Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Четверг, 28.03.2024, 20:50
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Светочи Земли Русской [131]
Государственные деятели [40]
Русское воинство [277]
Мыслители [100]
Учёные [84]
Люди искусства [184]
Деятели русского движения [72]
Император Александр Третий [8]
Мемориальная страница
Пётр Аркадьевич Столыпин [12]
Мемориальная страница
Николай Васильевич Гоголь [75]
Мемориальная страница
Фёдор Михайлович Достоевский [28]
Мемориальная страница
Дом Романовых [51]
Белый Крест [145]
Лица Белого Движения и эмиграции

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


Ко дню памяти преп. Нектария Оптинского. ИЕРОСХИМОНАХ НЕКТАРИЙ, последний Оптинский старец (1)

http://serdobsk-eparh.cerkov.ru/files/2015/05/nekt.jpg

Определение понятия «старчества».

Апостол Павел, независимо от иерархии, перечисляет три служения в Церкви: апостольское, пророческое и учительское.

Непосредственно за апостолами стоят пророки (Еф. IV, II; 1 Кор. XIII, 28). Их служение состоит, главным образом, в наназидании, увещании и утешении (1 Кор. XIV, 3). С этой именно целью, а также для указания, или предостережения, пророками предсказываются и будущие события.

Чрез пророка непосредственно открывается воля Божия, а потому авторитет его безграничен.

Пророческое служение — особый благодатный дар, дар Духа Святаго (харизма). Пророк обладает особым духовным зрением — прозорливостью. Для него как бы раздвигаются границы пространства и времени, своим духовным взором он видит не только совершающиеся события, но и грядущие, видит их духовный смысл, видит душу человека, его прошлое и будущее.

Такое высокое призвание не может не быть сопряжено с высоким нравственным уровнем, с чистотою сердца, с личной святостью. Святость жизни и требовалась от пророка с первых же времен христианства: «Он должен иметь «нрав Господа». От нрава может быть познан лжепророк и (истинный) пророк», говорит древнейший христианский памятник — «Учение Двенадцати Апостолов».

Служения, перечисленные ап. Павлом, сохранялись в Церкви во все времена. Апостольское, пророческое и учительское служения, являясь самостоятельными, могут совмещаться с саном епископа или пресвитера.

Пророческое служение, связанное с личной святостью, процветало с подъемом духовной жизни Церкви и оскудевало в упадочные периоды. Ярче всего оно проявляется в монастырском старчестве. Представляя собой прямое продолжение пророческого служения, оно с этим именем и в этой форме появляется лишь в IV веке, вместе с возникновением монашества, как руководящее в нем начало.

Остановимся на этом несколько подробнее.

Проф. Смирнов, в своей магистерской диссертации «Духовный отец в древней Восточной Церкви», указывает, что «харизматические явления первых веков христианства повторились среди древнего монашества, что старцы были носителями этих харизм — особых даров Св. Духа, подаваемым человеку непосредственно от Бога по личной заслуге». «Духовные писатели устанавливают чрезвычайно высокую точку зрения на монашество. Подвижник в идеале есть существо богоносное, духоносное, бог. Как таковой он получает духовные дарования, излияниями которых отличались первые времена христианства. Дары пророчества, изгнания бесов, исцеления болезней и воскрешения мертвых не являются исключительными. Они обнаруживают только нормальную степень духовного возраста инока». Тайная исповедь и духовническое врачевание рассматривались тоже, как благодатный дар, дар «рассуждения духовом. (1 Кор. XII, 10). Он не связывался с иерархической степенью епископа и пресвитера, а был приобретаем пострижением в схиму».

В первой четверти IX века в Константинопольском патриархате даже и простые монахи, или так называемые «духовные отцы», были официально признаны православным патриархом носителями апостольской «власти ключей», наравне с епископами и пресвитерами. И хотя то была мера временная, вынужденная обстоятельствами, до ближайшего собора, но, насколько известно, этим последним не была отменена (С. И. Смирнов. Духовный отец в древней восточной церкви. Ч. I. Сергиев Посад. 1906).

От иноков-учеников требовалось всецелое послушание старцам-учителям: «Если кто имеет веру к другому, и сам себя отдает в подчинение ему, тот не имеет нужды внимать заповедям Божиим, а должен предать волю свою отцу своему, и не останется виновным пред Богом».

Предавшие себя всецело водительству истинного старца испытывают особое чувство радости и свободы о Господе. Это лично испытал на себе и пишущий сии строки. Старец — непосредственный проводник воли Божией. Общение же с Богом всегда сопряжено с чувством духовной свободы, радости и неописуемого мира в душе. Напротив того лже-старец заслоняет собою Бога, ставя на место воли Божией свою волю, что сопряжено с чувством рабства, угнетенности и, почти всегда, уныния. Мало того, всецелое преклонение ученика пред лже-старцем «вытравливает в нем личность, хоронит волю», извращает чувство справедливости и правды и, таким образом, отучает «его сознание от ответственности за свои действия».

О лже-старчестве преосвященный Игнатий Брянчанинов говорит так: «Страшное дело принять обязанности (старчество), которые можно исполнить только по повелению Св. Духа, между тем, как общение с сатаною еще не расторгнуто и сосуд не перестает оскверняться действием сатаны (т. е. еще не достигнуто бесстрастие) . Ужасно такое лицемерство и лицедейство. Гибельно оно для себя и для ближних, преступно оно перед Богом, богохульно» (Игнатий Брянчанинов. Т. IV. СПБ. 1860. стр. 92).

Влияние старчества далеко распространялось за пределами стен монастыря. Старцы духовно окормляли не только иноков, но и мирян. Обладая даром прозорливости, они всех назидали, увещевали и утешали, (1 Кор. XIV, 3), исцеляли от болезней душевных и телесных, предостерегали от опасностей, указывали путь жизни, открывая волю Божию (См. главу о старчестве в моей книге «Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси». Париж. 1952. Стр. 30-40).

Последнее время у нас в России старчество особенно расцвело в Оптиной Пустыни.

Живые образы Оптинских старцев даны нам в их жизнеописаниях. Но жизнеописания последнего из них — старца о. Нектария до сих пор еще нет, хотя в этом году уже исполнилось 25 лет со дня его кончины. Желая отметить этот юбилейный год, мы делаем попытку воссоздать его облик.

Жития предшественников о. Нектария составлялись сразу же после их смерти их близкими и их учениками, в мирной обстановке, когда все было свежо в памяти современников, когда легко можно было добыть любое сведение. Мы находимся в иных условиях, вдали от родины, и располагаем немногочисленными источниками, отрывочными сведениями.

Пусть этот труд и послужит материалом будущему составителю жития этого великого старца.

Кроме того, приступая к жизнеописанию Батюшки отца Нектария, предупреждаем читателя: кто не видел лично Батюшку, тот, по рассказам, не сможет ясно представить его образ. Трудно будет судить ему о характере, о качествах Батюшки: смирении, кротости, скромности.

По некоторым рассказам невидевший Батюшку может вынести неправильное впечатление о нем, как о весельчаке и балагуре, чего в действительности не было, да и не могло быть: редкие случаи его «веселости» были весьма своеобразны и трудно передаваемы; их можно воспроизвести только относительно, так как на бумаге не передать, ни интонации голоса, ни взгляда его слезящихся глазок, ни скромной улыбки или другого благодатного выражения его лица, свойственного только ему одному, нашему дорогому Батюшке.

Невозможно передать его дивные качества: воплощенного смирения, необычайных кротости и скромности, любви и всего непередаваемого обаяния его благодатной личности.

ЮНЫЕ ГОДЫ О. НЕКТАРИЯ И ПЕРИОД ДО СТАРЧЕСТВА.

Прямых указаний на год рождения о. Нектария нет. Можно полагать, что родился он около 1856 г. Скончался о. Нектарий 29-го апреля (12 мая) 1928 г. в селе Холмищи, достигнув 72-летняго возраста.

Родители его, Василий и Елена Тихоновы, были жителями города Ливны, Орловской губ. Там родился и будущий старец. Отец его был прикащиком; по другой версии, рабочим на мельнице. Он рано умер; сам о. Нектарий говорил о себе: «Было это в ребячестве моем, когда я дома жил сам-друг с маменькой. Нас ведь с маменькой двое только и было на белом свете, да еще кот жил с нами... Мы низкого были звания и при том бедные: кому нужны такие-то?»

Похоронив мать в юношеском возрасте и оставшись круглым сиротой, Николай (так звали в миру о. Нектария) потянулся в Оптину Пустынь, находившуюся сравнительно близко от его родных мест и тогда уже славную во всех концах России. Вышел он в путь в 1876 г. 20-ти лет, неся с собой одно лишь Евангелие в котомке за плечами.

Вот приближается молодой Николай Тихонов к Оптинскому монастырю, расположенному на правом берегу красавицы-реки Жиздры, у опушки векового бора. Один вид обители успокаивает, умиротворяет душу, отрывает ее от суеты мирской жизни. Еще большее впечатление производит скит, куда приходится идти по лесной тропинке среди многовековых сосен. В скиту Николая ждет встреча со старцем Амвросием, который в то время находился в зените своей славы.

Приведем тут слова Е. Поселянина, пусть много позже посещал он Оптинский скит, но еще застал он старца Амвросия, а потому передает подобие того, что должен был видеть и чувствовать Николай Тихонов в описываемый нами момент.

В скитской ограде вас встретят суровые лики великих преподобных пустынножителей, держащие в руках развернутые хартии с каким-нибудь изречением из своих аскетических творений ... Вы идете по выложенной плитняком дорожке к деревянной скитской церкви. С обеих сторон от вас цветут, красуются, благоухают на высоких стеблях заботливо вырощенные цветы.

Направо и налево от входа, вкрапленные в ограду, стоят два почти одинаковых домика, имеющие по два крылечка, и с внутренней стороны скита, и с наружной стороны. В одном из них жил великий старец Амвросий, в другом скитоначальник Анатолий.

Скит представляет из себя просторный отрадный сад с приютившимися в нем там, поближе к ограде, деревянными, большей частью, отштукатуренными белыми домиками келлий.

Хорошо тут в скиту в хлопотливый летний полдень, когда тянутся к солнцу и шибче благоухают цветы, и заботливо вьется над ними торопливая пчела, а солнечное тепло льется, льется волнами на тихий скит.

Хорошо в лунную ночь, когда звезды с неба точно говорят неслышно со скитом, посылая ему весть о Боге. И скит безмолвно отвечает им воздыханием к небу, вечному, обетованному жилищу.

Хорошо и в ясный зимний день, когда все блестит непорочным снегом, и на этом снегу так ярко вырезывается зелень невянувших хвойных дерев...

Вспоминаются дальние счастливые годы, летний вечер первой встречи со старцем Амвросием.

Вот, бродит согбенный, опираясь на костыль, быстро подходит к нему народ. Короткие объяснения:

Батюшка, хочу в Одессу ехать, там у меня родные, работа очень хорошо оплачивается.

Не дорога тебе в Одессу. Туда не езди.

Батюшка, да ведь я уже совсем собрался.

Не езди в Одессу, а вот в Киев, или в Харьков.

И все кончено. Если человек послушается — жизнь его направлена.

Стоят какие-то дальние мужики.

Кто вы такие? — спрашивает старец своим слабым ласковым голосом.

К тебе, батюшка, с подарочком, отвечают они, кланяясь: костромские мы, прослышали, что у тебя ножки болят, вот тебе мягкие лапотки сплели...

С каким радостным, восторженным чувством войдешь, бывало, в тесную келию, увешанную образами, портретами духовных лиц и лампадами, и видишь лежащего на твердой койке, покрытым белым тканьевым одеялом, отца Амвросия. Ласково кивнет головой, улыбнется, скажет какую-нибудь шутку, и что-то чудотворное творится в душе от одного его взгляда. Словно перед тобой какое-то живое могучее солнце, которое греет тебя, лучи которого забрались в глубь души, в тайные злые уголки твоего существа, и гонят оттуда все темное и грязное, и сугубят в тебе все хорошее и чистое. И часто в каком-нибудь, как бы вскользь сказанном слове, чувствуешь, как он глубоко постиг всю твою природу. И часто потом, через долгие годы, вспоминаешь предостерегающее мудрое слово старца. А как умел смотреть, как без слов умел заглядывать одним взглядом во все существо ... Чудеса творил невидимо, неслышно. Посылал больных к какому-нибудь целебному колодцу, или указывал отслужить какому-нибудь святому молебен, и выздоравливали... И вспоминается он, тихий ясный, простой и радостный в своем неустанном страдании, как бы отлагающий лучи своей святости, чтобы не смущать нас пришедших к нему со своими тяготами и грехами. Ведь он стоял в те дни уже на такой высоте, что являлся людям в видениях за сотни верст, зовя их к себе, что временами, когда он слушал богослужение, смотря на иконы, и к нему случайно подходили с каким-нибудь неотложным вопросом, бывали ослеплены тем благодатным светом, каким сияло его лицо.

И такой человек старался быть только ласковым приветливым дедушкой, бесхитростно толкуя с тобой о твоих больших вопросах и маленьких делишках!...

Так должен был воспринять и вновь пришедший юноша Николай святость и духовную красоту старца Амвросия. Как цельная и прямая натура, он отдался ему всем своим существом. Весь мир для него сосредоточился в отце Амвросии.

О первых шагах молодого послушника Николая мы можем сказать лишь очень немногое со слов монахини Нектарии, записями которой мы располагаем.

«Пришел Николай в скит с одним лишь Евангелием в Руках, 20-ти летним юношей, отличался красотой; у него был прекрасный ярко-красный рот. Для смирения старец стал называть его «Губошлепом». В скиту он прожил около 50-ти лет (с 1876 г. по 1923 г.). Он нес различные послушания, в том числе на клиросе. «У него был чудный голос, и когда однажды ему пришлось петь «Разбойника благоразумного», он спел так прекрасно, что сам удивился — он ли это поет (Это сам старец монахиням рассказывал). Хороших певчих из скита переводили в монастырь — вот он, спевши Разбойника, испугался и принялся фальшивить. Его сперва перевели с правого клироса на левый, потом и совсем сместили и дали другое послушание.

«Был очень застенчив: когда его назначили заведывать цветами, и старец послал его вместе с монахинями плести венки на иконы, он очень краснел и не смотрел на них. Была у него маленькая слабость: любил сладенькое. Старец разрешил ему приходить в его келью и брать из шкафа нарочно положенные для него сладости. Однажды келейник спрятал в это условленное место обед старца. Старец потребовал свой обед, а в шкафу пусто! «Это Губошлеп съел мой обед», объяснил старец удивленному келейнику. Однажды молодому послушнику взгрустилось, что вот, все монахи от родных получают посылки, а ему некому послать. Узнали об этом монахини, наварили варенья, накупили сластей и послали ему посылочку по почте, Николай чрезвычайно обрадовался, схватил повестку и бегал в восторге по кельям, всем показывал, что и ему есть посылка».

Года через два по поступлении Николая в скит вышло распоряжение начальства о высылке из обители всех неуказных послушников, подлежащих военному призыву. «И мне», рассказывает сам о. Нектарий: «вместе с другими монастырский письмоводитель объявил о высылке меня из скита. Но к счастью моему, по святым молитвам Старца (о. Амвросия), опасность эта миновала. Письмоводитель вскоре объявил мне, что я отошел от воинской повинности только на двадцать пять дней. Прихожу к Батюшке и благодарю его за его молитвенную помощь; а он мне сказал: «Если будешь жить по-монашески, то и на будущее время никто тебя не потревожит, и ты останешься в обители навсегда». И слова старца оправдались.

«Когда о. Нектарий был на пономарском послушании, у него была келья, выходящая дверью в церковь. В этой келье он прожил 25 лет, не разговаривая ни с кем из монахов: только сбегает к старцу или к своему духовнику и обратно. Дело свое вел идеально, на каком бы ни был послушании: всегда все у него было в исправности. По ночам постоянно виднелся у него свет: читал, или молился. А днем часто его заставали спящим, и мнение о нем составили, как о сонливом, медлительном. Это он, конечно, делал из смирения».

Итак, о. Нектарий провел 25 лет в подвиге почти полного молчания. Кто же был его прямым старцем? Отец ли Амвросий, или, как утверждает ныне покойный прот. С. Четвериков («Оптина Пустынь» *) — о. Анатолий Зерцалов? На этот вопрос отвечает сам о. Нектарий. Из нижеприведенных его слов рисуется его отношение к этим великим людям: о. Анатолия именует он «духовным отцом», а «Старец» это — исключительно о. Амвросий. — «В скит я поступил в 1876 г. Через год после этого, Батюшка о. Амвросий благословил меня обращаться, как к духовному отцу, к начальнику скита иеромонаху Анатолию, что и продолжалось до самой кончины сего последнего в 1894 г. К старцу же Амвросию я обращался лишь в редких и исключительных случаях. При всем этом я питал к нему великую любовь и веру. Бывало, придешь к нему, и он после нескольких моих слов обнаружит всю мою сердечную глубину, разрешит все недоумения, умиротворит и утешит. Попечительность и любовь ко мне недостойному со стороны Старца изумляли меня, ибо я сознавал, что я их недостоин. На вопрос мой об этом, духовный отец мой иеромонах Анатолий отвечал, что причиной сему — моя вера и любовь к Старцу; и что если он относится к другим не с такой любовью, как ко мне, то это происходит от недостатка в них веры и любви к Старцу и что таков общий закон: как кто относится к Старцу, так точно и Старец относится к нему» (Жизнеописание Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия. Москва. 1900, стр. 134).

Старец и его действия не подлежат суду ученика. Его указания должны приниматься без всяких рассуждений. Поэтому даже защита старца воспрещается, т. к. это уже в каком-то смысле является обсуждением или судом. По неопытности своей о. Нектарий защищал в спорах своего старца, о. Амвросия, от нападок некоторых неразумных и дерзких братий. После одного из таких споров явился ему во сне его прозорливый духовник о. Анатолий (еще при жизни своей) и грозно сказал: «никто не имеет права обсуждать поступки Старца, руководясь своим недомыслием и дерзостью; старец за свои действия даст отчет Богу; значения их мы не постигаем» (Воспоминания Архимандрита Пимена Настоятеля Николаевского м-ря, что на Угреше. Москва, 1877. стр. 57).

Скажем несколько слов о скитоначальнике о. Анатолии. По словам о. Пимена, настоятеля Николо-Угрешского м-ря (оставившего после себя ценные записки), о. Анатолий Зерцалов разделял еще при жизни о. Амвросия его труды по старчеству. Он был из студентов семинарии, трудившихся в переводах святоотеческих книг при о. Макарии, совместно с о. Амвросием и о. Климентом Зедергольмом. «С 1874 года о. Анатолий состоял духовником всего братства и скитоначальником. Почти все посетители, бывшие у старца Амвросия на благословении, приходили за благословением и советами также к о. Анатолию; он был старцем и некоторых братий Пустыни и скита, и у большинства сестер Шамординской Общины», — так повествует о. Пимен. И добавляет: «Он настолько предан был умной молитве, что оставлял всякие заботы о вещественном, хотя и нес звание скитоначальника». После кончины о. Амвросия (1891 г.), о. Анатолий был старцем всего братства. Скончался 25-го января 1894 г. семидесяти двух лет.

Прямым учеником о. Анатолия был старец о. Варсонофий, (+ 1913), в миру полковник, прибывший в Оптину, когда о. Амвросий был уже в гробу. Старец Варсонофий обладал высокими духовными дарованиями, провел немало лет в затворе.

По вступлении о. Варсонофия в Оптину в 1891 г., о. Анатолий назначил его келейником к о. Нектарию, тогда иеромонаху. Под руководством последнего в течение десяти лет о. Варсонофий изучал теоретически и практически св. Отцов и прошел все монашеские степени вплоть до иеромонашества.

Но вернемся к о. Нектарию, который, пробыв два с половиною десятка лет в уединении и молчании, ослабил, наконец, свой затвор. Дневник С. А. Нилуса «На берегу Божьей реки» (1909) дает нам облик будущего старца, когда он начал изредка появляться среди людей. Мы видим о. Нектария, говорящего притчами, загадками, с оттенком юродства, часто не без прозорливости. «Младенчествующий друг наш», называет его Нилус. Эта манера о. Нектария была формой его вящей скрытности, из-за боязни обнажить свои благодатные дары (С. А. Нилус. На берегу Божьей реки. Сергиев Посад. 1916.).

Многие страницы этого оптинского дневника (1909 г.) содержат записи общения автора с будущим старцем.

Из этих записей восстает живой облик о. Нектария, выявляются его взгляды и воззрения, а также тут немало есть и его личных рассказов о своем детстве. Поэтому записи его ценны в качестве биографического материала.

СТАРЧЕСТВО О. НЕКТАРИЯ В ОПТИНОЙ ПУСТЬИНИ
(1911-1923)

С 1905 г. старец Иосиф, преемник о. Амвросия, стал часто прихварывать и видимо ослабевать. В мае месяце, после серьезной болезни, он сложил с себя должность скитоначальника, и св. Синод назначил о. Варсонофия на эту должность, связанную, по Оптинским обычаям, и со старчеством. О. Варсонофий, волевая, яркая личность, являлся также носителем особой благодати Божией.

О. Нектарий, всегда стремившийся жить незаметно, уступил ему — своему в действительности ученику — первенство.

Через пять-шесть лет старец Варсонофий, вследствие интриг и клевет, был переведен из Оптиной Пустыни настоятелем Голутвинского м-ря, находившегося в полном упадке. Через год схи-архимандрит о. Варсонофий преставился (1913).

На нем исполнились слова апостола Павла о том, что во все времена, как и в древности, так и теперь, «рожденные по плоти» гонят «рожденных по духу» (Галат. V. 25).

С уходом из Оптиной о. Варсонофия, о. Нектарий не мог уклониться от старчества и, волей-неволей, должен был его принять. Он, надо думать, пытался достигнуть того, чтобы его освободили от этого послушания. Вот как об этом повествует, со слов очевидцев, монахиня Нектария:

«Когда его назначили старцем, он так скоморошничал (юродствовал), что даже его хотели сместить, но один высокой духовной жизни монах сказал: «Вы его оставьте, это он пророчествует».

«Теперь все то сбывается, что он тогда прообразовывал. Напр., оденет халатик на голое тело, и находу сверкают у него голые ноги: в 20-22 г. г. у нас даже студенты, курсистки и служащие ходили на службу босые, без белья, или пальто на рваном белье. Насобирал разного хламу: камешков, стеклышек, глины и т. д., устроил крохотный шкафчик и всем показывает, говоря: это — мой музей. Теперь там музей. Взял фонарик электрический, спрятал его под рясу, ходил по комнате и от времени до времени сверкал им: «Это я кусочек молнии с неба схватил и под рясу спрятал» — «Да это же не молния, а просто фонарь!», говорили ему. «А, догадались!». Вот и теперь, время от времени делает он нам свои небесные откровения, но по великому своему смирению весьма редко и по великой нужде».

О первых шагах старчествования о. Нектария записала монахиня Таисия со слов Е. А Нилус, жившей несколько лет в Оптиной Пустыни и хорошо знавшей о. Нектария.

«Батюшка о. Нектарий был духовным сыном старца о. Иосифа, преемника батюшки о. Амвросия и его же, — о. Иосифа, духовником.

«Принимал он в хибарке покойных своих старцев оо. Амвросия и Иосифа, где и стал жить сам. Но по глубокому своему смирению старцем себя не считал, а говорил, что посетители приходят собственно к батюшке о. Амвросию в его келлию, и пусть келлия его сама говорит с ними вместо него. Сам же о. Нектарий говорил мало и редко, и при том часто иносказательно, как бы полу-юродствуя. Часто давал что-нибудь, а сам уходил, оставляя посетителя одного со своими мыслями. Но этот молчаливый прием в обвеянной благодатью келлии величайшего из Оптинских старцев, где так живо ощущалось его личное присутствие, как живого, эти немногие слова его смиренного заместителя, унаследовавшего с даром старчества и его дар прозорливости и любви к душе человеческой, это одинокое чтение и размышление оставляли в душе посетителя неизгладимое впечатление.

«Был случай, когда посетил о. Нектария один протоиерей академик. — «Что же я мог ему сказать? Ведь он ученый». — рассказывал после сам старец. — «Я и оставил его одного в батюшкиной келлии. Пусть сам батюшка его и научит». Протоиерей же, в свою очередь, горячо благодарил старца за его прием. Он говорил, что оставшись один, обдумал всю прошлую свою жизнь и многое понял и пережил по-новому в этой тихой старческой келлии.

«Но не всех принимал старец таким образом. С некоторыми он много и очень оживленно говорил, поражая собеседника своими многими и всесторонними знаниями. В этих случаях он оставлял свою манеру немного юродствовать. После одной из таких бесед, его собеседник — также протоиерей с академическим образованием, поинтересовался: «Какой батюшка Академии?» Еще в другой раз о. Нектарий имел разговор с одним студентом об астрономии. «Где же старец окончил Университет?» — полюбопытствовал этот последний».

К началу старчествования относится запись инокини М, духовной дочери митрополита Макария, к которому ее направили оптинские старцы. Митрополит же переслал ея рукопись в редакцию Троицкого Слова (1917) (Троицк. Слово. № 354 и 355. 22 и 29 янв. 1917 г.).

Воспроизводим эту запись.

Судьба кидала меня из стороны в сторону. Причин описывать не 6уду: но я вела веселую, рассеянную жизнь. Я не добилась того, чего хотела; душа моя болела всегда об этом, и я, чтобы найти самозабвенье, искала шумную, веселую компанию, где бы можно было заглушить эту боль души. Наконец, это перешло в привычку, и так осталось, пока, наконец, в силу некоторых обстоятельств, мне не пришлось вести жизнь в семье, — с год до того времени, как мне поехать в Оптину пустынь. За этот год я отвыкла от кутежей и поездок в увеселительные места, но не могла свыкнуться с семейной обстановкой, а надо было на что-нибудь решиться и окончательно повести жизнь по одному пути. Я была на распутье — не знала какой выбрать образ жизни.

У меня была хорошая знакомая, религиозная барышня; и вот однажды она мне сказала, что ей попалась в руки книга «Тихая пристань для отдыха страдающей души» Вл. П. Быкова. В ней говорится про Оптину пустынь, Калужской губ.; какие прекрасные есть там старцы, — духовные руководители, как они принимают на советы к себе всех, желающих о чем-либо поговорить с ними, и как они сами собою представляют пример христианской жизни.

Мы заинтересовались этой пустынью и решили обе туда съездить. Первой едет на масляной неделе моя знакомая и возвращается оттуда какая-то особенная. — Она рассказывает мне, что ничего подобного, что она там увидала и услыхала, и представить себе не могла. Она говорит мне о старцах. Первый, к которому она попала, это о. Нектарий, живший в скиту. Он принимает мало народу в день, но подолгу держит у себя каждого. Сам говорит мало, а больше дает читать, хотя ответы часто не соответствуют вопросам; но читающий, разобравшись хорошенько в прочитанном, найдет в себе то, о чем заставили его читать, и видит, что действительно это, пожалуй, важнее того, о чем он настойчиво спрашивал. Но бывают с ним и такие случаи, когда долго сидят молча и старец, и посетитель, и, не сказав ни слова друг другу, старец назначает ему придти к нему в другое время.

Другой старец о. Анатолий с иными приемами. Этот успевает в день принять иногда по несколько сот человек. Говорит очень быстро, долго у себя не держит, но в несколько минут говорит то, что особенно важно для вопрошающего. Также часто выходит на общие благословения, и в это время быстро отвечает некоторым на вопросы, а иногда просто кому-нибудь делает замечания. Она у него была не более 5 минут. Но он указал ей на главные ее душевные недостатки, которых, как она говорит, никто не знал, — она была поражена. Она бы хотела его еще раз увидать, дольше поговорить с ним, но не могла, так как у ней уже нанят был ямщик, и она должна была ехать домой. Вот какое впечатление вынесла моя знакомая и рассказала мне. Мне, конечно, по рассказам ее более нравился о. Анатолий, с ним мне казалось лучше можно было поговорить о своей жизни. Хотелось скорее, скорее ехать туда. Но постом ехать бесполезно, так как в это время в Оптиной трудно новенькому человеку добиться беседы со старцем, потому я отложила до Пасхи. — Наконец, в Страстную пятницу я выехала, а в субботу рано утром приехала в Козельск. Наняла ямщика и через час подъезжала к «благодатному уголку России». Остановилась я в гостинице около святых ворот у о. Алексея. Привела себя в порядок, выпила наскоро чашку чаю и скорее побежала к о. Анатолию. Дорогой мне кто-то указал могилку почитаемого батюшки о. Амвросия, я припала к холодной мраморной плите и просила его устроить на пользу мне эту поездку. Вот вхожу на паперть храма. Мне указывают на дверь направо,

—                  в приемную о. Анатолия. Вхожу туда и вижу, что стоит кучка народу, окружив кого-то, но кто стоит в центре ее — не видать. Только что я хотела перекреститься и не успела еще положить на себе крестное знамение, как вдруг толпу кто-то раздвигает, и маленький старичек с милой улыбкой и добрыми, добрыми глазами вдруг кричит мне: «Иди, иди скорей сюда, давно ли приехала-то?» Я подбегаю к нему под благословение и отвечаю: «Только сейчас, батюшка, приехала, да вот и тороплюсь сюда к вам».

— Ведь у тебя здесь родные, да, да? — спрашивает о. Анатолий.

— Нет, батюшка, у меня родных нигде нет, не только здесь, — отвечаю я. — Что ты, что ты, ну пойдем-ка сюда ко мне, — и о. Анатолий, взяв меня за руку, ввел к себе в келью. Келья его была необычайно светла, солнце ее всю заливало своим ярким светом. Здесь батюшка сел на стул около икон, а я встала пред ним на колени и стала рассказывать ему о своей жизни. Долго рассказывала я, а батюшка в это время или держал меня руками за голову или вставал и ходил по комнате, или уходил в другую комнату, как бы чего ища и все время тихонько напевал: «Пресвятая Богородице, спаси нас». Когда я окончила свою повесть, батюшка ничего определенного не сказал, что надо делать мне дальше, а на вопрос мой, когда он может исповедывать меня, он сказал, что сейчас же. Тут же произошла и исповедь сначала по книге, а потом так. Но что это была за исповедь! Ничего подобного раньше я и представить себе не могла. Ведь я не исповедывалась и не причащалась уже 8 лет. Теперь я, по неведению своему, не думала, что надо все так подробно говорить, я поражалась, когда сам старец задавал мне вопросы, вынуждая меня отвечать на них, и тем самым произносить грехи своими устами.

— Исповедь окончилась. Молитву разрешительную он прочел, но велел пойти еще подумать, не забыла ли еще чего, и в 2 часа опять придти к нему на исповедь. При этом он дал мне несколько книжечек и отпустил меня. Пришла я в номер свой, как говорят: сама не своя, и стала все вспоминать с самого начала. И тут только подумала я, как странно встретил меня о. Анатолий, словно мы были давно знакомы.

В 12 час. была обедня. Отстояв ее, я опять пошла к о. Анатолию. Сказала ему кое-что из того, что припомнила; но он опять велел подумать и вечером после вечерни еще придти на исповедь. Видно было, что он что-то знал, чего я не говорила, но и вечером я не вспомнила и не сказала того, что было нужно. От о. Анатолия я отправилась в скит к о. Нектарию, чтобы принять только благословение. Но как только увидела я его, так сразу почувствовала, что он мне роднее, ближе. Тихие движения, кроткий голос при благословении: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» — все у него так священно. Келейник о. Стефан провел меня в келью к батюшке. Я не могла удержаться, чтобы не рассказать ему о своей жизни и о цели поездки сюда. Батюшка все время сидел с закрытыми глазами. Не успела еще я окончить свой рассказ, как к батюшке постучался его келейник и сказал, что пришла братия к батюшке на исповедь. Батюшка встал и сказал мне: «Вы придите завтра часов в 6-ть и я с вами могу поговорить часа два. Завтра я буду посвободнее». — Я приняла благословение и ушла.

В 12 час. ночи началась полунощница и утреня. Я все это простояла. После утрени говеющим читали правило. Обедня должна быть в 5 часов. После правила я пошла в номер немного отдохнуть, так как сильно устала, во-первых, от бессонной ночи в поездке, а во-вторых, от всех волнений, пережитых за день. Ни звона к обедне, ни стука в дверь будильщика — ничего не слыхала я и когда проснулась и побежала в церковь, то там в это время только что причастились и Св. Дары уносили в алтарь. Ах! как страшно мне стало в эту минуту и я, стоя на паперти, горько заплакала. Тут только я вспомнила, что приехала говеть без должного к сему подготовления... Тут я почувствовала, что Господь Сам показал на Деле, что нельзя к этому великому таинству приступать небрежно, не очистив себя и духовно, и телесно. Весь день плакала я, несмотря на то, что это был день Светлого Христова Воскресения. Днем я пошла к о. Анатолию с своим горем и спрашивала, можно ли причаститься на второй или третий день праздника? Но о. Анатолий не позволил, а посоветовал поговеть в Москве на Фоминой неделе. На мои вопросы о дальнейшей жизни, о. Анатолий отвечал уклончиво: то говорил, что хорошо сделаться доброю матерью чужим детям, то говорил, что лучше этого не делать и жить одной, так как в противном случае будет очень трудно. Затем батюшка посоветовал мне со своими вопросами обратиться в Москве к указанному им старцу Митрополиту Макарию и все, что он посоветует, исполнить. Так на этом беседа была окончена. Вечером я пошла к о. Нектарию. Там три приемные были заняты народом. Ровно в 6 часов батюшка вышел на благословение. Я стояла в переднем углу во второй комнате. Батюшка, по благословении всех, возвращаясь из третьей приемной, вторично благословил меня и тут же обратясь к прочим сказал: «Простите, сегодня я никого не могу принять», и сам пошел к себе в келью. Я за ним. Народ стал расходиться. — Долго разговаривала я с батюшкой. Батюшка сказал мне: «Если бы вы имели и весь мир в своей власти, все же вам не было бы покоя и вы чувствовали бы себя несчастной. Ваша душа мечется, страдает, а вы думаете, что ее можно удовлетворить внешними вещами, или наружным самозабвением. Нет! Все это не то, от этого она никогда не успокоится ... Нужно оставить все» ...

После этого батюшка долго сидел, склонив на грудь голову, потом говорит: — Я вижу около тебя благодать Божию; ты будешь в монастыре...

— Что вы, батюшка?! Я-то в монастыре? Да я совсем не гожусь туда! Да я и не в силах там жить.

— Я не знаю, когда это будет, может быть скоро, а может быть лет через десять, но вы обязательно будете в монастыре.

Тут я сказала, что о. Анатолий посоветовал мне сходить в Москве к сказанному старцу Митрополиту Макарию за советом. «Ну, что же сходите к нему, и все, все исполните, что батюшка о. Анатолий вам сказал и что скажет старец», и тут батюшка опять начал говорить о монастыре и как я должна буду там себя вести. В девятом часу вечера я ушла от батюшки. Со мной происходило что-то необычайное. То, что казалось мне таким важным до сего времени, то теперь я считала за пустяки. Я чувствовала, что-то должно совершиться помимо меня, и мне теперь не зачем спрашивать о своей дальнейшей жизни. Золото, которое было на мне, жгло мне и руки, и пальцы, и уши и, придя в номер, я все поснимала с себя. Мне было стыдно самой себя. Батюшка о. Нектарий произвел на меня такое впечатление, что я готова была на всю жизнь остаться здесь около него и не возвращаться в Москву, — готова терпеть все лишения, но лишь бы быть здесь. Но сделать это сразу было невозможно. Город с его шумом, семья, которая несколько часов тому назад для меня была дорога, — все это стало теперь далеким, чужим ... На третий день праздника, во вторник, по благословению о. Нектария я ездила смотреть Шамординскую женскую пустынь, находящуюся в 12 верстах от Оптиной. Познакомилась с матушкой игуменьей Валентиной. Посмотрела келлию батюшки о. Амвросия. Здесь все стоит в том виде, как было при батюшке. На столе лежит пачка листков для раздачи, издания их Шамардинской пустыни. — Монахиня, которая все это мне показывала, сказала мне, что почитающие батюшку кладут иногда эту пачку листков к нему под подушку, потом помолятся и, вынув один листок из-под подушки, принимают его как от 6атюшки. Я сделала тоже, и вынула листок: «0. Амвросий руководитель монашествующих». Монахиня взглянула на листок и говорит мне: «Должно быть, вы будете в монастыре?» — Я отвечаю: «Не знаю, едва ли?» — вот увидите, что будете, — такой листок вышел». Я не обратила на это внимания, а листочек все-таки припрятала. — Все мне понравилось в Шамордине. Вернувшись в тот же день в Оптину, — рассказала батюшке о своем впечатлении и сказала, что буду у старца Митрополита Макария просить благословения поступить в Шамордин, чтобы и к батюшке быть ближе.

В четверг вечером, совершенно изменившаяся, как бы воскресшая духовно, я поехала домой. Тут я вспомнила разъяснение одной дамы — духовной дочери о. Анатолия, что и в святых вратах Оптиной при выходе висит икона Воскресения Христова, — как бы знамение того, что все, побывавшие в Оптиной, выходят оттуда, как бы воскресшие.

Через две недели по приезде из Оптиной я собралась идти к указанному старцу. Перед этим я молилась и говорила: «Господи, скажи мне волю Свою устами этого старца». И вот я услышала от него то, чего и предположить не могла. Он сказал, что в Шамординской пустыни мне будет трудно, но чтобы я ехала лучше на Алтай и я там буду нужна для миссии. Так как раньше я решила исполнить все, что он мне скажет, то я тут и ответила ему, что я согласна.

Я стала готовиться к отъезду и ликвидировать свои дела. Через две недели я была уже готова к отъезду, но старец задержал поездку, хотел дать мне попутчицу. — В это время я еще раз успела побывать в дорогой Оптиной пустыни.

Батюшка о. Нектарий сильно обрадовался моему решению и перемене, происшедшей во мне, а о. Анатолий сначала даже не узнал: так переменилась я и в лице, и одежде.

О. Анатолий на мои вопросы о дурных помыслах, могущих приходить ко мне, живя в монастыре, ответил: «Помыслы — это спасение для вас, если будете сознавать, что они худы и бороться с ними и не приводить их в исполнение».

О. Нектарий говорил: «Во всякое время, что бы вы ни делали: сидите ли, идете ли, работаете ли, читайте сердцем: «Господи помилуй». Живя в монастыре, вы увидите и познаете весь смысл жизни. В отношении ко всем наблюдать надо скромность и середину. Когда будут скорби и не в силах перенести их, тогда от всего сердца обратитесь к Господу, Матери Божией, святителю Николаю и своему Ангелу, имя которого носите от св. крещения, и по времени, и терпении скорбь облегчится».

На вопрос: можно ли не пускать в свою душу никого? батюшка ответил: «Чтобы никаких отношений не иметь этого нельзя, — ибо тогда в вашей душе будет отсутствие простоты, а сказано: мир имейте и святыню со всеми, ихже кроме никтоже узрит Господа. Святыня — это простота, рассудительно являемая пред людьми. Рассуждение выше всех добродетелей. Серьезность и приветливость можно совместить за исключением некоторых обстоятельств, которые сами в свое время объявляются и заставляют быть или серьезнее, или приветливее.

В трудные минуты, когда явно вспоминается легкая мирская жизнь, лучше почаще вспоминать имя Божие святое и просить помощи, а то, что грешно, то следовательно и опасно для души. Лучше, хотя и мысленно, стараться не возвращаться вспять.

Не всякому по неисповедимым судьбам Божиим полезно жить в миру. А кто побеждает свои наклонности, удалившись в обитель, ибо там легче спастись, тот слышит глас откровения Божия: побеждающему дам сесть на престоле Моемъ».

Эта поездка в Оптину еще более укрепила меня.

Через несколько дней я уехала на Алтай и поступила в монастырь, указанный мне старцем Митрополитом Макарием.

Вот как дивно исполнились слова, сказанные батюшкой о. Нектарием: «Я вижу около вас благодать Божию, вы будете в монастыре». — Я тогда удивилась и не поверила, а через два месяца после этого разговора я действительно уже надела на себя иноческую одежду. Благодарю Господа, вразумившего меня съездить в этот благодатный уголок — Оптину пустынь. Не поехала бы туда — и до сих пор не была бы в монастыре и до сих пор носилась бы в бурных волнах житейского моря. Слава Богу за все.

Ко дню памяти преп. Нектария Оптинского. ИЕРОСХИМОНАХ НЕКТАРИЙ, последний Оптинский старец (2)

Ко дню памяти преп. Нектария Оптинского. ИЕРОСХИМОНАХ НЕКТАРИЙ, последний Оптинский старец (3)


Иван Концевич

Источник: Православный Путь. 1953. Стр. 42-83.

Категория: Светочи Земли Русской | Добавил: Elena17 (14.05.2016)
Просмотров: 1173 | Рейтинг: 0.0/0