«И непосилен для одинокого пера

весь объем этой истории и этой истины.

Получилось у меня только щель смотровая

на Архипелаг, не обзор с башни.

Но к счастью, еще несколько

выплыло и выплывает книг».

А.Солженицын

«Архипелаг ГУЛАГ» т. II.

Заглавие этих набросков — строки из письма Созерко Мальсагова к своей семье через сорок лет небытия. «Век-волкодав» своим кровавым колесом прокатился по многим судьбам, и в трагедии семьи моей мамы, как в кристалле, отразились все главные катаклизмы двадцатого века — революции, войны, эмиграции. И проявилось главное — при любых обстоятельствах человек может оставаться человеком, сохраняя и пронося через все чистилища в качестве главного и бесценного своего богатства — честь и достоинство. Эта «непрогнутость по линии достоинства» заставила моего деда и его семью всю свою жизнь бороться за свою судьбу и честь «по разные линии баррикад».

Сегодня нам этот идеал чести представляется в определенном смысле некоей абстракцией, требующей серьезного умственного и душевного напряжения, ибо мы (я говорю о своем лживом поколении, расцветшем в «сакраментальные» семидесятые) были обработаны в совершенно иных «идеологических» эмпириях. И, может быть, поэтому у нас болезненный интерес к различным личным свидетельствам, к личностям, сумевшим сохранить свою индивидуальность, вообще к неведомому нам любому могучему проявлению человеческого духа. Выросшие во лжи, мы испытываем почти физиологическую усталость от нее.

Когда я впервые прочитала письма своего деда, главная моя мысль была следующая: «Боже, как сложно они жили!» Сложно, естественно, не в смысле обилия трагических обстоятельств, хотя и это очень важно, а в нравственном смысле. «Несмотря на все невзгоды — сталинские тюрьмы, концлагеря, бегство, эмиграции, войны (в которых мне также не везло, как и в жизни) — остался верным отцом и честным человеком! Свидетелем тому является Аллах! Этот мой багаж чести пригодится и вам в вашей будущей жизни!» Это Созерко Мальсагов пишет своим 43-х и 40-летней дочерям, а поскольку мы, внуки, в то время пребывали в счастливом периоде отрочества, то, как я понимаю, эти строки главным образом предназначались нам — третьему поколению семьи. Из неведомого и страшного далека нам был голос, который мы обязаны были услышать…

Созерко Артаганович Мальсагов родился в далеком XIX веке и был человеком своего времени. Кадровый военный, выпускник кадетского корпуса, офицер кавалерии, он встретил семнадцатый год, как и должен был его встретить: согласно присяге и убеждениям стал бороться против новой власти. Катастрофа Кавказской армии была личной катастрофой С.Мальсагова.

После долгих колебаний и размышлений он сделал роковую для себя попытку приспособиться к новой жизни. В 1923 году он добровольно сдался в руки офицеров ЧК, поверив в амнистию 1922 года, согласно которой Совет народных комиссаров РСФСР обещал полное прощение белогвардейцам «всех рангов и категорий». Амнистия обернулась ссылкой на Соловки в 1924 году. Владикавказская ЧК вынесла следующий приговор: «По приказу административной комиссии народного комиссариата внутренних дел по высылке гражданин Мальсагов признан виновным в преступлениях против основ государства, предусмотренных статьями 64 и 66 Уголовного кодекса РСФСР. Статья 64 — «Организация террористических актов и сотрудничество с иностранцами», статья 66 — «Шпионаж в пользу международной буржуазии». (Через десять — пятнадцать лет эти статьи сольются в зловещую Пятьдесят Восьмую, окончательно сгубившую страну).

Что пришлось пережить на Соловках, мой дед подробно описал в своей легендарной книге «Адские острова», изданной в Лондоне в 1926 году. В своем фундаментальном исследовании «Архипелаг ГУЛАГ» А.И.Солженицын документально утверждает, что первые концлагеря в Советской России были созданы в 1918 году. «В августе 1918 года, за несколько дней до покушения на него Ф.Каплан Владимир Ильич в телеграмме к Евгении Бош и пензенскому губисполкому (они не умели справиться с крестьянским восстанием) написал: «сомнительных (не «виновных», но сомнительных — А.С.) запереть в концентрационный лагерь вне города». А кроме того: «.. .провести беспощадный массовый террор...» (это еще не было декрета о терроре).

А 5 сентября 1918 г., дней через десять после этой телеграммы, был издан Декрет СНК о Красном Терроре, подписанный Петровским, Курским и В. Бонч-Бруевичем. Кроме указаний о массовых расстрелах в нем в частности говорилось: «обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях» (Собрание Узаконений РСФСР за 1918 г., № 65, статья 710). Так вот где — в письме Ленина, а затем в декрете Совнаркома — был найден и тотчас подхвачен и утвержден этот термин — концентрационные лагеря — один из главных терминов XX века, которому предстояло широкое международное будущее! И вот когда — в августе и сентябре 1918 года. Само-то слово уже употреблялось в Первую мировую войну, но по отношению к военнопленным и нежелательным иностранцам. Здесь оно впервые применено к гражданам собственной страны»[1] (Разрядка А.Солженицына — М.Я.). Четко, жестко и логично, а главное — правдиво. Подтверждением тому — одно из самых первых в мире свидетельств — книга деда о Соловецком концлагере.

Следующими известными свидетельствами о Соловках 20-х годов являются книга товарища деда по побегу Ю.Бессонова «Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков» и книга Б.Ширяева «Неугасимая лампада». Первая вышла в свет в 1928 году в Париже, вторая значительно позже и тоже на Западе.

Ю.Бессонов и Б.Ширяев несомненно обладали незаурядным беллетристическим даром. Их вещи — эмоционально пронзительны, изысканны стилистически. Продолжением этой линии в лагерной тематике впоследствии стали произведения О.Волкова, Е.Гинзбург, Л.Разгона.

«Адские острова» С.Мальсагова — иная линия. В его книге намечены пунктиры, которые годы спустя в трагической энциклопедии А.Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» разовьются в монументальный «эпос», обжигая каждого, имеющего Бога в душе, фактами, анализом, обобщением.

С.Мальсагов так и написал во вступлении, что рассматривает свой труд как небольшую часть «гигантского обвинительного приговора, который «русский народ, все человечество, история и Бог» предъявят в свое время. А.Солженицын явил миру эту дьявольскую «страну эпоса» именно как приговор, как обвинение всякому террору, всякому насилию, в какие бы идеологические одежды они не рядились.

Поэтому я усматриваю главное достоинство книги «Адские острова» именно в том, что она открывает историю досталинского ГУЛАГа. Тридцать седьмой и все последующие годы были логическим продолжением морального и физического унижения человеческой личности, нравственного растления и оскудения, начавшегося в годы гражданской войны. Книга воспринимается как самый первый приговор против «вопиющего эгоизма, черствости, непостижимого бессердечия», которые «привили несчастному народу России»…[2].

Книга «Адские острова» — жесткое, далекое от беллетристического, лаконичное и концентрированное повествование лично пережитого. Это свидетельство человека, волею судьбы оказавшегося в горниле тяжких испытаний; человека, изначально не принявшего идею социализма, всей своей жизнью утверждавшего право на инакомыслие, свободу в своих поступках и решениях. Это взгляд личности, офицера царской армии с воспринятым и тщательно лелеемым кодексом чести русского офицера. Но главное — это поведение и мироощущение ингуша, обреченного на свободное дыхание своим генетическим кодом, человека, который не мог и не хотел быть унижаемым и уничтоженным.

С.Мальсагов описал Соловецкий концлагерь 24-25 годов (в январе 1924 года он попал туда, а в мае 1925 года с товарищами совершил побег). Сейчас мы уже знаем, что это были не худшие годы во всей страшной истории существования СЛОНа (Соловецкого лагеря особого назначения, впоследствии переименованного в СТОН — Соловецкая тюрьма особого назначения).

Все 24 главы книги — попытка анализа системы подавления личности в тюрьмах и лагерях Советской России 20-х годов, когда были заложены основы и принципы этого жуткого государства в государстве, называемого ГУЛАГом. С.Мальсаговым лаконично описано все: условия быта, работы, пища, лечение, положение заключенных разных категорий, жизнь чекистов, положение женщин, экономическая политика СЛОНа и т. д. Все страшно — от системы «перевоспитания», заключающейся в том, чтобы привести к «абсолютной покорности» русский народ, до конкретной человеческой судьбы, описанной с большой долей сострадания и уважения (например о враче Львовой и о 17-летней польке, сосланной на Соловки на 10 лет).

Главнейшими принципами в репрессивной политике Советской власти изначально были пренебрежение к человеку, подавление его достоинства. Была перейдена та грань, после которой расстрел без суда и следствия одного человека или сразу трехсот одинаково возможен. Но главное — растаптывалась вера в Бога, выкорчевывалось из души то, что не позволяло веками выпасть человеку из духовного пространства. Божественного притяжения. Его выпихивали пинками и выстрелами в жуткую, холодную и неизвестную галактику новой жизни, в которой человек человеку — зверь. Эту первопричину почувствовал глубоко верующий ингуш Мальсагов, а осознав, ужаснулся и вопреки обывательскому здравому смыслу не «загасился», не спрятался в уютной Европе, а наоборот, «высунулся» и своей книгой забил в набат всему человечеству, еще не предполагавшему масштаба катастрофы, постигшей Россию.

Воспринимая сегодня книгу своего деда в контексте всей его многотрудной жизни, я убеждаюсь в том, что ничто не случайно в судьбе человека. Побегом с Соловков не закончилась его несчастливая одиссея. Испытания, выпавшие ему в 20-е годы, были ниспосланы Богом как проверка личностного запаса прочности, который во все последующие годы подвергался самым невообразимым испытаниям. Как библейский Иов, он должен был испить до дна чашу своих страданий...

После побега с Соловков в мае 1925 года С.Мальсагов через Финляндию попадает в Польшу, где сразу начал писать обо всем пережитом.

По рассказам Дженнет Скибневской [3] (бывшей хорошо с ним знакомой весь польский период его жизни где-то с 1929 по 1939 годы) за эту публикацию в журналах, наделавшую много шума (позже книга была издана в Лондоне под названием «An island hell» дословно «Островной ад») в Европе, на С.Мальсагова два раза было совершено покушение сталинскими посланцами [4].

Не сумев уничтожить беглеца физически, Отец народов и его команда подрядили в 1928 году на Соловки самого буревестника русской революции М.Горького с целью опровергнуть «клевету» врагов Советской власти. Горький отлично справился с заданием, написав свой знаменитый очерк «Соловки». Видимо после этого, где положено решили, что общественность Европы и мира достаточно одурманена, и С.Мальсагова на некоторое время оставляют в покое.

В Польше, как свидетельствует Скибневска, мой дед был профессиональным офицером (ротмистром) польской кавалерии во Львове (14 полк Язловецких уланов), в Белостоке (10 полк уланов), в Хелмне (8 полк конных стрелков).

Вторую мировую войну он как профессионал встретил в бою. «В 1939 году в Поморье был командиром эскадрона, вел кровопролитные бои с немцами, был взят в плен и вывезен в офицерский лагерь в Германию» (из «Заявления свидетеля» Дж.Скибневски). Начался второй период трагедии С.Мальсагова, опять волею судьбы очутившегося в самом пекле истории.

Будучи в немецком плену, под псевдонимом «Казбек» он выполнял различные задания Польского Сопротивления, помогал многим военнопленным, в том числе и своим соотечественникам, о чем много лет спустя, отсидев после немецких концлагерей в советских тюрьмах свои мученические сроки. Рассказы их были немногословными и тихими, потому что имя Созерко Мальсагова в Советском Союзе было предано анафеме.

Об этом периоде жизни деда мне опять же рассказала Дж.Скибневска, сама очень деятельная участница Польского Сопротивления. Она была связной между С.Мальсаговым, добывавшим нужные сведения для Сопротивления, и польскими патриотами [5]

В своем документе свидетеля Скибневска написала, что дед совершил побег из лагеря, и Польским Сопротивлением был переброшен во Францию, где воевал в диверсионных группах. После побега из фашистского концлагеря за С.Мальсаговым одновременно охотились гестапо и НКВД. Работа этих двух ведомств иногда имела одну цель.

Где окончил Вторую мировую войну мой дед — точно неизвестно, но с 1946 года и до конца жизни (умер в 1976 году) он жил в Англии.

Этот второй период его бесконечно трагической жизни окончательно отрезал ему все пути на Родину. Пребывание деда в концлагере было соответствующим образом прокомментировано в родственном с гестапо учреждении и преподнесено общественности, землякам и родным как участие в «гитлеровском легионе» [6].

Элементарная логика подсказывает, что каратель не стал бы обнаруживать себя из надежного укрытия (С.Мальсагов впервые после Соловков написал семье в начале 60-х годов), и союзническая Англия не платила бы пожизненную пенсию человеку, сотрудничавшему с гитлеровцами.

До конца своих дней дед получал пенсию как польский ветеран и жил в доме Кавказского ветерана, созданного благодарными поляками для военных офицеров — кавказцев, проливших кровь за свободу Польши. Но говорить и писать об этом до последнего времени было бесполезно и небезопасно.

О том чувстве признательности, которое испытывал мой дед к стране, приютившей его, говорит интереснейший отрывок из его письма к дочери Мадине: «Поверь, священный идеал остатка моей жизни — это умереть на отцовской земле и быть похороненным на родовом кладбище в милом и бессмертном Альтиеве, где лежат кости моих отцов, братьев, сестер и матери. И если я не решаюсь на это, то только потому, чтобы перед самим собой, перед семьей и данной страной, где нашел приют, до конца быть честным. Как я могу поехать к семье, у которой в силу злой судьбы не был ни воспитателем, ни кормильцем. Мое биологическое право отца не дает мне морального права находиться на иждивении у дочерей. Кроме того, я не могу нарушить присягу, которую дал, став гражданином (подданным) Англии, — быть верным обязанностям ее граждан и законам правительства. Ко всему, эта страна обеспечила мою старость, назначив мне пенсию за мой трудовой стаж.

Да, я согласен, что все это в глазах молодого поколения не играет роли, но не забывай, дорогая дочь, — я ингуш 19 столетия со всеми предрассудками ингушей того века.»

Да, предрассудки у людей 19 века были, несомненно, благородными. В этом страстном признании новейшему поколению явлен кодекс чести, порядочности и благородства, утраченный в вихрях революций, войн, коллективизации.

Нельзя преступить присягу, нельзя нарушать слово, нельзя быть нечестным…

Эти морально-нравственные правила были священным законом человеческой совести, переступать который, объясняя так называемые компромиссы жизни сложными ее обстоятельствами, значило умереть заживо. Жить всегда трудно, а жить честно и нравственно, не вихляя перед Богом и собственной совестью, — тяжело втройне. Но и без чести жить невозможно, без порядочности жить нельзя, потому что обман делает человека рабом, а рабы не могут быть счастливыми. Вечный скиталец, мой дед прожил свою земную жизнь свободным человеком.

…Никаких связей со своим мужем и отцом члены семьи не имели с 1924 года. Несколько писем с Соловков, к сожалению, не сохранились. В том числе и письмо, на полях которого стояло несколько крестов, что означало, как расшифровали бедной моей бабушке опытные люди, смерть. (Но умереть мой дед не захотел, а потому совершил свой знаменитый побег).

В начале 60-х годов, в первую «оттепель», после восстановления Чечено-Ингушской республики, моя мама и тетя получили через Комитет Государственной безопасности первое письмо от своего отца, которого они знали только по рассказам матери. Несчастный их отец разыскивал кого-нибудь из его родных, оставшихся в живых. Три женщины были живы, они выжили, несмотря на всю алогичность этого. Ведь не должны были они остаться в живых в фантасмагорическом кошмаре 30-х - 40-х годов. Эти три ЧСИРки [7] должны были стать лагерной пылью, а стали людьми. И не потому достойны они уважения, что образовались, заняли какие-то свои (весьма скромные) места в обществе, а потому, что с честью боролись за свое человеческое достоинство, за жизнь, не играя в опасные игры с совестью. «Все когда-нибудь должны умереть, никогда не делай такого, чтобы люди плюнули тебе вослед», — так сказала хрупкая Леби Шахбулатовна своей старшей дочери, когда той поступило предложение стать осведомителем НКВД.

Моя бабушка осталась «соломенной вдовой» в 26 лет. Ее супружество продолжалось семь лет (она вышла замуж девятнадцати лет в 1917 году). Практически до 1957 года вся ее жизнь была сплошным скитанием. В конце 20-х годов она с двумя маленькими девочками уехала из села своего мужа, жила в Орджоникидзе, Баку, Грозном, потом в разных городах Киргизии. И только в 1957 году бабушка поселяется в Грозном, где и прожила до конца жизни (1980 год). Вопреки логике, она, неграмотная, образовала своих дочек — моя мама стала инженером, тетя — врачом. Бедствуя, трудясь, скитаясь, они, тем не менее, выжили (вопреки прогнозам одного капитана НКВД, который в припадке бешенства на очередной «обработке» крикнул моей маме: «Вы все равно все подохнете: ваша мать, сестра, вы сами. Потому что вы — враги Советской власти».

В конце 50-х годов уже с семьями они вернулись из ссылки на Кавказ. Несмотря на частую смену места жительства, бабушка, мама и тетя постоянно находились под давлением органов, которые доставали их повсюду. Мою маму забирали в «учреждение» иногда даже прямо с улицы. С «собеседований» она выходила с синими ногтями. А однажды, доведенная до отчаяния (дело было в Киргизии), мама сказала бабушке: «Может быть я подпишу, мама? Они ведь не оставят нас в покое!» В ответ на что услышала от больной, лежащей в постели бабушки такие слова: «Лучше умри там, если ты подпишешь хоть какую-нибудь подлую бумагу. Я прокляну тебя!..» И всегда бабушка поджидала свою дочь у ворот очередного НКВД с узелком заготавливаемых каждый раз, когда вызывали ее старшую, харчей — а что, если дочь не выпустят из этих страшных стен, становящихся для многих и многих могилой.

Так было прожито 30 лет…

…И вот письмо от отца в начале шестидесятых… Моя тетя — Мадина — к этому времени руководила поликлиникой № 6 в Грозном. И в переписку с отцом вступила она. Тетя написала своему отцу пять писем и за это была освобождена от должности главного врача. Четырнадцать писем деда к семье хранятся у нее и до сих пор читаются со слезами на глазах и болью в сердце. Письма эти — свидетельства страшной трагедии, разметавшей семью по свету, но не уничтожившей ее.

…Я никогда не видела, чтобы наша бабушка плакала. Впервые ее плач и рыдания я услышала, когда она получила известие о смерти своего бедного Соси (так звали деда близкие). Она скорбела о нем, как будто прожила с ним нормальную супружескую жизнь, принимала соболезнования, совершила весь положенный мусульманский поминальный обряд и до конца своей жизни пекла по пятницам и раздавала поминальные лепешки в память по умершему мужу…

До смерти деда бабушка, молясь, всегда просила у Бога здоровья своему мужу, облегчения его участи на чужбине. Я думаю, что как женщина, она где-то в глубине души, может быть, испытывала некое удовлетворение от того, что ее Соси оставался до конца ей верен и не женился, но как истово верующая мусульманка, она, безусловно, сожалела о его одиночестве, говоря: «Если бы он женился, ему не было бы так трудно, у него была бы жена, еще дети. Он оказался несчастливее меня, потому что на старости лет никто не подал ему стакан воды с любовью». Его одиночество приносило ей страдания…

На могиле бабушки в селе Альтиево (родовом кладбище Мальсаговых, где мечтал быть похороненным дед) стоят два скромных надгробия — Созерко и Леби Мальсаговых, встретившихся после всех земных испытаний через 56 лет. Их разъединила стихия и соединил Бог…

Марьям Яндиева

1. А.Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ» 1918-1956. Опыт художественного исследования т. II, M., Советский писатель. Новый мир. 1989 г. С. 17-18.

2. Думаю, что небезынтересно знать, как у Б.Ширяева и А.Солженицына упоминается побег С.Мальсагова. Вот из книги «Неугасимая лампада»: «Удачных побегов с Соловков не было. Напечатавший в Риге в 1925 или 1926 году свои бирки «Остров крови и смерти» Мальсагов бежал не с самих островов, а с одной из командировок на Кемском берегу. Но и оттуда его побег был единственным и, несомненно героическим. Три или четыре офицера, выйдя на работу в лес, разоружили и связали конвоира и без карты, без компаса устремились к финской границе. Нужно было идти тундрой и болотистым лесом не менее 300 километров, избегая больших поселков. Продовольствия у них не было, оружия — одна винтовка и две обоймы патронов. Питались, очевидно, лишь ягодами да грибами. Погоня, пущенная через несколько часов по их следу, шла все время по пятам. Ее вели собаки. Иногда беглецов настигали. Тогда их лучший стрелок маскировался и меткими выстрелами укладывал ближайших преследователей. Говорили, что пять-шесть красноармейцев было убито и ранено. Беглецы все же дошли до финской границы, были приняты генералом Маннергеймом и позже переехали в Ригу, где Мальсагов и выпустил свои очерки». (Б.Ширяев «Неугасимая лампада», «Смена», 1990 г., № 4. С. 98-99). Из «Архипелага ГУЛАГ»: «А еще по морю бежала группа Бессонова, 5 человек (Малзагов, Малбродский, Сазонов, Приблудин). И стали в Англии выходить книги, даже, кажется, не по одному изданию (Юр. Дм. Бессонов, «Мои 26 тюрем и мое бегство с Соловков». (А. Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ» 1918-1956. Опыт художественного исследования. Т.II. C. 58).

Как видим, давность события и отсутствие самой книги С.Мальсагова в СССР несколько искажали истинную картину.

3. Дженнет Скибневска, урожденная Джабагиева, дочь Вассан-Гирея Джабагиева, после революции эмигрировавшего в Польшу, а затем в Турцию. В.Джабагиев во время второй мировой войны осуществлял гуманнейшую и благороднейшую миссию: через Международный Красный Крест облегчал горькую участь своих земляков, томящихся в немецких концлагерях, от которых заведомо как от предателей отказалась советская родина во главе с Отцом народов. Многие из них, выжившие после ада 40-х — 50-х годов, помнят об этом. Но и теперь еще имя В.Джабагиева не восстановлено во всей исторической правде и полноте. Он имел право иметь свою собственную точку зрения на пути развития народов Кавказа, так же, как и мы должны иметь право знать всю, а не выборочную правду о его общественно-политической деятельности 10-х - 60-х годов.

4. Об одном покушении Дж.Скибневска рассказала следующее: «Как-то раз Созерко сообщили, что в одном доме его ждут с письмом от родных с Кавказа. Он понесся по указанному адресу, где на пятом этаже его ждал человек огромного роста. Драка началась сразу же, и невысокий Созерко сумел сбросить энкаведиста с пятого этажа и спасти свою жизнь. Об этом случае долго говорили в Варшаве встревоженные земляки и друзья деда.

5. Будучи очень привлекательной молодой женщиной, Дженнет Скибневска умела ловко провозить оружие под матрасом коляски своего новорожденного сына. Рискуя жизнью, она провозила коляску с ребенком и оружием через немецкие кордоны. В 1988 году, глядя на эту пожилую интеллигентную женщину, трудно было поверить, — что за ее плечами такое героическое прошлое.

6. Две вариации на одну тему, по спущенной свыше схеме, самозабвенно исполнили в «лучших» отечественных традициях В. Аргунов в 1965 году и X. Боков в 1970 году в своих пасквилях.

7. ЧСИР — член семьи изменника родины. Одна из зловещих сталинских аббревиатур.