Рюрикович в 34-м поколении, персона грата повсеместно в самые лютые времена — Никита Лобанов-Ростовский продал знаменитую коллекцию Лобановых-Ростовских, лучшее из существующих частное собрание русской сценографии, фонду «Константиновский». Пока фонд решает, как распорядиться баснословными Бакстами и Бенуа, покамест выставленными в Музее театрального и музыкального искусства, «Афиша» встретилась с князем за чаем

— На коллекцию нацеливалась Москва, а досталась коллекция Петербургу — неожиданно, так как московский вариант казался решенным. С обеих сторон делались как бы авансы: вы дарили музеям, а вам подарили музей — резиденцию для семейных реликвий Лобановых-Ростовских в Филях; журналисты уже интересовались, не собираетесь вы перебраться на историческую родину… И теперь «Возвращение в Россию» — это название выставки в Петербурге. А что же Москва? И как музей в Филях?

— По поводу собственного возвращения отвечу вам по-ленински четко: я никогда не собирался, не собираюсь и, уверен, в дальнейшем не стану собираться на историческую родину, чтобы там проживать. А отношения с Москвой — они по-прежнему дружеские. То есть отношения с мэром и частью его администрации — дружеские, основанные на постоянном деловом общении (я первый зампред Международного совета российских соотечественников). Вот с главой тамошнего Департамента по культуре у меня вообще нет отношений. Ибо этот департамент я считаю кладбищем полезных отечеству инициатив. Вот этот-то отдел плюс хозяйственный отдел правительства Москвы ставит под вопрос юридическую базу, на которой мэрия передала нам избу в Филевском парке для создания музея семьи Лобановых-Ростовских. Пока все держится только на доброй воле мэра. Предполагаю, что если он уйдет, то администрация приложит все усилия, чтобы музей был ликвидирован.

— Разговоры о приобретении коллекции Лобановых-Ростовских ведутся давно. Вы в Киеве вроде бы предлагали сделать музей несколько лет назад, но тогда не вышло.

— Я предлагал, только не музей для театральной коллекции, а создать национальную портретную галерею. А также и музей личных коллекций, как в Москве. Оба эти предложения были приняты директором киевского Национального художественного музея года четыре тому назад. И, как это бывает в девяноста процентов случаев, ничего из этого не вышло. Видимо, я не предложил значительный откат. Что еще было — это контракт о продаже нашего собрания, лет семь тому назад одному местному олигарху, который по контракту обязывался построить музей. Контракт уже был подписан обеими сторонами, но я попросил покупателя отложить на две недели пересылку денег — по техническим причинам, — а он за это время передумал и отказался. Предложил заплатить символическую неустойку, но тогда уж мы отказались. Отказались также и судиться с ним — а было можно, у олигарха значительные владения в США и Европе, — но я вспомнил украинскую поговорку «не кыдай камень у ховно».

— Одновременно с «Константиновским» вам поступило предложение от Библиотеки Конгресса.

— Было, но изустное. Письменное предложение из Москвы мы получили первым.

— То есть Россия могла пролететь чисто по очкам?

— Совершенно верно. Несмотря на свое разочарование, кстати, директор Библиотеки Конгресса доктор Биллингтон предложил на их средства создать виртуальный музей нашего собрания, которое тогда стало бы всемирным достоянием. Но я не знаю, как к этому предложению отнесется «Константиновский».

— Насколько реально, что «Константиновский» приобретет, что осталось?

— Что осталось — это значительное количество работ у моей бывшей супруги Нины (урожденная Жорж-Пико, дочь французского представителя в ООН в 1960-е. — Прим. ред.), а также вещи, которые у меня висели дома и те, которым места не хватило и которые держались в хранилище. Одна из шести версий картины Серова «Похищение Европы», например. Плюс научный материал, который был бы необходим собственнику театрального собрания, — скажем, библиотека в 3 тысячи томов. Но у меня нет никакой уверенности, что Константиновский фонд приобретет остальную часть собрания, несмотря на то что библиотека, эскизы и фотоархив напрямую связаны с уже приобретенной частью собрания, а имеющиеся у меня станковые работы являются произведениями той же эпохи и тех же живописцев.

— Зачем вообще было куда-то пристраивать коллекцию?

— Детей нет. А были б, не факт, что я захотел бы передать коллекцию по наследству. В лучшем случае сыновья еще как-то более-менее бережно относятся к такому наследству, а уж внукам на него точно наплевать. Примерам несть числа.

— А что сейчас внушает вам уверенность, что наследие попало в хорошие руки?

— Мне мало что внушает уверенность в том, что наше собрание попало в хорошие руки. Если оно бы точно осталось в Музее театра и музыки и было там легко доступно для изучения, тогда его участь ясна. А вот альтернативы пока мне не ясны.

— То есть ваше пожелание, чтобы фонд «Константиновский» оставил коллекцию в Музее театрального и музыкального искусства, не факт, что будет выполнено? Только «принято к сведению»?

— Принято к сведению.

— Вопрос шкурный, но все же: почему именно продавать, а не дарить?

— Подобный опыт у меня был, и, как я заметил, отношение к дареным вещам в музеях довольно-таки прохладное. Совсем не то, когда за них платили.

— Я нашел у вас следующую максиму: «Искусство надо искать там, где оно создавалось». И много вам удалось найти в России, в Советском Союзе?

— Большинство работ в нашем собрании не было создано в Советском Союзе, а те, которые были созданы в России, РСФСР и СССР, были вывезены живописцами в Европу и Америку, где я их и приобретал. Я находил работы беспредметной живописи в СССР, которые в те времена не выставлялись и за владение которыми можно было получить срок, — так что семьи художников и наследники мне часто дарили или продавали эти вещи по льготной цене, радуясь, что эти работы будут по крайней мере спасены. Многое я потом дарил в Метрополитен, в МоМА и Музей Гуггенхайма в Нью-Йорке.

— В 70-е в Москве и Ленинграде вы должны были производить впечатление типичного шпиона. Как вам удавалось с людьми общаться в закрытом обществе? Тем паче с коллекционерами, сверхзакрытой кастой?

— Мы, Нина и я, были представлены коллекционерам Питера, Москвы и Киева в 1970 году сотрудниками ЦГАЛИ (Центральный государственный архив литературы и искусства. — Прим. ред.). Видимо, тот факт, что некоторых коллекционеров пасло КГБ, как, например, Дмитрия Горбачева (киевский искусствовед, профессор, главный специалист по украинскому авангарду, в те годы хранитель Национального музея Украины. — Прим. ред.) недостаточно их пугал, чтобы прекратить отношения. Кроме семьи Чудновских в Ленинграде, которые не приветствовали продолжение нашего знакомства (коллекция Абрама Чудновского, физика, профессора Политехнического института, прославилась наглейшим ограблением средь бела дня, в котором оказался замешан сам Андропов, а разбирался аж сам Суслов. — Прим. ред.).

— В профиль вы немного зеленого черта с эскиза Поповой напоминаете…

— Покойный Николай Александрович Бенуа, когда писал мой портрет, говорил, у меня усмешка дьявольская.

— Кому-то вы известны больше как коллекционер, кому-то как бизнесмен. Коллекционирование и бизнес: что чему помогало?

— Это отношения симбиотические. Коллекционирование очень помогало. У меня появлялись знакомства, а иногда и дружеские отношения с членами Политбюро, ЦК и высшими чинами КГБ (или со всеми разом, как, например, с Андроповым. — Прим. ред.). Когда в 1980-х годах я начал консультировать по русским делам алмазную монополию «Де Бирс», эти знакомства оказались незаменимыми. Познакомил хозяина «Де Бирс» Оппенгеймера с высшей номенклатурой, что позволило тому тогда впервые высказать свои идеи относительно сотрудничества «Де Бирс» с СССР. По которому затем скупалось 90% советских алмазов. А еще познакомил Оппенгеймера с московским Клубом коллекционеров, и «Де Бирс» оплатила год английских гастролей выставки «100 лет русского искусства: 1889–1989. Из частных собраний СССР». Из частных, заметьте. И дала денег на издание «Нашего наследия».

— Вы сразу знали, что будете собирать именно русский театр, именно Серебряного века?

— С детства, может быть, лет с пяти, когда мы еще жили в Болгарии, я видел и слышал оперу, драматический театр и балет. Картинных же галерей в Болгарии не было. Впервые картины в музее я увидел в 1954 году, уже когда переехал в Англию. Однажды, когда жил у своей крестной в Оксфорде, она взяла меня с собой на великолепную выставку в Лондоне, посвященную сезонам русского балета Сергея Дягилева. И был поражен красотою того, что мне пришлось тогда увидеть, — этой театральностью, буйством лубочных цветов, всей этой русскостью, что имела такое важное значение для моих все-таки незападных глаз. Я был как зачарованный. И как-то вмиг решил, что в моей жизни обязательно настанет один такой прекрасный день, когда подобные работы станут моими.

 — Но после той лондонской выставки вы нескоро приобрели первые вещи. Не было возможности или долго думали?

— В 19 лет карманы мои были пусты — пусты настолько, что всякие мечты что-то иметь можно отнести лишь на счет разгулявшегося юношеского воображения. Это была первая выставка, которую я увидел за границей. Конечно, я знал, что русские писатели и композиторы оказали огромное влияние на западноевропейскую литературу и музыку. Но я не представлял себе — да тогда вообще очень немногие понимали, — что частью этого влияния были также и изобразительное и декорационное искусство. А именно иконопись, театральное искусство и авангард.

— Вы сказали, в коллекционировании для вас важно было дело сохранения культурных ценностей — мол, эти вещи, если бы не вы, могли пропасть. А какой-то моральной компенсации нет в этом?

— Я последние пятьдесят лет стараюсь не отвечать журналистам на такие вопросы. Мое отношение к русскому искусству — да, какая-то компенсация. Неосознанное чувство долга. Или осознанный протест. Большевики вышвырнули мою семью из географической России, но не могли же они меня выгнать из моей России, как она существует в моем представлении.

— Вот это тоже важный и частый у вас аргумент: то, что вы собирали, это было еще и в пику преобладающим тогда представлениям о России. Я процитирую: «Вот она, моя Отчизна — умная, добрая, талантливая и красочная». Сохранилось что-то сейчас после той России, как считаете?

— Часть интеллигенции и большая часть культуры — это от той, прежней России.

— Вы видели советскую Россию, знаете нынешнюю — неужели есть что-то общее с той, прежней, вашей? Или это все-таки ближе к Востоку или Южной Америке, они вам тоже известны? Не коробит ли русского европейца от латиноамериканских нравов?

— Для меня соотечественник тот, кто говорит по-русски и считает себя причастным к русской культуре. В этом смысле нынешних россиян я считаю соотечественниками. Что до нравов… Если бы это были только латиноамериканские нравы, то меня ничто не коробило в России. Я жил и работал в Латинской Америке и чувствовал себя там всегда прекрасно. Что куда как нечасто я ощущаю здесь.

— Уроженец Болгарии, гражданин США, лондонский житель, чистокровный, притом чистокровнейший, русский — но сам себя вы как ощущаете? Я читал, в уме вы считаете по-болгарски. Существует ли вообще «голос крови», и что это такое для космополита, если вас не задевает такое определение?

— За «космополита» в СССР я получил бы пятилетний срок. И это благодаря Хрущеву. До того минимальное наказание было 10 лет. Да, я русский космополит.

— Получение американского гражданства сопровождалось для вас отказом от титула. Это как? Что за нужда? Потом жалеть не случалось?

— Если историю помните, США были созданы как республика — в противопоставление Королевству Великобритании. Поэтому гражданство США исключает титулы. Но, как вы, наверное, знаете, Рюриковичи не получали своих титулов. Рюриковичи были князьями по праву меча. Это только потом, с приходом Романовых, самодержцы начали раздавать титулы. Так что я свой титул ни от кого не получал, и отнять его нереально. Это как бы сказать, что я не Ростовский. Поэтому я не жалею о юридическом акте, обязавшем меня отказаться от своего титула, — не о чем жалеть. Я своим титулом не пользуюсь. Все мои официальные документы, как и неофициальные, подписаны «Никита Лобанов».

— Но все же, как к вам обращаться? «Ваше сиятельство»?

— Предпочитаю по имени-отчеству. Никита Дмитриевич.

______________________

Князь Лобанов-Ростовский жалеет, что продал коллекцию России

Известный коллекционер князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский рассказывает о судьбе своей коллекции и злоключениях на исторической родине.

Лобанов-Ростовский для любителей русского театрального искусства Серебряного века — фигура легендарная. Он родился в 1935 году в семье эмигрантов, обосновавшихся в Болгарии. В 1954-ом году оказался в Лондоне — и попал на выставку, посвященную «Русским сезонам» Дягилева. С той поры князь пропал окончательно — его сердце было навеки отдано «бакстам», «гончаровым» и «бенуа».

Часть своей зарплаты молодой человек, получивший образование в Оксфорде на стипендию «для беженцев», тратил на хрупкие листы, которые десятки лет были не нужны никому. Он разыскивал эскизы к «Петрушке» Стравинского, «Клеопатре» Иды Рубинштейн, «Саломее» Мейерхольда, откапывая их в маленьких парижских квартирках бывших любовниц художников, в чуланах их равнодушных родственников, в чемоданах бывших актеров.

Параллельно Лобанов-Ростовский, всегда отличавшийся необыкновенной энергичностью, делал карьеру и состояние — возможно, для того, чтобы собирать русское искусство стало проще. А может, просто из-за присущего ему вкуса к жизни. Потрудившись геологом в Патагонии, на Аляске и в пустыне Калахари, он переквалифицировался в банкира и достиг немалого. Вице-президент International Resources and Finance Bank, советник «Де Бирс» — вот некоторые вершины его карьерного пути. Однако одно из главных мгновений торжества для него — день, когда в 1967 году музей Метрополитен в Нью-Йорке устроил выставку его коллекции.

За полвека, к началу XXI столетия, собрание Лобанова-Ростовского разрослось до тысячи с лишним произведений. В нем можно найти все ведущие направления русского искусства 1890-1930 годов — от символизма до кубофутуризма и конструктивизма, и все громкие имена — от Билибина до Любови Поповой. Репутация русского искусства на международной арене за эти десятилетия тоже росла. И выставки, которые Лобанов-Ростовский вместе с женой Ниной с упорством просветителей устраивали по всему миру, очень этому способствовали. Из невостребованного материала эскизы Бакста превратились в топовые лоты торгов Christie’s и Sotheby's. И рисунки, которые Лобанов-Ростовский покупал в конце 1950-х и 1960-е годы за 25, а иногда и за 2 доллара, теперь оцениваются в сотни тысяч.

Денежная стоимость этих листов может колебаться, а вот их культурная ценность — неизменна. Просветительство, возвращение России, да и всему миру памяти о великом искусстве, всегда оставалось для Лобанова-Ростовского главной целью. Поэтому список сделанного князем для русской культуры огромен: он способствовал основанию Музея личных коллекций при ГМИИ им. А.С. Пушкина, дарит музеям подлинники авангарда, причастен к основанию журнала «Наше Наследие»... Одной из основных его целей было возвращение театральной коллекции на родину, в Россию. В 2008 году он нашел способ это сделать: собрание театральной графики Лобанова-Ростовского было куплено за 16 млн. долл. фондом «Константиновским» (инвестором ремонта дворца в Стрельне), незадолго до этого выкупившим другую знаменитую эмигрантскую коллекцию — собрание Ростроповича-Вишневской.

О текущей ситуации с этим и другими культурными начинаниями князя с коллекционером побеседовал «Ваш Досуг».

Собрание Лобановых-Ростовских в Петербурге

— Прошло три года с тех пор, как ваша коллекция перешла в чужие руки. Фонд «Константиновский», строящий сейчас здание конгресс-центра, где она будет находится, передал ее на временное хранение в Театральный музей Петербурга. Что вы думаете об этой ситуации?

— Я очень огорчен тем, что сейчас происходит с коллекцией. В запасниках Театрального музея нет современного оборудования, чтобы создавать климат, необходимый для графики. Прошлым летом, во время жары, это было особенно заметно. Контракт, который я заключил с фондом, гарантировал условия хранения и дает мне право на контроль. Но условия контракта по этому пункту не исполняется... Конечно, на этой почве я мог бы подать в суд, но в России судиться с государством бессмысленно. Так что я ничего не могу сделать. Руководству фонда эта коллекция совершенно безразлична.

— Вы упоминали, что помимо фонда «Константиновский» предложение о покупке вам сделала Библиотека Конгресса США. В итоге вы продали собрание тому, кто предложил это первым?

— Библиотека Конгресса не делала мне официального письменного предложения. О том, что они приняли такое решение, я узнал уже постфактум, из обычной беседы со своим знакомым г-ном Медведчиком, членом правления закупочной комиссии при Библиотеке Конгресса.

— И какова была ваша реакция на решение Библиотеки?

— Я был очень польщен и приветствовал их решение, ибо оно сопровождалось желанием Библиотеки Конгресса сфотографировать все собрание, описать и сделать общедоступным в интернете. К тому же, сейчас я думаю, что для русской культуры лучше было бы продать нашу коллекцию в США, где ценности хранят бережно.

— В прошлом году 240 листов из коллекции были на выездной выставке в Саратове. Планируется ли продолжение гастрольного тура по России?

— Я ничего об этом не знаю. Ни фонд, ни Театральный музей не делятся со мной своими планами. Я был на открытии выставки, но в Саратов меня пригласил сам местный Радищевский музей, как свадебного генерала.

Национальная портретная галерея

— Ваша давняя идея — создание в Москве Национальной портретной галереи. Не расскажете об этом проекте поподробнее?

— Я очень люблю лондонскую Портретную галерею. Это один из самых популярных музеев города. Портрет — такой жанр, который способствует размышлению и об историческом прошлом, и о человеческой душе. Я часто вижу на аукционах хорошие русские портреты, а 1999 году, когда обанкротился банк «Тверской», государству перешло его большое собрание русских портретов. Тогда у меня возникла мысль об основании в России аналогичного музея. С тех пор я обращался к различным деятелям министерства культуры, мэрии Москвы, но безрезультатно.

— После вашего разговора в 2010 году с Медведевым, который дал свое «благословение», проект вроде бы сдвинулся с мертвой точки?

— Да, первоначально, Путин и Авдеев объявили по телевидению о целесобразности создания такой галереи. Государственный Исторический музей официально объявлял, что в его планах создание галереи, как филиала, части своего «музейного квартала». Обещали отдать здание бывшего музея Ленина на Красной площади и, по инициативе Минкульта, создать оргкоммитет по созданию национальной портретной галереи в Москве.

— Но недавно был опубликован пресс-релиз, что в этих стенах откроется Музей 1812 года. Это связано с тем, что к юбилейной дате спешат создать нечто более «актуальное»?

— Конечно, на это же выделяются средства. Что касается портретной галереи — директор ГИМа Алексей Левыкин только улыбается и ничего не делает. Вот, что он придумал. Портретной галереи, как постоянной экспозиции, все также не будет, но чтобы отчитаться перед руководством, он устраивает выставку портрета, которая будет длится всего несколько месяцев. А потом о проекте благополучно забудут заново.

— Лужковская администрация предлагала для галереи одно из зданий усадьбы Царицыно. Почему бы не вернуться к этой идее?

— Нет. Музей такого значения обязательно должен находиться в центре города, это необходимо для того, чтобы он стал его органичной частью. Царицыно слишком труднодоступно.

Дом-музей в Филях

— В Москве ведь есть еще один музей, основанный вашими силами еще в 2001 году. Это мемориальный дом-музей князей Лобановых-Ростовских в «Городе мастеров» (Фили). Расскажите о нем немного.

— Это небольшой музей, который рассказывает историю России через историю моей семьи. Ведь Лобановы-Ростовские — фамилия Рюриковичей, которая существует с XV века, срез получается показательный. Здесь три зала — в первом семейные портреты, книги и реликвии, гравюры с видами столиц, старинные карты. В центральном зале — портретные гравюры Романовых и изображения великих полководцев. Третий зал посвящен мне и моим ближайшим родственникам, моей коллекции. Но увы, боюсь мне скоро придется эвакуировать музей. В парке Фили новое руководство, все меняется, собираются сносить «Город мастеров», в одном из домиков которого мы и находимся. А жаль, тут был хороший культурный центр, по соседству были кружки для детей, они занимались гончарным ремеслом, резьбой по дереву. Непонятно, почему эти здания не используются? Сюда вложено столько денег, есть открытый театр, конференц-центр, гостиница с рестораном...

— Общались ли вы с новым руководством столицы?

— Да, общался. Месяцев 6 тому назад я вручил лично мэру Собянину письмо на эту тему. Я не получил никакого ответа. Вслед за газетной статьей, указывающей на то, что «Город мастеров» будет снесен, я написал Сергею Капкову – послал электронное письмо, а также заказное из Лондона, с распиской, что оно было выслано. Но лично с Капковым я никогда не разговаривал.

— Каковы ваши дальнейшие просветительские планы?

— Мой отец в 1948 году в Болгарии был похищен органами и расстрелян. Разобрать и изучить касающиеся этого документы (мне открыли архивы) —  ближайшая задача. Еще осталось опубликовать англоязычный каталог-резонне коллекции: это право по договору с фондом «Константиновский» за мной оставлено. Таковы мои планы на ближайшее будущее. Посмотрим, что еще удастся осуществить.

Беседовала Софья Пономарева.

http://www.vashdosug.ru/msk/exhibition/article/67968/