В 1921 Николай Гумилев был обвинен в причастности к заговору против советской власти и расстрелян 25 августа 1921. Чекисты, расстреливавшие его, рассказывали, что их потрясло его самообладание.




Около четырех часов утра секретарь А. Луначарского был разбужен звонком. Сонный, он пошел открывать и услышал за дверью женский голос, умолявший впустить к Анатолию Васильевичу.

Известная всем членам партии большевиков, бывшая жена Горького, Мария Федоровна Андреева, просила Луначарского позвонить Ленину. "Медлить нельзя. Надо немедленно спасать Гумилева. Это большой и талантливый поэт. Дзержинский подписал приказ о расстреле целой группы, в которую входил и Гумилев. Только Ленин может отменить его расстрел".

Андреева была так взволнована и так настойчива, что Луначарский согласился позвонить Ленину даже в такое неурочное время.

Гумилев был арестован в разгар красного террора, по "делу Таганцева", сфабрикованному Петроградской ЧК. На документах того времени нет ни подписи, ни фамилии оперуполномоченного ВЧК - только должность. В деле Гумилева, на листе № 104 стоит "верно". И приписка, неотвратимая как сама смерть: "Приговорить к высшей мере наказания - расстрелу".

Той ночью или, если угодно, ранним утром, когда Ленин, наконец, снял трубку, Луначарский рассказал ему все, о чем поведала взволнованная Андреева. Пролетарский вождь немного помолчал, потом произнес: "Мы не можем целовать руку, поднятую против нас", - и бросил трубку. Таким образом, Ленин не захотел вмешиваться в дело, организованное красным диктатором Петрограда Григорием Зиновьевым.

 
В мае 1921 года под руководством питерского чекиста Агранова было сфабриковано "дело Таганцева" или, как его называли, Петроградской боевой организации (ПБО).

Зиновьеву необходимо было запугать оставшуюся в городе интеллигенцию, так как становилось ясно, что основная часть ее за новой властью не пошла. И, как по заказу, появляется "белогвардейский заговор".

В поле зрения питерских чекистов попадает сын известного в России криминалиста, почетного академика Н. С. Таганцева - профессор географии В. Н. Таганцев, который на свои личные средства помогал интеллигентам бежать за границу.

В начале мая в Петрограде чекисты смертельно ранили подполковника В. Г. Шведова, а 30 мая при переходе финской границы красной погранохраной был убит морской офицер Ю. П. Герман. Эти и другие факты свели воедино, представив как звенья одной цепи.

Владимира Николаевича Таганцева взяли за "хранение крупной суммы денег", но чекисты, нуждавшиеся в шумном показательном процессе, превратили заключенного Таганцева и двух убитых офицеров в "руководителей заговора". А "парижским шефом ПБО" был назван генерал Владимиров, чье письмо было весьма удачно перехвачено. В официальном сообщении целью заговора называлось свержение советской власти.

…Таганцев молчал полтора месяца. Опытный в делах такого рода Агранов подсунул упрямому профессору расписку: "Я, уполномоченный ВЧК, при помощи гражданина Таганцева, обязуюсь быстро закончить следственное дело, и после окончания передать в гласный суд. Обязуюсь, что ни к кому из обвиняемых не будет применена высшая мера наказания".

И еще доверчивый Владимир Николаевич подписал соглашение о сознательных показаниях, "не утаивая ничего, ни одного лица, причастного к нашей группе". Все это, как он наивно полагал, делается "для облегчения участи участников процесса". Запутанный ловким и велеречивым Яковом Сауловичем, уполномоченным ВЧК, Таганцев впоследствии подписывает все бумаги, которые ему подсовывают на допросах.

Обвиняемый Таганцев давал письменные показания и о Гумилеве: "Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он сможет распоряжаться и, в случае выступления, согласна выйти на улицу. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева…

Шведов разыскал на Преображенской улице поэта Гумилева, и предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, что оставляет за собой право отказаться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам… Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услышал, что Гумилев весьма далеко отходит от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался"

Говорили, что Гумилев сам себе подписал смертный приговор, вернувшись в 1918 году из Лондона. Только самоубийца возвратился бы тогда в "красную" Россию, не обладая соответствующими поручителями в среде новой власти. Но русский поэт-офицер мыслил другими категориями. Он ехал, прежде всего, к себе домой, будучи готов к любым испытаниям. Тяга к старому укладу, порядку, верность законам дворянской чести и служения Отечеству - всегда отличала Николая Степановича. Поэтому он вернулся.

Хотя Гумилев не принял большевизма, но во многом понимал причины восстания и надеялся, что Россия выйдет на свой новый и, в то же время, исконный и ясный путь. А потому, полагал поэт, нужно служить своей стране в любой ситуации - эмиграцию он считал позором. "И ведь будет же, будет Россия свободная, могучая, счастливая - только мы не увидим", добавлял он с горечью.

Поэта арестовали в ночь с 3 на 4 августа. По роковому стечению обстоятельств, тогда же был арестован и Н. Пунин, писавший когда-то донос на поэта в "красной газете". Приходили ли доносчику в голову мысли о неотвратимости возмездия, хотя бы в конце жизни, оборвавшейся в лагере?

Николай Пунин, тот самый доносчик, в 1918 году занимал должность заместителя народного комиссара просвещения РСФСР. 7 декабря того же года он написал в первом номере газеты "Искусство коммуны" статью под названием "Попытка реставрации": "…Мы вышли из-под многолетнего гнета… развратной буржуазной эстетики… Я чувствовал себя бодрым потому, что перестали… читаться некоторые поэты (Гумилев, например).

И вдруг я встречаюсь с ним снова в "советских кругах"… этому воскрешению я в конечном итоге не удивлен. Для меня это одно из бесчисленных проявлений неусыпной реакции, которая то там, то здесь, нет, нет, да и подымет свою битую голову…"

В те страшные времена товарищ Лацис давал наставления о том, что весь смысл "красного террора" - это борьба против класса: "Не ищите данных в следственном материале, а спрашивайте, к какому классу и воспитанию принадлежит обвиняемый".

На первом же допросе Гумилев назвал себя дворянином, хотя по законам Российской империи таковым не считался, так как дворянство передавалось по отцу. Тогда как его отец, Степан Яковлевич, заслужился только до личного, а не потомственного дворянства.

Человек исключительной честности и прямоты, Николай Гумилев не утаил на допросах своих монархических взглядов. Он открыто признавался в своем монархизме, считая, что для большевиков главное - определенность. Якобы они узнают о его взглядах и оставят поэта в покое.

Он всегда был "рыцарем по духу и образу жизни" и, считая себя представителем свергнутого класса, не скрывал, что обещал участникам заговора Таганцева поддержку в случае их выступления. Но не больше.

Дело поэта Гумилева поручили вести следователю Якобсону. По сути ничего Якобсон на Гумилева так и не смог собрать. В заключении по делу следователь, постоянно ошибочно указывавший отчество Гумилева, пишет: "…В своем первом показании гр. Гумилев совершенно отрицал его причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы отвечал отрицательно.

Виновность в контрреволюционной организации гр. Гумилева Н. Ст. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании изложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Н. Ст. как явному врагу народу и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел".

Серьезно воспринимать чудовищный протокол или, например, слова учеников поэта - Ирины Одоевцевой и Георгия Иванова о том, что Гумилев ходил куда-то в пролетарской одежде на агитацию и якобы прятал дома прокламации, нельзя. Он не стал бы этого делать, хорошо понимая, что группа заговорщиков не сможет победить государственную "машину насилия".

Хорошо знавшему его Немировичу-Данченко Николай Степанович говорил, что "…на переворот в России - никакой надежды. Все усилия тех, кто любит ее и болеет по ней, разобьются о сплошную стену небывалого в мире шпионажа. Ведь он просочил нас, как вода губку. Нельзя верить никому. Из-за границы спасение тоже не придет. Большевики, когда им грозит что-нибудь оттуда, бросают кость. Ведь награбленного не жалко. Нет, здесь восстание невозможно. Даже мысль о нем предупреждена. И готовиться к нему глупо. Все это вода на их мельницу".

За него хлопотали литераторы Петербурга, интеллигенты "старой закваски", писали письма деятели культуры - в защиту поэта, перечисляя в прошениях звания Гумилева и степень его высокого значения для русской литературы. Но что для Зиновьева или следователя Якобсона старая русская культура? Она должна быть уничтожена вместе с ее лучшими представителями.

Сохранился документ, в котором говорится: "Председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, член редакционной коллегии государственного издательства "Всемирная литература"… преподаватель Пролеткульта, профессор Российского института истории искусств Николай Степанович Гумилев арестован по ордеру ГубЧК. Ввиду деятельного участия Гумилева во всех указанных учреждениях и высокого его значения для русской литературы, нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н. С. Гумилева под их поручительство".

Одно из таких писем подписано Максимом Горьким. Но позже, в 1928 году, тот же Горький напишет Ромену Роллану: "…Гумилева расстреляли как участника политического заговора, организованного неким Таганцевым…"

Несчастный Таганцев, за него тоже хлопотали, и тоже, - увы, тщетно. 16 июня 1921 года Таганцев-отец, выдающийся юрист Российской империи, профессор Петербургского университета и политический деятель (он был даже членом Государственного Совета), обращается с письмом на имя Ленина. Старик просит смягчить участь сына. Но обращается не по адресу - судьбу "террористов и заговорщиков" решают питерские власти, и только они.

И все же глава правительства пишет письмо председателю ВЧК Ф. Э. Дзержинскому, председателю ВЦИК М. И. Калинину и наркому юстиции РСФСР Д. И. Курскому: "Очень просил бы рассмотреть возможно скорее настоящее заявление в обеих его частях (смягчение участи и увоз из квартиры Таганцева вещей, принадлежащих ему лично) и не отказать в сообщении мне хотя бы самого краткого отзыва".

Однако механизм запущен, остановить его не может даже Ленин. В заключении по делу Таганцева, отправленному Ленину 5 июля 1921 года наркомом юстиции Курским подчеркивалось, что Таганцев подвергнут суровым репрессиям в связи с его активной ролью в контрреволюционной организации "Союз Возрождения России".

Они были расстреляны вместе, в один день, 24 августа 1921 года. Молодой профессор географии и знаменитый поэт Серебряного века. Два человека, сведенные вместе судьбой и злой революционной волей.

О том, почему все-таки убили Гумилева, существуют разные версии. Одна из них, приверженцы которой малочисленны и романтичны, повествует о мести мужа бывшей любовницы Гумилева, - Ларисы Рейснер. Муж Ларисы, Федор Раскольников, был в то время комиссаром Балтфлота.

Другая версия, более правдоподобная, говорит о том, что поэта арестовали по прямому указанию Григория Зиновьева, бывшего тогда председателем Петросовета и секретарем губкома РКП (б). Может быть, и правда болезненно воспринял Зиновьев (Радомысльский) одно из стихотворений Гумилева на свой счет, кто знает.

Но глобальная задача Зиновьева - человека, кстати, весьма трусливого - состояла в другом. Необходимо было запугать оставшуюся интеллигенцию, раз и навсегда отбив волю к сопротивлению режиму. И Гумилев, как ярчайший представитель питерской интеллигенции, монархист и офицер, идеально подходил на роль культовой жертвы.

1 сентября 1921 года по городу были расклеены сообщения о расстреле участников мифической Петроградской боевой организации. Город, запуганный "красным террором", содрогнулся. В документе, опубликованном в "Петроградской правде" приводился список расстрелянных - шестьдесят один человек.

О Гумилеве - лишь несколько слов: "Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров". И дались Якобсону эти прокламации!

Понадобилось семьдесят лет, чтобы справедливость восторжествовала. 30 сентября 1991 года Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР постановила: "…Решение президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года в отношении Гумилева Николая Степановича отменить и дело производством прекратить за отсутствием состава преступления".

Он погиб в 35 лет, в самом расцвете творческих сил, накануне своих главных свершений. Анна Ахматова не зря называла мужа "пророком". Он предсказал и собственную казнь.

В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими,
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

Это одно из любимейших стихотворений самого Гумилева. Впервые здесь его герой не победитель, не философ, а просто человек, "измученный обилием смертей и потерявший всякую опору".

О чем думал в последние часы жизни Николай Степанович, никто так и не узнает. Но слова поэта накануне казни известны: "Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев".

Гумилев - поэт, доброволец Первой мировой войны, офицер с двумя Георгиевскими крестами, - принял свою смерть достойно. И погиб, как герой собственных баллад. Даже палачи были поражены его хладнокровием.

Работник ЧК Дзержибашев (его самого расстреляли в 1924 году) "открыто восхищался мужеством поэта на допросах". А тайный осведомитель ЧК, поэт Сергей Бобров однажды рассказал Георгию Иванову о последних минутах жизни Гумилева: "Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало кто так умирает…"

Он жил как поэт и умер как герой.

А когда придет их последний час,
Ровный красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.

(1921 г.)