тревог и испытаний, решившись на это дело на свой страх и риск, без поддержки, информации и без всяких гарантий жизни и безопасности, я все-таки, попал на это поле битвы, на эту кровавую жатву нового урожая новой российской государственности. И теперь я буду участвовать в строительстве нового мира не в качестве ивановской ткачихи, решительно говорящей «Нет!», американской агрессии во Вьетнаме, не в качестве жалкого и никчемного диванного гренадера и офисного истребителя танков, а в качестве полноценного бойца, мужчины, добровольца и русского солдата-освободителя. Я буду творить своими руками не жалкие нули дебет-кредитов и годовых бухгалтерских балансов, а Великую Русскую Историю. Благодарю, Судьба тебя за это. Это останется со мной навсегда. И никому у меня этого не отнять. Никогда.

Левее нашей машины, не в таком, как хотелось бы далеком отдалении от нас, в небо уходила высокая игла караульной наблюдательной башни украинского пограничного поста. Проводник свернул в ее направлении и вскоре мы выехали на относительно асфальтированную, всю в ямах и выбоинах пыльную дорогу. Вся ее левая полоса, — насколько только хватало глаз, была забита стоящим легковым автотранспортом, — легковыми автомашинами и микроавтобусами, под самую завязку забитыми и заполненными людьми.
— Бегут,- презрительно сплюнув в окно, кивнул в их сторону проводник.
Мы прилипли к стеклам. Эта бесконечная змея разморенных долгостоянием и июньской жарой кандидатов в беженцы и в изгнанники подавляла своими размерами и в чем-то напомнила мне некоторые сцены из знаменитой севастопольской эвакуации барона Врангеля. Мужчины, женщины, дети, сидели и лежали на обочинах, курили, играли в карты, пили. Кто-то успел развести костер и грел на них свою нехитрую снедь, иные спали прямо на земле, у своих четырехколесных железных коней, не обращая внимания на шум и на плотную завесь висящей над колонной белесой дымки дыма и придорожной пыли. Мы проехали почти полчаса, оставив за левым плечом несколько сотен автомашин, прежде чем смогли выехать на почти пустынную, до самого Луганска, автостраду.
Ярко светило солнце. День был чудесен. В лазоревом и чистом небе явственно проглядывались янтарные полосы близкого заката. Пшеничные поля, где-то охровые, где-то светло-топазовые убегали от нас, до самого бескрайнего горизонта и пропадали где-то там, в неведомой для нас глубокой бездне златящегося драгоценного топаза. Пахло хлебом и летом. Мне почему-то показалось, что все здесь указывает на то, что я уже за границей, — и желтое жнивье слишком просторных для России бескрайних степных полей и хмурых громад темнеющих вдали терриконов, и качество и количество встречного автотранспорта, и надписи на укромове с пожеланиями и предупреждениями ДАИ, и даже само солнце, даже сам цвет его стал каким то более насыщенным, более золотистым, каким-то импортным и совсем не нашим.
Сидящий за моей спиной Киба, в порыве ликования набрал номер своей мамы и теперь, когда надежды на путь назад и на возврат у нас уже не было, «обрадовал» её сообщением о том, что он находится на Донбассе. Тоже самое, но уже со своей женой, сделал и Испанец. Я никому не позвонил. Моя жизнь, как и моя смерть, принадлежали только мне самому, и я не нуждался ни в оправдании, ни в одобрении избранного мною пути кого-бы то ни было, даже самых близких и дорогих для меня людей.

Уже у Краснодона мы впервые увидели ополченческий блокпост, — хлипкое и хаотическое нагромождение какого-то хлама, грязных и прохудившихся мешков с песком, строительного мусора и старых облезлых покрышек. Увидели мы и первых ополченцев, — растрепанных, высокомерных и не очень трезвых, хорошо пожилых и обрюзгших мужиков в камуфляже и с георгиевскими ленточками, закрепленными повсюду, куда подсказывала им их фантазия или позволяли детали обмундирования, к месту и не к месту. Они тормозили каждую проезжающую мимо них машину и что-то упорно искали в их салонах и багажниках. Наш проводник, — высунув какой-то пропуск на проезд автотранспорта, не останавливаясь, промчал нас дальше. Свернув с автострады он, провезя нас через какие-то задворки, поселки и заводские дворы, совершенно неожиданно подвез нас к какому-то гигантскому, многоэтажному, явно нежилому беломраморному зданию, у которого нас остановили два человека в военной форме с напуганными и суетливыми выражениями лиц.
-Ну что там, идут? – спросил он, высунувшись в окно и протянув свой пропуск одному из них — в зеленой натовской панаме надвинутой на затылок. Владелец панамы, даже не взглянув на бумажку, странно и постоянно озираясь в небо и по сторонам, утвердительно и поспешно кивнул.
-Идут, идут, суки. Счастье заняли. Рвутся к Металлисту. Барби пропал.
— Как пропал? – встревожился проводник и еще сильнее высунулся из окна. Ополченец нетерпеливо и не определенно махнул рукой. — Слышали, что по рации крикнул, «Я ранен», а потом пропал. Не отвечает на запросы.
Военный, потеряв к нам всякий интерес, отошел от машины и снова стал озираться вверх и по сторонам.
Произошедший на наших глазах диалог мог бы происходить на полной тарабарщине, или на китайском языке, — мы ровном счетом также ничего бы не поняли. Ни кто такие «суки», которые куда-то там «идут», ни что такое и где эти Счастье и Металлист, ни кто такой пропавший и неведомый нам «Барби». Все это не имело для нас ровным счетом никакого смысла, ценности или цели. Только испуганный и явно растерянный вид ополченца, разговаривавшего с проводником, мог подсказать нам, что дело тут какое-то серьезное и способное, видимо, напугать или встревожить. Во всяком случае, наш проводник как-то сразу посерьезнел и нахмурился.
Мы снова тронулись в путь, объехали циклопическое здание и очутились на асфальтовой площадке, окруженной высокими и разлапистыми деревьями.
— Приехали, — кратко проинформировал нас проводник.
Выскочить из машины, разобрать свои вещи, поблагодарить и пожать ему на прощание руку, было делом одной минуты. Машина уехала, и мы остались одни.
Я огляделся. Мы находились во внутреннем дворе, окруженном со всех сторон зданиями разных лет постройки и, судя по синему щитку с надписью «Гуртожиток» над входной дверью в одно из них, — серой кирпичной четырехэтажки под двухскатной серой же шиферной крышей, одно из них, явно было общежитием.

Впервые опубликовано на http://vremya4e.com/