| Революция и Гражданская война [64] |
| Красный террор [136] |
| Террор против крестьян, Голод [169] |
| Новый Геноцид [52] |
| Геноцид русских в бывшем СССР [106] |
| Чечня [69] |
| Правление Путина [482] |
| Разное [57] |
| Террор против Церкви [153] |
| Культурный геноцид [34] |
| ГУЛАГ [164] |
| Русская Защита [93] |
Документ № 57 Мартыненко (Леонтьева) Мария Георгиевна родилась в 1923 г. в д. Кармановка Новосибирской области. Живет в Кемерово. Рассказ записала Огурецкая Ольга в январе 2000 г. Родители имели четыре дочери и четыре сына. В моей собственной семье было семеро детей (три мальчика и четыре девочки) Родители были против коллективизации, считая, что кроме хозяина никто другой за его полем и скотиной лучше ухаживать не будет. Детские воспоминания о коллективизации связаны со сгоном всей домашней скотины (даже кур) на общий скотный двор. Семьи бедняков, как правило, были многодетны, имели хозяйства, но не следили за ним по разным причинам. Среди них встречались погорельцы, переселенцы из других областей, те, кто потерял своего кормильца. А часто это были "гулящие" люди - пьяницы. Отношение к ним было основано на сочувствии или презрении. Вопрос о раскулачивании решался на общем сходе колхоза. Раскулачивали тех, не хотел вступать в колхоз, имел крепкое хозяйство. Односельчане жалели честных и трудолюбивых людей, живших за счет своего труда и имевших крепкое хозяйство, А кулаков, наживших свое богатство за счет эксплуатации односельчан, ненавидели. Раскулаченных лишали всего имущества: земли, дома, скота. Вместе с семьями их высылали в другие районы, разрешив брать с собой ручную кладь и еду на дорогу. Общение с высланными из деревни было практически невозможно. Многие из них погибали еще в дороге. Очень редко от них приходили письма. Для вовлечения крестьянина в колхоз привлекались агитаторы из городов. Активистами колхозов становились люди, некоторое время пожившие в городе, прошедшие войну, революцию, гражданскую войну. Отношения к ним были разное. Они рассказывали о перспективах колхозной жизни. Председателями колхозов становились деревенские активисты или специально присланные из города люди. К председателям колхозники относились так, как те того заслуживали. Среди них были и хорошие и плохие люди. При вступлении в колхоз у крестьянина забирали всю живность, весь инвентарь, земельные наделы. Многие не хотели вступать в колхоз, желая жить единолично. У таких людей отнимали лучшие земли, выделяя вместо них "неусобные" земли, то есть те, на которых вероятность созревания хорошего урожая была очень мала. Конечно, люди мечтали о роспуске колхоза. Но это было только на первой стадии коллективизации. До колхозов никаких форм совместного труда не было; каждый работал со своей семьей. Крестьянский уклад жизни не претерпел сильных изменений не до, не после коллективизации. Правда, после коллективизации семья стала хуже и питаться, и одеваться. Рабочий день в период страды не был нормирован. Зимой работы было меньше. Оплата считалась трудоднями, но в итоге вознаграждение за труд было небольшим и выдавалось натурой (например - хлебом). В колхозе воровали сено, зерно, но в народе это не осуждалось. В деревне дома на замок не запирали: люди друг друга знали очень хорошо и поэтому чужой человек, появившийся в поселке, сразу бросался в глаза. Да и брать-то в домах было нечего. К пьяницам в доколхозной деревне относились с большим презрением. Такой человек имел запущенное хозяйство. А при колхозной жизни отношение к пьяницам изменилось. Теперь уже к непьющему стали относиться с осторожностью. В период репрессий из деревни забрали многих мужиков, как врагов народа. Забрали разных людей - от председателя колхоза до скотника. А за что? Ведь основная часть из них были деревенскими жителями, никогда в жизни не выезжавшими за пределы деревни. Где, интересно, они могли стать врагами? Неурожаи 1931-1933 годов, военные и послевоенные годы 1941-1946 г.г. сильно коснулись деревни. Основным продуктом питания были картошка, брюква, репа. Люди голодали, много детей умирало от голода. Пенсионеров в колхозе не было, люди работали до тех пор, пока носили ноги. Пенсию по старости начали выплачивать только в конце 60-х годов, и была она мизерная (около 8 рублей). Паспортов в колхозе не выдавали, чтобы не дать людям возможность покинуть деревню в поисках лучшей жизни. После войны в деревне жить стало тяжелее, так как основной труд лег на плечи женщин и детей. Больше половины мужиков с фронта не вернулись. Колхозникам разрешалось иметь скот и небольшие земельные наделы. Во время войны, после, а так же в период голода, применялись жесткие меры к людям, к людям, укравшим в колхозе даже небольшое количество колосков или горсть гороха. За горсть гороха колхозник получал до десяти лет лишения свободы. В деревне была школа - семилетка, в которой обучались все дети деревни. Народ обучался с желанием. Также был клуб, в котором проводились собрания, редко демонстрировались фильмы, проходили праздники, танцы. К избе - читальне жители относились доброжелательно. Была небольшая церквушка, которую после ареста попа в 1939 г. закрыли. До этого её посещали пожилые люди. К священнику относились неоднозначно. Учителей в деревне уважали. К политике, выборам, правительству в колхозе все относились равнодушно. Свет и радио появились только в 60 - х годах. Жизнь в деревне родители не сравнивали ни с чем, так как кроме своей деревни ничего не видели. Зажиточно в колхозе жили управленцы и механизаторы. Сейчас в деревне из родных никого не осталось, братья и сестры умерли, а дети и внуки живут в городе, жить в деревне никто не хочет: кроме слякоти и грязи ничего не увидишь. Деревня не может выбраться из нищеты до сих пор потому, что: в период коллективизации и в период репрессий были уничтожены крестьяне, любящие крестьянский труд, землю и умеющие на ней работать и обрабатывать её. Не видя улучшений жизни в деревне, крестьяне стали плохо относиться к общественному труду, расцвело воровство, безделье, пьянство. Ни на курортах, ни за границей не была. Мебель была большей частью самодельная, имели холодильник, телевизор, приобретенные в разное время. За годы реформ жизнь в деревне стала еще хуже. Народу осталось совсем мало, в основном, одни старики. Колхозное хозяйство пришло в сильное запущение. Руководство страны во все времена не давало крестьянину жить в достатке и с достоинством. Документ № 58 Бодрова (Голева) Зоя Андреевна родилась в 1923 г. Живет в д. Черемушки Кемеровского района. Рассказ записала Лопатина Наталия в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования"). Я родилась не в Сибири. Мои родители приехали из России. Там стал голод после коллективизации. В Сибирь мы поехали, когда люди стали особенно часто умирать от голода. Из нашей деревни много тогда уехало. Нас дядя спас, денег нам на дорогу прислал. Мы все бросили: и дом, и одежду, и хозяйство. Лишь бы живыми остаться. Многие до нового места не доехали. Умерли в дороге. А кто добрался, тому надо было еще как-то устроиться. Мы попали в Барзас. Когда на новое место приехали, отец нас почти сразу же бросил. Мать одна нас поднимала. Так голодно было!… Я помиру ходила (плачет), милостыню просила. Просили милостыню и три моих брата. Кто же нас кормить будет?! Я сначала стеснялась, а потом привыкла. По дворам ходила, кусочки собирала. Которые люди пожалеют, за стол посадят, покормят. Ну, это те, кто побогаче был. Другие подавали кто, что мог. Тогда люди питались, Бог знает чем, все впроголодь жили. А когда мне исполнилось 11 или 12 лет в няньки пошла. Потом я стала работать в Барзаском совхозе на ферме. Сначала пасла совхозных свиней. Большое было стадо - голов 100. Если потеряешь свинку, то с тебя за неё высчитают. А мать моя трудилась на лесоповале. Была там стахановкой. Ей за это дали отдельную комнату в бараке. На том лесоповале она надсадилась. В их бригаде мужчин не было. Их вообще было почему-то мало на лесоповале. Женщины сами деревья пилили, сучки рубили, бревна складывали. Нам всегда тяжело жилось. Я не помню, получала ли мать за нас какое-нибудь пособие или нет. Мне кажется, что она и зарплату получала продуктами, а не деньгами. Правда, за хорошую работу получала премии. Помню, как-то дали ей шелковую бардовую кра-а-а-сивую блузку и сапоги. Только надевать их ей некуда было. Да и некогда. Мать много работала, все здоровье потеряла. Очень сильно она болела из-за своего ударного труда. Она была ударницей, как тогда называли отличившихся в работе, а ни одеть, ни поесть толком нам нечего было. В нашем бараке было 12 комнат, в каждой жила семья. Люди всегда найдут, что не поделить. Всякое было, и драчки были, и ругались. Все жили бедно. Носили всякое тряпьё. Из обуви - лапти, которые нам мать плела. Из мебели у нас ничего не было, кроме кроватей. Нам ещё повезло. Какое-то начальство должно было приехать знакомиться с бытом трудящихся. А так как мать была стахановкой, то и к нам должны были зайти. Комендант принес нам матрацы, одеяла и сказал, чтобы мы всё это берегли, и что он потом заберет при выезде из барака. Мы так радовались такому счастью. Ведь мы же спали на мешках с соломой и укрывались тряпками. Я закончила только 2 класса. Не на что было учиться. И кто тебя кормить-то будет? Только на себя и была надежда… Документ № 59 Чернышева Анна Спиридоновна родилась в 1924 г. на Урале. Живет в д. Балахоновке Кемеровской области. Рассказ записал Лопатин Леонид в августе 1999 г. (спецэкспедиция фонда "Исторические исследования"). В Балахоновку наша семья приехала с Урала, когда мне было 11 лет. Бежали сюда от голода. У нас там часто были неурожаи, три года подряд стояла засуха. В хозяйстве отца был конь, корова. У нас, на Урале, не было зажиточных, мы все бедно жили. Когда мне было 17 лет, я прошла двухмесячные курсы пчеловода. Пчеловодом потом всю жизнь и работала. На нашей колхозной пасеке было 36 ульев. Днем работала на пасеке, а ночью ходила, как и все колхозники, молотить, скирдовать. Замуж вышла в 1949 г., родила трёх детей. Ни в какие декреты или отпуска в колхозе я не ходила. Да и никто у нас не ходил. Среднего сына я тяжело рожала. Очень слабая была. Тут пора пришла мёд качать, а я не могу. Тогда дали людей в помощь. Недельку после родов я отдохнула и на работу вышла. На трудодни нам в колхозе хлеб давали. А, вот, сколько приходилось на трудодень, не помню. Помню, что когда в колхозе урожай был, то хлеб давали. А если урожая не было, так… сами как-нибудь. Налоги были такие, что хоть держишь скотину, хоть нет, а шкуру сдай, мясо сдай, яйца сдай, молоко сдай. Когда к власти пришёл Маленков, он отменил такие налоги. Спасибо ему! К власти мы относились нормально. Хотя нам тяжело было, но… не роптали. Колхозникам денег не давали, мы продавали молоко, сено. Из совхоза приходили люди, покупали у нас муку, так как им зарплату выдавали деньгами, а нам - мукой, зерном. Или мы меняли продукты на одежду. Но продуктов у нас у самих было мало. Легче стало жить, когда мы за деньги стали работать, когда наш колхоз сделали совхозом. Но это было уже в конце 50-х годов. Раньше мы все выращивали свое и почти все отдавали почему-то государству. Нам разрешалось косить траву в очень плохих местах, в березняках. Причем, из того сена нужно было половину отдать бесплатно колхозу. Сейчас не сдаем, поэтому страна и бедствует. В колхозе ничего нельзя было украсть. Помню, нельзя было даже в карманах зерна принести, обыскивали. При коммунистах строго было! Не давали нам растаскивать, поэтому лучше жили. Страна сильная была. Старый коммунист Носков Тимофей Панфилович учил меня всему. Говорил: "Мы хозяева на земле". У нас одно время председателем колхоза был фронтовик Бородин. Психоватый такой. Бил, пинал людей, почем зря! Особенно когда был выпивший. Приходит как-то этот Бородин ко мне на пасеку весной, и просит ведро меда накачать. А весной его не качают. Помня, что я хозяйка на земле, я ему отказала. Он разозлился, обматерил, но, правда, не побил меня. В тот день, говорят, он многих поколотил. Жаловаться мы никуда не ходили. А куда пойдешь? У нас и мужики ему морду не могли набить. Председатель всё-таки, власть. Опасно было! А хотелось… Бригадирами были коммунисты и их родственники. Зять Носкова - Иван Степанович, например. По именам всех уж не помню. Были люди, которые не любили коммунистов. Но об этом помалкивали. При колхозах строго было. Это сейчас вольно. Все можно. А тогда - нет! Попробуй, что скажи не то, или сделай не так! Статья была обеспечена. Воровать нельзя было. Ревизионная комиссия всех проверяла. Ко мне на пасеку присылали ревизионную комиссию, когда мед нужно было качать. Члены комиссии следили, чтобы я все государству отдала. Следили, сколько пчел весной выставляешь, сколько осенью убираешь. Я не скажу, что раньше нам очень хорошо жилось, но лучше, чем сейчас. У колхозников пенсий не было, как жили, не знаю. А сейчас пенсия 395 рублей. Это только на хлеб и молоко. Раньше досыта не ели и сейчас тоже. Раньше в магазинах нечего было купить, полки пустые, самого необходимого не было. А сейчас полки ломятся, глаза от обилия товаров разбегаются, а купить не на что. В том времени самое хорошее, то, что работы всем хватало. Не было, поэтому воров и пьяниц, как сейчас. Работали всегда с песнями. Пели старинные песни "Степь да степь", "Златые горы". А сейчас молодежь работу найти не может. Вот это плохо. Законы, наверное, стали слабые. В Бога у нас не все верили. Тогда запрещали молиться, в церковь ходить. Люди скрывали от посторонних свою веру. Когда президента выбирали, голосовала за Ельцина, не за коммунистов. Думала, жизнь к лучшему изменится. А сейчас уже вижу, что не доживу я до лучших времен. Документ № 60 Атучина Анастасия Тимофеевна родилась в 1924 г. в д. Верхний Калтан Кузедеевского района. Рассказ записала её внучка Колбина Светлана в апреле 1996 г. Я родилась в семье Атучина Тимофея Захаровича (1878 г. р.) тринадцатым ребенком. Всего детей у него было четырнадцать, но до возраста дожили только восемь. Хозяйство у нас было крепкое. Коров доходило до 30 штук только дойных, не считая молодняка. Лошадей - не меньше 15, кур - более 100. Держали очень крупную пасеку. Всё это обслуживали собственными силами: пахали, сеяли, заготавливали корма. Но на заготовку кормов и в уборочную нанимали работников. Рассчитывался с ними отец так: заводил работника в хлев и говорил, что тот может выбирать любую корову, хоть дойную, хоть брюхатую, хоть первотелка или совсем теленочка. Но постоянных работников никогда не держали. Хлеб, мед, мясо, шерсть вывозили в Старо-Кузнецк. Там крестьянские продукты закупались оптом. Семья жила в большом доме. (Потом в нём была поселковая школа.) В доме была большая прихожая, в которой все разувались и раздевались. Затем шла необычайной величины кухня, а затем - горница. Большие дети спали в горнице, а родители с малыми детьми - в кухне. Обстановка была очень простой. В горнице стояли деревянные койки, на них лежали пуховые перины и множество пуховых подушек. Всё это, конечно, сделали сами. Ведь кур и гусей у нас всегда было полно. Там же стоял стол, буфет, стулья и много-много комнатных цветов. Главным среди цветов был фикус. У нас считалось, что фикус растёт только в зажиточном доме. Были алеандры. Летом разводили садовые цветы: пионы, тюльпаны и др. В кухне главное место занимала русская печка, стоял большой обеденный стол и лавки. На этих лавках мы и сидели во время обеда. Сколько себя помню, домотканной одежды у нас никогда не было. Мы сами ткали только материал для кулей и половиков. Всю остальную материю (ситец, сатин и пр.) покупали. На детей шили сами. К Пасхе вся семья одевалась в новую одежду: рубахи, платья. Это был праздник! Всех нас перемоют, оденут в новое и поставят на колени молиться перед образами. Но дети не столько молились, сколько оглядывали себя и друг друга, любовались одеждой. Обувь шили из кожи сами. Она называлась чирки или чиги. В дождь чиги раскисали и сваливались с ног. А в сухую погоду они ссыхались и сдавливали ноги. У родителей была покупная обувь и одежда. Красивую обувь и одежду надевали только на праздник. Больше всех нарядной одежды было у мамы. У неё было также много золота и серебра. Но стали подрастать девчонки и все порастащили. Я, как почти самая младшая, уже ничего не получила. Не досталось. С чистотой в доме было очень строго. Когда девчонки плохо вымоют полы, их заставляли перемывать до пяти раз. По субботам полы, лавки, столы, крыльцо натирали речным песком. Но суббота и воскресенье считались как бы выходными днями. До них все дела переделывались и в эти дни девчонки только вышивали. Со всеми церковными праздниками было очень строго. Их соблюдали. Питались мы, конечно, очень хорошо, так как у нас были все продукты, какие необходимы человеку для жизни. На столе всегда был свежеиспеченный хлеб, сало, картошка. Варенье варили на меду, которого у нас было в избытке: и майский, и разливной, и в сотах, и засахаренный. Засахаренный мед нарезался ломтями и ели как конфеты. Варили и медовуху. Каждый год, как только начинали качать мед, собирали всех детей и давали им ковшик горячего меда. Каждый должен был выпить как можно больше, сколько мог. Так мы очищали свой организм и выводили разных паразитов, которых у ребятни всегда было достаточно. Интересно, что сладкого у нас было в избытке, но всегда почему-то хотелось сахара. Отец его покупал большими комками, которые назывались "головами". Эту "голову" кололи на мелкие куски и давали детям по три кусочка. Тот, кто быстро съедал свои кусочки, ходил и клянчил у братьев и сестер. Иногда дело доходило до драк. Первым за стол садился отец, а лишь потом - дети. И начинать есть можно было только с разрешения отца. Когда в 30-е годы началась коллективизация, отец самовольно вступил в колхоз. Весь скот и технику сдал. Когда начальство увидело, какое у него огромное семейство, сжалилось над ним, и ему отдали две коровы. Началась работа в колхозе. Отец был трудолюбив, упорен, умел работать. За день он выдавал очень большую норму. Ориентируясь на него, начальство заставляло и других так же работать. Многим колхозникам это не понравилось, и у отца появились недоброжелатели. Где-то через год после образования колхоза, провели колхозную чистку. Всех кулаков из колхоза исключили и стали высылать. Мы собрали узлы и сидели на них в ожидании самого страшного. Но пришел какой-то мужчина и сказал, что на отца пришла бумага из самой Москвы, что его восстановили в избирательных правах. Мы так и не узнали, кто за нас так похлопотал. Отец, наверное, знал, а нам не говорил. Нас восстановили в колхозе, но переселили в ветхий дом. Отец его подремонтировал. Да так хорошо, что он стоит до сих пор. Но дом был маленьким, и отец постепенно стал отселять своих детей. Кто был постарше - женил и замуж повыдавал, кто подрастал - отправлял на работу. Отношение к нам в колхозе стало плохим. Однажды мы с мамой и младшей сестренкой подошли к ограде колхозного детского сада. А воспитательница как закричит на нас: "Убирайтесь отсюда, кулацкое отродье! Вам здесь делать нечего!". Родители, конечно, понимали, что происходит. Думаю, что они очень боялись за нас и поэтому со всем мирились. Однажды я зашла на кухню и увидела отца перед печкой. Он доставал из мешка пачки "екатеринок" (на них была изображена Екатерина Вторая) и бросал их в огонь. Когда я попросила дать мне одну "екатеринку", он очень разозлился и как закричит: "Ты что, хочешь всю семью сгубить?". Схватил денежку, что я подняла с полу, и швырнул её в огонь вместе с мешком. Когда стали арестовывать и ссылать семьи, к нам как-то ночью зашел поп и попросил отца спрятать огромный сундук. Отец сначала согласился. Но через два дня по селу прошел слух, что попа арестовали. Отец тут же со старшими сыновьями куда-то увез этот сундук и, как он сказал, выбросил в канаву. Так он и не узнал, что в том сундуке было. Уехали они глубокой ночью, а вернулись только к обеду следующего дня. Народ стал всего бояться. В селе говорили только шёпотом. Всю жизнь отец проработал в колхозе. А умер днем раньше Сталина. А недавно, в 1994 г., в местной Калтанской газете была опубликована статья о семьях тех самых кулаков. В перечисленных трех фамилиях была и фамилия отца. В статье говорилось, что Россия в те годы жила за счет этих семей. В школу я пошла в девять лет. Единой формы в то время не было. Одежда у школьников была самая разнообразная, часто очень ветхая. На ногах - чирки. Буфетов не было. Брали с собой из дома: хлеб, сало. Ни в пионеры, ни в комсомол меня не приняли, так как я была дочерью кулака. В 1940 г. закончила 7 классов и сразу же пошла работать в колхоз. А в 1941 г. я вынуждена была уехать, так как на каждого трудоспособного члена семьи надо было платить большой налог. А платить было нечем. Устроилась в Таштаголе телефонисткой. Платили мало. По карточкам выдавали 600 гр хлеба. В магазинах было пусто. Одевались - кто, во что мог. Большого внимания на одежду тогда не обращали. Но молодежь старалась выглядеть получше. Бывало, девчонки сошьют платья из солдатских подштанников, не отличишь от фабричных. Мастерицы были. В 1945 г. вышла замуж за фронтовика. С ним вышла печальная история. Он пришел с фронта, а его мать, получив раньше на него похоронку, уехала куда-то на Урал. Так он её и не нашел. Когда мы с ним поженились, у него была одна гимнастерка и вещмешок. Жили очень бедно. В 1950 г. родилась твоя мама. Её даже не во что было завернуть. Ничего в магазинах не было. Везде огромные очереди. Чтобы купить ей плюшевое пальто, простояла всю ночь в очереди. В другой раз стояла всю ночь за двумя простынями. Товары стали появляться где-то в 1955-57 годах. В 1961 г. родился второй ребенок. Всю жизнь прожила в работе. Всю жизнь с потом. Не представляю себе жизни без труда и скотины. Мне 72 года, а я держу корову, теленочка, двух свиней и десяток кур. Спасибо вам, что мне помогаете. Никогда ни на каких курортах не была. Была один раз в Москве и у сына в Карельской АССР. Из всего большого нашего семейства нас осталось только двое: я и старший брат. Ему сейчас 76 лет. Прадед твой похоронен на калтанском кладбище. Это кладбище разбито на участки, где покоются целые семьи. Среди этих семей и семейство Атучиных. | |
|
| |
| Просмотров: 792 | |