"Гора заслуживает удивления, но только песчинка от этой горы - изучения. В бесконечности прячется космос-это просто и понятно. Но космос в ничтожном явлении (хотя бы в Октябре) это чудо. И, изучив до конца один октябрь, мы изучим всю историю человечества, прошлую и будущую. Вот в чём дело ("Будущий Октябрь". Ноябрь 1920 г.)" [1].

Приведённая выше цитата своим автором находит Андрея Платонова - по истине выдающегося русского творца, который, пожалуй, как никто другой из его современников в своём творчестве смог отобразить ту историческую драму, что развернулась на русской земле в период октябрьской революции и продолжилась уже во времена гражданской войны и коллективизации. Платонов создал свой собственный неповторимый художественный мир, где вымысел самым тесным образом переплетался с действительностью. Его прозу, по аналогии с распространённой характеристикой латиноамериканской литературы, можно вполне обоснованно окрестить как "магический соцреализм".

Платонов, благодаря своему оригинальному и глубокому взгляду на мир, продемонстрировал в своём творчестве несуразность и заведомую обречённость тех надежд, которые возлагали на революцию представители его эпохи. Коллективный образ чевенгурской коммуны - это не пародия на представления о рае на земле, не антиутопия, а скорее домысливание того, как бы выглядел тот коммунизм, о котором так красиво любили и любят говорить интеллектуалы левацкого толка, в реальных исторических условиях на русской почве. Историческая практика доказала, что он был невозможен. Или же возможен, как в вымышленном городке Чевенгуре, - только на совсем короткий период времени.

Платонов был не антиутопистом, а скорее идеалистом, искренне верившим в строительство нового мира: "Прорвите фронт тьмы в трудовом, пролетарском классе - и в ответ этот класс обновит своим светом человечество, толкнет его по другому прямому пути ("Воспитание коммунистов". Июль1920 г.) [2]. Это говорит ранний Платонов. Искренняя вера в научно-технический прогресс способствовала тому, что юный пролетарский писатель страстно желал качественной и фундаментальной встряски действительности - смены всего и вся.

В самые первые годы после революции, подобные настроения были не в диковинку среди многих видных представителей русской культуры. Революция представлялась им не как событие, которое уничтожило старый общественно-государственный строй, а как мистическое действо, сулящее нечто совершенно новое - мир справедливости и свободы. Так например, Сергей Есенин в годы революции - уже не поэт деревни и пока ещё не сокрушённый сердцем певец Москвы "кабацкой" - смотрел на революцию сквозь призму кощунственно искажённых библейских образов, уповая на появления в результате революции новой страны - мифической Инонии:

Языком вылижу на иконах я

Лики мучеников и святых.

Обещаю вам град Инонию,

Где живет божество живых.

Плачь и рыдай, Московия!

Новый пришел Индикоплов.

Все молитвы в твоем часослове я

Проклюю моим клювом слов [3]

Или же вот что написал по следам Октября полубезумный пиит Велимир Хлебников:

Все за свободой - туда.

Люди с крылом лебединым

Знамя проносят труда.

Жгучи свободы глаза,

Пламя в сравнении - холод,

Пусть на земле образа!

Новых напишет их голод... [4]

Но, в отличии от Есенина, Хлебникова и многих других, Платонов, как уже было сказано, не просто пытался быть, а в действительности был пролетарским писателем. Он сам являлся первостепенным пролетарием, пробовал себя на рабочем поприще, трудясь помощником машиниста, литейщиком, электротехником. Платонов хотел полностью разделить со своим народом его историческую судьбу, нести с ним его нелёгкое бремя (справедливости ради стоит сказать, что он же разделил с ним и все его заблуждения), и поэтому ни на секунду не сомневался в ценности труда и научно-технического прогресса. Только они, по его мнению, способны были создать новый мир, лишённый недостатков предыдущей эпохи. Он без какой бы то ни было иронии уподоблял их творчеству: "Электрификация - вот первый пролетарский роман, наша большая книга в железном переплёте. Машины - наши стихи, творчество машин - начало пролетарской поэзии, которое есть восстание человека на вселенную ради себя самого ("Пролетарская поэзия". Первая половина 1921 г)" [5].

Интуиция писателя и правдивый взгляд на жизнь вызывали в сознании Платонова неизбежную коллизию, порождённую расхождением идеального проекта нового мира с реальностью - кровавой и гнетущей: "В то время, когда миллионы умирают в ужасных муках голода, многие из наших товарищей имеют различные золотые и другие драгоценные предметы (часы, кольца, брошки и пр.), украшая себя этими побрякушками. Пусть в эту тяжёлую годину каждый товарищ хорошенько подумает о своём назначении и откажется от этих побрякушек для спасения наших голодных братьев от ужасной смерти ("Коммунист! Покажи что ты коммунист". Август 1921 г)" [6].

Человеколюбие Платонова и его трепетное отношение ко всему сущему, резко дисгармонировало с тем, что происходило в те годы на обломках Российской империи. Коммунизм не состоялся. Мало того, после неразберихи и анархии первых послереволюционных лет и недолгого периода НЭПа произошло повторное и куда более серьёзное закабаление угнетённых классов, ради которых, вроде как, и вершилась революция - теперь они эксплуатировались даже более нещадно, чем раньше и пускались «в расход» с убийственной лёгкостью. Поэтому, вольно или невольно, в своём художественном творчестве Платонов, как очевидец тех событий и активный их содеятель, так ярко отобразил тщетность усилий по построению идеального коммунистического общества. В романе "Чевенгур" это выражено явственнее всего.

"Чевенгур" Платонова - это некий мифический городок-коммуна, бывший до революции самым обыкновенным селом, расположенным где-то в захолустном уголке в среднерусской степи. В нём под руководством членов черревкома товарищей Чепурного и Порфирия организовался отдельно взятый коммунистический мир. Мир, в котором полностью упразднены буржуазная мораль и буржуазные нормы поведения. Мир, абсолютно лишённый эксплуатации и представителей эксплуататорского класса. С ними, к слову сказать, в Чевенгуре долго не церемонились, сначала расстреляв мужскую часть эксплуататоров-кулаков, а во второй заход добив «буржуазные остатки», превратив их в человеческие останки. Когда эти деяния свершилось, чевревком, то есть политическое управление, почти полностью потерял смысл своего существования.

Наступило время окончательно и бесповоротно утвердить коммунизм и начать жить при коммунизме. Но тут вышла загвоздка: так как малограмотные чевенгурцы едва ли себе представляли, что такое коммунизм. Некоторые их них даже читали Маркса, но только прочитанное никак не совпадало с тем, что они видели вокруг себя. Маркс оказался чевенгурцам "не помощник": "Чепурный взял в руки сочинение Карла Маркса и с уважением потрогал густо напечатанные страницы: писал-писал человек, сожалел Чепурный, а мы всё сделали, а потом прочитали - лучше бы и не писал! Чтобы не напрасна книга была прочитана, Чепурный оставил на ней письменный след поперёк заглавия: "Исполнено в Чевенгуре вплоть до эвакуации класса остаточной сволочи. Про этих не нашлось у Маркса головы для сочинения, а опасность от них неизбежна впереди. Но мы дали свои меры". Затем Чепурный бережно положил книгу на подоконник, чувствуя её прошедшее дело" [7].

Коммунизм представляется чевенгурцам чем-то сказочным и магическим. В одном из эпизодов романа они, блуждая в окрестностях Чевенгура, казалось бы сталкиваются с первым волшебным событием коммунизма - то ли со звездой, спустившейся с небес, то ли со стратегической военной помощью от Интернационала:

"Черное правильное тело заскрежетало - и по звуку было слышно, что оно близко, потому что дробились мелкие меловые камни и шуршала верхняя земляная корка. Большевики стали на месте от любопытства и опустили револьверы.

- Это упавшая звезда - теперь ясно! - сказал Чепурный, не чуя горения своего сердца от долгого спешного хода. - Мы возьмем ее в Чевенгур и обтешем на пять концов. Это не враг, это к нам наука прилетела в коммунизм...

...-А может, это какая-нибудь помощь или машина Интернационала, - проговорил Кеша. - Может, это чугунный кругляк, чтоб давить самокатом буржуев... Раз мы здесь воюем, то Интернационал тот о нас помнит..." [8].

В результате же оказывается, что это всего лишь "железный бак с сахарного завода", в котором поселилась "полоумная буржуйка с братом", периодически нарушающая покой ночной степи своим пением:

Приснилась мне в озере рыбка,

Что рыбкой я была...

Плыла я далеко-далеко,

Была я жива и мала... [9]

Чевенгурцы решают добить и это остаток буржуазии и сбрасывают бак со всем содержимым вниз с обрыва.

Итак, классовые враги побеждены, даже более того - уничтожены. Пробил час коммунизма, и при его наступлении должно произойти неизбежное чудо. Только вот как эта метаморфоза осуществится, никому неведомо. Ясно только одно: коммунизм ассоциируется у обитателей Чевенгура с добром, в то время как буржуазия - это, априори, зло. Подобная незамысловатая дихотомия прочно цементирует мировоззрение чевенгурцев.

О Чевенгуре, о том, что там "организовался полный коммунизм", услышали и другие люди, которые в скором времени оказались среди коммунаров: инженер Гопнер, рыцарь революции Копенкин и главный герой романа, его центральная фигура - идеалистично настроенный полуинтеллигент Дванов. Первым двум, чевенгурский коммунизм приходится не особенно по нраву: Гопнер человек практического склада ума не понимает, как можно ничего не созидать, отменять производство - что это будет за жизнь без деятельности? Природный рай под солнцем, максимально упрощённое, почти дикарское отношение чевенгурцев к действительности - это не для него. Копенкин же и вовсе сомневается в том, что коммунизм в Чевенгуре всамделишный. Когда в Чевенгур приходит нищенка с ребёнком, и измождённое дитя умирает прямо на глазах у Копенкина и Чепурного, то Копенкин сначала настораживается, а потом и вовсе приходит к неутешительным выводам:

" "Какой же это коммунизм? - окончательно усомнился Копенкин и вышел на двор, покрытый сырою ночью. - От него ребенок ни разу не мог вздохнуть, при нем человек явился и умер. Тут зараза, а не коммунизм. Пора тебе ехать, товарищ Копенкин, отсюда - вдаль.

Копенкин почувствовал бодрость, спутницу дали и надежды; почти с печалью он глядел на Чевенгур, потому что с ним скоро предстоит расстаться навсегда; всем встречным людям и покидаемым селам и городам Копенкин всегда прощал: его несбывшиеся надежды искупались расставанием. Ночами Копенкин терял терпение - тьма и беззащитный сон людей увлекали его произвести глубокую разведку в главное буржуазное государство, потому что и над тем государством была тьма, и капиталисты лежали голыми и бессознательными, - тут бы их и можно было кончить, а к рассвету объявить коммунизм" [10].

Копенкин представляет из себя знаковую фигуру - революционера ради революции - фанатика, для которого жизнь без борьбы теряет всякий смысл. Он похож на средневекового рыцаря, который под эгидой христианской идеологии шёл грабить и убивать, захватывать новые земли, превращая свою жизнь в непрерывный военный поход. В сердцевине бессмысленной жестокости лежит идеалистический стержень - вера в новый мир, олицетворением которого становится полумифический образ женщины-коммунистки. Копенкин - это настоящий коммунистический рыцарь, служащий образу прекрасной дамы - Розы Люксембург: " Копенкин надеялся и верил, что все дела и дороги его жизни неминуемо ведут к могиле Розы Люксембург. Эта надежда согревала его сердце и вызывала необходимость ежедневных революционных подвигов" [11].

Таких деятелей как Копенкин в любые времена было много, и уж тем более в нелёгкую годину революции. Революция активизирует ту категорию людей, которая в мирное время не находит себя, тех людей, которые и неспособны на иное существование, как Копенкин, чтобы чувствовать себя гармонично и естественно.

Кроме того, в романе "Чевенгур" есть и другой "рыцарь" - скорее тип "хранителя" - товарищ Пашинцев, который до прихода в коммунистический Чевенгур играл роль некоего феодального стражника ревзаповедника, обладающего анархическим нравом:

"- Я - личный человек, - осведомлял Пашинцев Копенкина.

- Я вынес себе резолюцию, что в девятнадцатом году у нас все кончилось - пошли армия, власти и порядки, а народу – опять становись в строй, начинай с понедельника... Да будь ты..." [12].

Александр Дванов - совершенно удивительный персонаж, в котором угадывается сам автор "Чевенгура". С детства он рос впроголодь и не видел вокруг себя почти ничего, кроме нищеты и лишений. Но никакие жизненные трудности не смогли ожесточить сердце Дванова; скорее наоборот, закалили в нём чувства любви и братского отношения к людям. Дванов - это идеалист, который далёк и от того, чтобы видеть смысл жизни в удали, как Копенкин, или бунтовать, как Пашинцев - на анархический манер. Да и труд, сам по себе, лишённый глубинного смысла, не приводящий людей к братству, не кажется ему чем-то само собой разумеющимся. Дванов ищет в коммунизме великую идею - идею всеобщего людского счастья и гармонии. Идеализм Дванова лишён эгоистических черт, но не лишён черт личностных. Это по сути своей - предельный альтруизм, обусловленный добровольным сознательным самопожертвованием, столь характерным для русского народа и русской культуры.

Дванов отправляется в Чевенгур не просто как в обычную рабочую командировку по партийной линии. Он едет в "коммунизм и обратно". Недолгое его пребывание в новом мире становится для него счастливым временем, наполненным тревогой и нежностью: "У Дванова не было в запасе никакой неподвижной любви, он жил одним Чевенгуром и боялся его истратить. Он существовал одними ежедневными людьми: тем же Копенкиным, Гопнером, Пашинцевым, прочими, но постоянно тревожась, что в одно утро они скроются куда-нибудь или умрут постепенно" [13].

Как уже было отмечено, люди в Чевенгуре уничтожили любую возможную эксплуатацию. Теперь все их помыслы устремлены на заботу и любовь по отношению другу к другу. Апофеозом подобного поведения чевенгурцев становится эпизод, в котором заболевает один из обитателей Чевенгура - кузнец Яков Титыч. Все чевенгурцы стараются помочь ему преодолеть хворь - кто чем, совершенно забывая тем временем о самих себе.

Но, идиллия быстро заканчивается, когда в городок вторгаются непрошеные гости (по доносу посланного из Москвы коммуниста Сербинова): "Казаки! Кадеты на лошадях! Товарищ Копенкин, езжай бей, пожалуйста, а я за винтовкой!" [14]. Скорее всего, это никакие не "кадеты" и не "казаки", а карательный отряд ЧК, призванный угомонить распоясавшуюся без меры ватагу чевенгурских коммунаров.

В ходе завязавшейся бойни погибают почти все - главный герой оказывается одним из немногих, оставшихся в живых. Дванов уезжает из Чевенгура - он, как и планировал, едет "обратно". Но обратно не только в пространственном смысле, но и во временном. Он едет к местам своего детства и обнаруживает около озера Мутева, где когда-то, будучи ребёнком, удил рыбу, свою удочку, брошенную им около 10 лет назад. Дванов подъезжает на лошади Пролетарская Сила к озеру, отпускает животное и заходит в воду. Дальше о его судьбе читателю можно только догадываться.

Художественный приём Платонова, выраженный в закольцевании сюжета, аллегорически свидетельствует о поражении революционеров, несбыточности мечты о новом мире и о возвращении всего сущего на круги своя. Ведь Дванов заходит в воду на том озере, где утопился его отец. Он идёт по тому же пути, что и его предок - ничего не изменилось...

"Новый мир" не стал по-настоящему новым. Он ознаменовался лишь кратковременной вспышкой, скоротечным явлением, не более того. Чевенгурский коммунизм, построенный на крови "буржуазного класса", был в свою очередь, уничтожен практически аналогичными методами. Как говорят в таких случаях: "революция пожирает своих детей".

Для Платонова признать подобное крайне тяжело. Тем более, ему тяжело было оттого что его родные края, где он рос (Воронежская область) были, наряду со многими и многими областями Советской России, охвачены в послереволюционные годы голодом и разрухой.

Платонов не мог не считаться с фактами, и он переживал деградацию революционных идеалов как свою личную трагедию. Идеалистические порывы к середине двадцатых годов поиссякли. На их место подрядились шкурные интересы и жажда власти. Да и держался революционный порыв, прежде всего, на остром чувстве ненависти к якобы исключительно зловещим и коварным врагам - в контексте данной ситуации - к буржуазии.

Бессмысленность жестокости людей по отношению друг к другу, как нигде лучше отражается в ходе революций и гражданских войн. Революции, такими, какими их знает человеческая история, все проходят по одному и тому же сценарию. Они, в конечном счёте, сменяют «шило на мыло». Затушевывают одну несправедливость другой. Платонов, повинуясь логики художественного творчества, блестяще демонстрирует эти неумолимые тенденции на примере послеоктябрьских событий.

Бескорыстный идеализм таких людей, как Дванов, в реальной жизни может получить совершенно иной отклик и смысловую интерпретацию в сознании другого человека. Что может вызвать, да и уже не раз вызывало, катастрофу. Красивые, возвышенные и благородные идеи способны привести к горам трупов, к физическим мучениям, к психическому увечью целых поколений. Это отнюдь не означает, что во всём виноваты исключительно только "коммунисты", или кто-то ещё. Идеологическая окраска общественных идеалов, безусловно, важна, но не это самое главное. Размежевание идеала и действительности, когда частично осуществлённый идеал уже не выглядит (пусть даже только на определённый момент времени) продолжением этой самой действительности, а предстаёт химерой, обречённой при воплощении в реальном мире либо умереть, либо обратиться в аляповатый Чевенгур, - всё это работает как единое правило, вне зависимости от политических пристрастий, национальностей или вероисповеданий горе-идеалистов.

Если революционный кризис везде одинаков, то вот методы выхода из смуты имеют различия. Различия цивилизационные.

Русский мир испытал всё на себе. События революции показали, какой колоссальный потенциал разрушения коренился в русской душе. Могучая энергия народной стихии получила негативную направленность. Это была оборотная сторона медали, сермяжная правда Октября.

Метафора платоновского Чевенгура - не просто яркая ироничная зарисовка неудавшегося построения коммунизма. Платонов затронул в своём творчестве гораздо более серьёзную проблему - он высказался о доминанте русской психологии. Самопожертвование, нацеленность на созидание рая на земле, лучшей жизни - неизбывны в русском сознании. Даже идеологическая подоплёка, как бы кощунственно это ни звучало, не имеет решающего значения. Российская империя строилась на православном фундаменте, Советский союз - на грубой материалистической идеологии. Платонов (несмотря на свою антирелигиозность) старался сочетать и то, и другое - терпимость и человеколюбие, характерные для православия с жёстким производственным технократизмом и атеизмом материалистических постулатов, тем самым, отчасти, шагая по тому же маршруту, что и русские космисты Федоров и Циолковский, которых Платонов уважал и ценил:

"Не покорность, не мечтательная радость молитвы упования изменят мир, приблизят царство Христово, а пламенный гнев, восстание, горящая тоска о невозможности любви. Тут зло, но это зло так велико, что оно выходит из своих пределов и переходит в любовь, - ту любовь, ту единственную силу, творящую жизнь, о которой всю свою жизнь говорил Христос и за которую пошёл на крест ("Христос и мы". Июнь 1920))"[15].

За всеми идеологиями стоит определённая побудительная сила, находящаяся в коллективном бессознательном русского народа. Если бы это было не так, не случилось бы никакой революции. Чтобы смогла бы сделать кучка пусть яростных и без меры пассионарных революционных авантюристов - ушлых прохиндеев и односторонне выучившихся озлобленных интеллигентов (кем и были по преимуществу лидеры большевиков), если бы они не получили поддержку народа?

Чевенгур маячит где-то на горизонте. Как это понимать? Революция Октября канула в Лету, оставив на земле не один кровавый след, родив на свет целую чевенгурскую империю - СССР. Но "Союз" приказал долго жить. Что будет впереди, повторится ли в нашей истории что-то подобное?

Если история развивается всё-таки не по спирали, и фундаментальные изменения могут иметь место, тогда есть вероятность, что нового Чевенгура удастся избежать.

Уровень сознательности человечества, пожалуй что, за последние столетия не вырос, но изменился качественно - стали более эффективны методы информационного воздействия на тёмные массы людей, чье сознание совсем не прояснилось современным образованием. Это значит, что физическое насилие в значительной мере может быть заменено идеологическим. Но если в этом насилии нет нравственной основы, то не прорвется ли угнетенная страсть к разрушению когда-нибудь вновь с невиданной силой? Если в том, что внедряют в сознание людей средства информации нет ничего возвышенного, светлого, честного, то новый всплеск насилия неизбежен.

Нынешнее состояние стагнации общества, переходящей в разложение, отвратительно. Но, если на смену всему этому придёт оголтелый, слепой, самоубийственный и, что самое главное, лживый идеализм либерального или коммунистического толка, то опять случится катастрофа - мы снова пойдем дорогой на Чеченгур.

История учит нас не только своим горьким опытом, но и усилиями тех творцов, которые способны отразить эти уроки ярко и убедительно, не навязывая никакого мнения, а подводя людей к правильным выводам. Талант творца состоит в том, что его собственное мнение не имеет существенного значения, и кажется, что он отвергает собственные убеждения перед лицом жизненной правды. В действительности, творчество выше мечты; правда приходит к творцу свыше, а не из его идейных иллюзий. Один из таких творцов - гениальный русский писатель Андрей Платонов.

[1] Андрей Платонов "Сочинения" т.1, М.,2004. С.109.

[2] Там же. С.63.

[3] Сергей Есенин "Стихотворения и поэмы", М.1974.С.87.

[4] Велимир Хлебников "Избранное". СПб., 1998. С.92.

[5] Андрей Платонов "Сочинения" т.1, М.,2004. С. 167.

[6] Там же. С.177.

[7] Андрей Платонов "Происхождение мастера". Свердловск, 1989. С.225.

[8] Там же. С.249.

[9] Там же. С.250.

[10] Там же. С.284.

[11] Там же. С.98.

[12] Там же. С.132-133.

[13] Там же. С.374.

[14] Там же. С.374.

[15] Андрей Платонов "Сочинения" т.1, М.,2004. стр.27.
http://nmanifest.ru/anltcs/history/full?newsid=83