Первая кампания по тотальной украинизации Малороссии началась сразу же после октябрьского переворота 1917 года. Чехардой пронесшиеся опереточные режимы «украинцев» (Центральная Рада, Гетманщина, Директория) были слишком ограничены временем и пространством для организации широкомасштабного наступления на русские язык и культуру и поэтому ограничивались в основном принятием деклараций да комедийной сменой вывесок на магазинах и учреждениях тех городов, в которых им удавалось на время устанавливать свою власть. К этому добавлялось изгнание с работы всех служащих, не владевших укрмовою.

[На единственных тогда свободных выборах на Украине (летом 1917 г., в городские самоуправления) сепаратисты потерпели позорнейшее поражение, не получив в главных городах ни одного мандата! Советник германского посольства в Москве Рицлер подтверждал (04.06.1918): "...любая идея независимости Украины сейчас выглядела бы фантазией, несмотря ни на что, живучесть единой русской души огромна". - См.: http://www.rusidea.org/?a=430109. - Ред. РИ]

После утверждения в России коммунистического режима дело украинизации приняло совершенно иной размах. Уже в первых своих актах, касавшихся Малороссии, большевики недвусмысленно заявили о полной поддержке украинского самостийничества, правда, в его коммунистической упаковке. 28 декабря 1919 г Ленин написал «Письмо к рабочим и крестьянам Украины по поводу побед над Деникиным». В нем он провозглашал готовность своей партии идти на максимальные уступки «украинцам»: «...мы, великорусские коммунисты, должны быть уступчивы при разногласиях с украинскими коммунистами-большевиками и боротьбистами, если разногласия касаются государственной независимости Украины, форм ее союза с Россией, вообще национального вопроса».

Всемерная поддержка гарантировалась и украинскому новоязу, который большевики планировали превратить «в орудие коммунистического просвещения трудовых масс». Поэтому, как гласила «Резолюция ЦК РКП (б) о Советской власти на Украине» (2 декабря 1919 г.), все должностные лица советских учреждений должны в обязательном порядке овладеть «мовою». А в телеграмме Сталину от 22 февраля 1920 г. Ленин настаивал на необходимости «немедленно завести переводчиков во всех штабах и военных учреждениях, обязав безусловно всех принимать заявления и бумаги на украинском языке». При этом подчеркивал, что это «безусловно необходимо» — «насчет языка все уступки».

Подобная позиция убежденных «интернационалистов», адептов «мировой революции» и окончательного искоренения любых «наций» вызывала поначалу немалое удивление, причем не только местных малороссийских партработников, но даже у некоторых «столпов» международного коммунистического движения. Известная немецкая и польская социал-демократка, впоследствии — одна из основательниц коммунистической партии в Германии, Роза Люксембург в специальной статье о революции в России, написанной сразу после заключения большевиками Брестского мира и оккупации немцами Малороссии, отмечала:

«Украинский национализм в России был совсем иным, чем, скажем, чешский, польский или финский, не более чем просто причудой, кривляньем нескольких десятков мелкобуржуазных интеллигентов, без каких-либо корней в экономике, политике или духовной сфере страны, без всякой исторической традиции, ибо Украина никогда не была ни нацией, ни государством, без всякой национальной культуры, если не считать реакционно-романтических стихотворений Шевченко. Буквально так, как если бы в одно прекрасное утро жители «Ватерканте» (побережье Северного моря, где население говорило на нижненемецком диалекте. — СР.) вслед за Фрицем Рейтером (писателем, писавшем на том же диалекте. — СР.) захотели бы образовать новую нижненемецкую нацию и основать самостоятельное государство! И такую смехотворную шутку нескольких университетских профессоров и студентов Ленин и его товарищи раздули искусственно в политический фактор своей доктринерской агитацией за «право на самоопределение вплоть» и т.д. Первоначальной шутке они придали значимость, пока эта шутка не превратилась в самую серьезную реальность, впрочем не в серьезное национальное движение, которое, как и прежде, не имеет корней, но в вывеску и знамя для собирания сил контрреволюции! Из этого пустого яйца в Бресте вылезли германские штыки».

Таким образом, Р Люксембург открыто возлагала ответственность за немецкую оккупацию Малороссии в 1918 г. на большевиков. Те ознакомились с ее мнением, но от поддержки виртуальной «украинской нации», «причуды нескольких университетских профессоров и студентов», не отказались. Напротив, провозгласили ее официальной политикой нового режима, переименовав Малороссию в «Украинскую Советскую Социалистическую Республику» (УССР) и поставив дело украинизации края на государственную основу.

При этом насаждать ее они стали с неслыханной жестокостью. Сразу же после захвата Киева большевистской ЧК были уничтожены те русские деятели, которые еще до революции последовательно боролись против украинства. В телеграмме представителя Всероссийского центра в Киеве Федоровского от 20 мая 1919 г., адресованной в «Наркомпрос Наркому Покровскому. Копия: Кремль, Горбунову», сообщалось:

«Чрезвычайка расстреляла через двадцать четыре часа после ареста профессоров Флоринского, Зилова физика и Армашевского минеролога. Последние два старика около семидесяти лет. Надо положить конец произвольным расстрелам научных и технических сил... Высшая школа здесь на задворках, управляют ею мальчики комиссары».

Федоровский полагал, вероятно, что все дело в произволе «мальчиков комиссаров», а между тем они действовали строго в соответствии с указаниями, полученными сверху. Так, в протоколе Особой комиссии Киевской ЧК от 19 мая 1919 г. напротив искаженной фамилии «Армашевский Петр Яковлевич» (в документе: Аркашевский) значится постановление: «Применить высшую меру наказания, известив предварительно т. Раковского». То есть «доложить об исполнении» следовало украинскому Совету Народных Комиссаров, председателем которого на тот момент и являлся Х.Г.Раковский (1873—1941). В том же списке на уничтожение — «Щеголев Сергей», автор широко известных книг об украинском сепаратизме, приговоренный к «высшим мерам наказания» и конфискации наличных денег.

Вслед за ликвидацией противников украинского сепаратизма, коммунистическая власть принялась за навязывание Малороссии украинского новояза. 21 сентября 1920 г. Совнарком УССР принял постановление о введении украинского «языка» в школах и советских учреждениях республики. Постановление особо настаивало на «изучении» его во всех «учреждениях по подготовке работников просвещения». Государственному издательству вменялось в обязанность «озаботиться изданием... достаточного количества учебных пособий на украинском языке, равно как художественной литературы и всех прочих изданий», популярной и пропагандистской литературы. Исполкомы в обязательном порядке должны были издавать в каждом губернском городе «не менее одной украинской газеты». Во всех губернских и уездных городах должны были создаваться вечерние школы для обучения украинскому языку советских служащих.

При этом коммунисты сразу дали понять, что и в деле украинизации Малороссии не остановятся ни перед чем, включая открытое насилие и террор. Красноречивый эпизод в этом плане воспроизводит в своих воспоминаниях Лидия Новгородцева, жена известного ученого П.И. Новгородцева. В конце Гражданской войны она оказалась в Полтаве, где работала учительницей женской гимназии. После разгрома деникинцев и прочного установления в городе советской власти в гимназию пришел приказ украинизироваться:

«Родительский комитет высказался единогласно против украинизации. Члены комитета указали между прочим на то, что они считают русский язык своим и что даже нет учебников, написанных на «украинском» языке. Вскоре был получен вторичный приказ украинизировать школу и был прислан ящик с учебниками, напечатанными в Австрии для галицких школ. Большевистское начальство даже не удосужилось вырвать из учебников портреты «найяснійшого пана цісаря» Франца-Иосифа. Члены родительского комитета заявили, что они своих детей в такую школу посылать не будут и объявили бойкот гимназии. За это они были арестованы ЧК».

Дальнейшая судьба арестованных родителей неизвестна, зато известно, что вопрос об украинских учебниках был положительно решен на самом высоком уровне правящей коммунистической верхушки. В октябре 1921 г. в разоренной, голодающей стране советское правительство выделило 500 тысяч рублей золотом на печатание за границей украинских учебников. Позднее по личному указанию Ленина на эти цели было выделено еще 250 тысяч золотых рублей.

+ + +

Завершение Гражданской войны придало новый импульс украинизаторским усилиям коммунистов. «Нам необходимо приблизить украинский язык к пониманию широких масс украинского народа», — очертил задание председатель Совета Народных Комиссаров УССР Влас Чубарь. Но приближать стали не язык к народу, а наоборот. Руководствовались тезисом украинского академика Агафангела Крымского (18711942): «Если на практике мы видим, что люди затрудняются в пользовании украинским языком, то вина падает не на язык, а на людей». Следовало выбить из населения Малороссии русское национальное сознание и его материальное выражение — русский язык. С этой целью 1 августа 1923 г. было принято постановление Всеукраинского ЦИК и Совнаркома УССР «О мерах по обеспечению равноправия языков и о содействии в развитии украинского языка». Декларировавшееся «равноправие языков», разумеется, являлось не более чем дымовой завесой, призванной скрыть истинную цель развернувшейся кампании: объявление тотальной войны русскому языку и русской культуре. В постановлении откровенно говорилось, что «признававшееся до сих пор формальное равенство между двумя наиболее распространенными на Украине языками — украинским и русским — недостаточно», ибо «жизнь, как показал опыт, приводит к фактическому преобладанию русского языка». А раз так, следует эту реальную жизнь исковеркать и изуродовать до такой степени, чтобы она стала, наконец, соответствовать принятому партийному курсу. В средствах не стеснялись, делая упор на самое излюбленное из них — насилие.

Задействованными оказались все возможные структуры власти, от законодательных до карательных. Для перевода Русского населения на «мову» были созданы «тройки по украинизации» (по типу печально знаменитых «троек ГПУ», отправивших на смерть миллионы людей), а также тысячи «комиссий» того же рода. Всем служащим предприятий и учреждений было предписано незамедлительно перейти на украинский язык. Замеченные в «отрицательном отношении к украинизации» сразу увольнялись. Теперь на украинский новояз переводились не только документация, вывески, газеты, но даже разговаривать в учреждениях порусски запрещалось. Когда, например, в Народном комиссариате просвещения обнаружили, что в подведомственных учреждениях и после украинизации преподавательского состава технический персонал остается русскоязычным, то распорядились, чтобы под угрозой немедленного увольнения все уборщицы, дворники, курьеры перешли исключительно на украинский. А поскольку никто из них «мовы» не знал, им было предписано пройти курсы по ее изучению, причем деньги на эти курсы вычитались из их зарплаты. Впрочем, принимались меры и покруче. Директор Украинского института лингвистического просвещения в Киеве И.М. Сияк (выходец из Галиции) категорически запретил говорить в возглавляемом им учреждении на русском языке. Над студентом Ивановым, продолжавшим говорить по-русски, по инициативе директора был проведен общественно-показательный суд, после чего студента исключили из института...

А сверху продолжали сыпаться грозные циркуляры. 30 апреля 1925 г. вышло новое постановление ЦИК и Совнаркома УССР, предписывавшее всем государственным учреждениям и государственным торгово-промышленным предприятиям перейти на украинское делопроизводство не позднее 1 января 1926 года. Этим же постановлением на рабоче-крестьянскую инспекцию возлагалась обязанность проведения периодических проверок украинизации советского аппарата. 6 июля 1927 г. очередное постановление, которое не только повторяло требование о ведении всего делопроизводства на «мове», но и обязывало руководителей предприятий и учреждений увольнять без предупреждения и выходного пособия всех сотрудников, не выучивших украинский язык в установленные сроки или настроенных против украинизации.

В приказном порядке украинизировались пресса, издательская деятельность, радио, кино, театры, концертные организации. Украинизация прессы достигла в 1930 г. 68,8%, а в 1932 г. эта цифра поднялась до 87,5%. К 1930 г. осталось только три крупные газеты на русском языке (в Одессе, Донецке и Мариуполе). Борьба с газетами на русском языке достигла такого накала, что на Украине ограничили распространение даже центральных газет, в том числе главного печатного органа ВКП(б) — газеты «Правда». На XV окружной конференции Киевской организации КП(б)У (1930) один из ее делегатов, старый большевик, поведал следующее: «Я хочу остановиться на деле распространения центрального органа нашей партии — «Правды». Я распространял ее, когда она была еще маленькой газетой, когда ее начали только издавать. Должен сказать, что сейчас ее намного труднее распространять, чем при меньшевиках» (т.е. Временном правительстве). Как рассказал далее этот делегат, когда он обращался в партячейки на киевских заводах с просьбой посодействовать в проведении подписки на газету среди рабочих, то неизменно натыкался на отказ. «Говорят, что нужно украинизироваться, распространять украинские газеты, а поэтому «Правда» не нужна». Вместо центральной партийной газеты секретари заводских партячеек распространяли украиноязычную «Пролетарську правду». Примечательно, что участники конференции, выслушав жалобщика, не поддержали его. Наоборот, было принято решение «увеличить подписку на украинскую прессу и провести дальнейшую украинизацию заводской прессы», «еще больше распространять украинскую прессу среди рабочего класса».

Так обстояло в УССР дело с газетами. Что касается журналов, то в 1928 г. 71,2% из них издавались на украинском, а в следующем году эта цифра достигла 84%. Украинские книги в общей массе книжной продукции составляли в 1925—1926 гг. — 45,8%, в 1927—1928 гг. — 53,9%. В 1931г. — 76,9%. Та же участь постигла и театр. Первоначально в этой сфере (особенно в оперных театрах) украинизация продвигалась с большим трудом. К 1927 г. она охватила лишь 26% театральной сферы. Но затем дело пошло быстрее и к началу 1930-х годов русскоязычные театры были фактически вытеснены с Украины, а центральные театральные помещения перешли к украинским труппам. В 1931 г. в УССР было 66 украинских, 12 еврейских и только 9 русских стационарных театров.

К 1927 г. 82% школ УССР были украинизированы, 76% от общего числа учащихся посещали украинские школы.

С середины 20-х годов именно украинский новояз преимущественно использовался при ликвидации безграмотности. Так, в 1925/26 учебном году в УССР существовало 13 350 ликбезов на украинском (на русском языке таких ликбезов насчитывалось только 3321). В 1927 г. 78% всех ликбезов проводили обучение на украинском. Особенно впечатляющие результаты были достигнуты в сфере украинизации начального образования. К 1930 г. в республике насчитывалось 14 430 украинских начальных школ, (русских 1504). «Мова», с довольством отмечает в это время украинизатор-языковед Алексей Синявский, «из языка жменьки полулегальной интеллигенции до Октябрьской революции волей этой последней становится органом государственной жизни страны».

Активно велась работа по кодификации литературных норм, по упорядочению лексики и орфографии «мовы». В 1921 г. был открыт Институт украинского научного языка, который разрабатывал научную терминологию. С 1925 г. при украинском Совнаркоме работала Государственная комиссия для разработки правил правописания украинского новояза. В 1927 г. была проведена так называемая Правописная конференция, на которой предметом обсуждения стала единая система орфографии (она была введена в действие постановлением Совнаркома УССР в 1928 г.). Реформа правописания укрмовы, осуществленная под руководством Николая Скрыпника, сменившего на посту наркома просвещения УССР А.Я.Шумского, не только закрепила результат аналогичной «работы» Грушевского, но и пошла еще дальше в деле окончательного отрыва ее от русского языка. Вот только некоторые перлы украинского «правопысу» 1928—1929 гг.: «дияектика», «плян», «парлямент», «соцiяльний», «нарщ», «мапа», «фльота», «карафа», «фiранка» и т.д. и т.п. В докладе, зачитанном в январе 1929 г. в Коммунистической академии, специалист по «культурному строительству в национальных республиках» С. Диманштейн отмечал главное достижение украинизации:

«Возьмем дореволюционный украинский язык на Украине, скажем, язык Шевченко, и теперешний украинский язык, с одной стороны, и русский язык — с другой: Шевченко почти каждый из вас поймет. А если возьмете какого-либо современного украинского писателя — Тычину, Досвитского или другого из новых, — я не знаю, кто из вас, не знающих украинского или хотя бы польского языка, поймет этот язык на основе русского. По отношению к русскому языку мы видим здесь значительное увеличение расхождения».

Что, собственно, и являлось подлинной целью украинизации: любыми способами увеличить расхождения с русским языком вновь создаваемого украинского новояза. При этом откровенное признание странной и диковинной особенности этого вновь изобретенного «языка»: он мог быть понятен только при знании польского!..

Впрочем, действительность оказалась не такой податливой, как хотелось бы украинским коммунистам. «Тип «малоросса» не умер и до сих пор на Украине», — негодовал «щирый украинец» В.Г. Коряк (Блумштейн). «Презренный шкурнический тип малоросса, который... бравирует своим безразличным отношением ко всему украинскому и готов всегда оплевать его», — постоянно клеймил и А.Я. Шумский, нарком просвещения УССР в 1924—1927 гг..

Действительно, «косный и отсталый» народ никак не желал поддаваться украинской дрессировке, упорно держась за свой родной русский язык. «Украинская литература широко не идет, приходится силой распространять ее», — жаловался на I Всеукраинском учительском съезде (1925) делегат Киевской губернии. Но и принуждение мало помогало. Украиноязычные газеты теряли читателей. «Обывательская публика желает читать неместную газету, лишь бы не украинскую» — записывает в дневник Сергей Ефремов. Однако ничем не отличались от «обывательской публики» и слушатели высших «курсов украинознавства», которым присваивалась категория «хорошо знающих» украинский язык:

«Проверка того, как и что именно читает наш слушатель из периодики украинской, то и дело давала очень плохие результаты, — сообщается в отчете за 1929 год. — Конечно, слушатель говорит, что читает «Комунiшт», «BicTi» или рабочую газету «Пролетар», но это в основном не искренне — в лучшем случае он просматривает кое-как и то очень поверхностно эти газеты, а доказательство этому то, что редко какой слушатель мог назвать хоть одного-двух постоянных сотрудников той или иной газеты».

Не желали читать украинских газет и селяне:

«Наша украинская газета еще мало распространяется на селе — докладывал на уже упомянутом учительском съезде делегат из Харькова. — Возьму пример: у нас на Харьковщине на селе русская газета «Харьковский пролетарий» по каким-то причинам лучше распространяется, почему-то ее больше выписывают, чем «Селянську правду».

Та же картина наблюдалась в театрах. Посещаемость украиноязычных спектаклей резко упала. Чтобы заполнить зрительные залы, властям приходилось организовывать принудительные «культпоходы» в театр рабочих коллективов. Туго прививался украинский и в школе. Попадая из русскоязычной среды в украинизированные учебные заведения, дети калечили свою речь:

«Я имел возможность наблюдать речь подростков, мальчиков и девочек, учеников полтавских трудовых и профессиональных школ, где язык преподавания — украинский. Речь этих детей представляет собой какой-то уродливый конгломерат, какую-то невыговариваемую мешанину слов украинских и московских», — замечает один из украинизаторов.

А украинский министр просвещения Шумский даже жаловался, что «украинизация идет туго, на украинизацию смотрят как на повинность, которую выполняют нехотя, выполняют с большой оттяжкой»...

Это и было тяжелой повинностью, наложенной на население Малороссии коммунистической диктатурой, с целью вышибания из него всякой русскости. С этой же целью все это население совершенно произвольно по наводке шумских и скрыпников оптом было зачислено в «украинцы». Но адептам украинизации это мало помогло: они, как и раньше, испытывали острейший дефицит кадров для украинизации «украинского» населения. В мае 1923 г. второй секретарь ЦК КП(б)У Д. З Лебедь направил записку в комиссию Политбюро ЦК КП(б)У с предложением в короткий срок «взять на учет всех членов партии, говорящих на украинском языке», а также «выяснить украинских работников, говорящих на украинском языке, отозванных и откомандированных на территории других республик». Число знающих «ридну мову» было столь мизерно, что приходилось их всех ставить на учет.

Но и после столь тщательной мобилизации укркадров катастрофически не хватало. Особенно на местах. В 1924 г. в ЦИК СССР пришло письмо, авторы которого подписались как «инструктор Степашко-украинец, зав.конторой Гвоздя-белорус». Категорически выступая против присоединения к УССР ряда пограничных территорий РСФСР, население которых официально было признано «украинцами», они в обоснование своего мнения приводили следующий красноречивый факт: «Когда весной в этом году в городе Серединой Буде Черниговской губернии было получено предписание ввести с 1 августа украинский язык, все всполошились. Бросились искать украинцев, могущих хотя бы чему-нибудь научить по-украински. Нет никого. Наконец, нашли кого-то, но оказался исключенным из профсоюза, как чуждый элемент. Пришлось пойти на поклон — предложить принять вновь его в профсоюз — учи только»...

Чтобы восполнить острую нехватку «украинцев», решили начать завозить их из Галиции. Одного из изобретателей украинского новояза, М.С. Грушевского, стали приглашать переехать в УССР еще в 1923 г., сразу же после XII съезда РКП(б), уверив, что «по желанию Ленина теперь национальный вопрос решен в пользу нерусских народов твердо и бесповоротно». Бывший австрийский агент, высокопоставленный масон и заклятый враг России охотно откликнулся на приглашение и в 1924 г. прибыл в УССР. Но это стало лишь первым шагом на пути массового завоза галичан в республику. 6 августа 1925 г. комиссия по украинизации Политбюро ЦК КП(б)У специально рассмотрела вопрос об использовании «украинцев» из Восточной Галиции. Было решено выявить «все способные к работе силы и использовать их» в УССР. Уже к концу 1925 г. в республике орудовала многотысячная армия галицких «янычар», подготовленных еще при австрийском императоре Франце-Иосифе, и с каждым месяцем число их увеличивалось. В 1926 г. приехал «украинский географ» С.Л. Рудницкий, в 1927 — «украинский историк» М.М. Лозинский. В одном из своих писем Грушевский сообщал, что в УССР из Галиции переехало около 50 тыс. человек, многие с женами и семьями, молодые люди и мужчины.

Вся эта заезжая публика сразу же заняла теплые местечки во множестве бюрократических структур, занимавшихся украинизацией Малороссии. Много галичан работало в аппарате украинского Наркомпроса. Его учеными секретарями были А.И. Бадан-Яворенко, а затем И.М. Зозуляк. Личным секретарем Скрыпника был галичанин Н.В. Ерстенюк. Коммунисты не скупились в обеспечении этого антирусского «десанта» и щедрыми материальными благами. Видный представитель галицкого украинства К.Студинский, посетивший УССР, с довольством отмечал: «Партийный, хоть и комиссар (министр) получает самое большее 210 руб. в месяц, когда украинизатор, работающий в пяти кружках, зарабатывает 500 руб.».

Насколько далеко заходила благосклонность советской власти к галицким «украинцам», можно судить по той трогательной заботе, которую проявляла она в отношении нужд украинских деятелей, продолжавших жить в Галиции. Уже в 1921 г. было принято решение о субсидировании львовского «Наукового товариства им. Шевченко». Выплаты по тем временам достигали немалой величины. Например, на 1927 г. планировалось выделить этой организации дотацию в размере 24 тыс. рублей (примерно 12000 дол.). Такой же размер субсидий сохранялся и в последующие годы. Так, в 1933 г. планировалось выделить 9000 долларов. Оказывалась материальная помощь и наиболее известным деятелям «украинской культуры», проживавшим в Галиции, между прочим, иностранным гражданам. Например, в 1928 г. было принято решение о назначении пенсий «вьщатным украинськым пысьмэнныкам» — О.Ю.Кобылянской, проживавшей в Черновцах на Буковине, и В.С.Стефанику из Галиции. В том же году назначена пенсия вдове еще одного галицкого деятеля — В.Гнатюка. Всего же на начало 1930-х годов советское правительство перечисляло за границу деньги семи персональным пенсионерам УССР на общую сумму 7920 руб. золотом. Помимо вышеперечисленных деятелей пенсию получала и вдова Ивана Франко. Эти пенсии были отменены только в мае 1934 г. (кроме пенсии семье И.Франко).

Заезжие украинизаторы весьма высоко оценивали политику коммунистов в Малороссии. Грушевский, например, в письме одному из своих соратников восторженно писал: «Я здесь, несмотря на все недостатки, чувствую себя в Украинской Республике, которую мы начали строить в 1917 г.».

Но пиетет к галицийским самостийникам со стороны коммунистов не мог изменить враждебного отношения к ним местного населения. М.М. Лозинский, перебравшийся в Харьков, жаловался:

«Мое несчастье в том, что я — галичанин. Здесь галичан никто не любит. Старшая русская публика относится к ним враждебно как к большевистскому орудию украинизации (вечные разговоры о «галицийской мове»). Старшие местные украинцы относятся еще хуже, считая галичан «предателями» и «большевистскими наймитами». А советский актив и партийцы тоже их считают чем-то отличным от себя».

Но галицких «янычар» такое отношение не смущало, и они с энтузиазмом исполняли предназначенную им миссию... Их преданность советской власти представляла еще и своеобразную форму благодарности, ведь именно коммунисты в тот момент были ближайшими союзниками и соратниками «украинцев» в их непримиримой борьбе против русских непосредственно в самой Галиции.

В послевоенный период русское движение в Галиции снова возродилось, несмотря на страшные потери, понесенные в 1914—1918 гг., когда в результате развязанного австро-венгерской военщиной в союзе с поляками и «украинцами» террора были убиты десятки тысяч ни в чем не повинных русских галичан. И хотя польская власть относилась к этому возрождению исключительно враждебно, всячески препятствуя его развитию, оно пользовалось массовой поддержкой сотен тысяч местных жителей. Только в русской селянской организации (РСО) состояло до 100 тыс. человек. Но кроме польской власти, русские организации столкнулись с еще большей враждебностью со стороны местных «украинцев» и коммунистов. «Москвофилы», так презрительно называли они русских галичан, тех, кто в отличие от них не отказался ни от своей природной национальности, ни от своей православной веры. «Часть украинских крестьян еще и до сих пор попадает под влияние реакционной москвофильской агитации, главным образом на Полесье и в округах Золочев, Львов, Перемышль», — отмечал в 1928 г. в своей резолюции III съезд Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ). «Галицкое москвофильство... представляет теперь серьезную опасность для западноукраинского революционного движения», — отмечалось в тезисах пленума ЦК КПЗУ (1930).

Понятно, что деятельность КПЗУ финансировалась из СССР. Отсюда же осуществлялось и идейное руководство. «Галицкое москвофильство — корень графов Бобринских, епископов Евлогиев, русской черной сотни — необходимо уничтожить. И сделать это нужно как можно быстрее», — формулировал задание главный идеолог КП(б)У А. А.Хвыля (Олинтер).

Сделать это «как можно быстрее» следовало уже потому, что русские галичане прекрасно знали, что скрывается за искусственно слепленной большевиками «Украиной» и смело разоблачали в своей печати этот антирусский проект:

«Мы отрицаем самостоятельную Украину в национальном и государственном значении, ибо знаем, что таковая Украина — не Украина, а притон своих проходимцев и чужих искателей легкой наживы».

Вскрывали галичане и истинную цель украинизации:

«Вот уже десять лет коммунисты не за страх, а за совесть украинизируют Малороссию, чтобы таким образом парализовать нормальный рост общерусской культуры и тем самым противодействовать росту общерусского национального сознания. Бесконечными экспериментами в области творения украинской культуры они измучили и до смерти надоели малорусскому народу».

Галицийский «десант» в этих нескончаемых экспериментах над «малорусским народом» был задействован самым непосредственным образом, но даже массовый завоз из Польши многих тысяч украинизаторов так и не помог решить проблему украинских кадров.

Комиссия ЦКК ВКП(б), обследовавшая практику проведения национальной политики в УССР в 1928 г., вынуждена была признать наличие объективных факторов, существенно затруднявших украинизацию партийных и государственных учреждений. Прежде всего, незавершенность формирования украинского новояза: «Несколько раз менялась грамматика, и лица, раз уже сдавшие экзамен по украинскому языку, снова подвергались испытанию». Кроме того, «для большинства госслужащих украинский язык все еще является языком официальным, которым пользуются лишь в стенах учреждений и то, главным образом, для составления «бумаг». Разговорным же языком вне стен учреждения, но зачастую и в самом учреждении, для многих все еще является русский язык».

Однако самые главные трудности украинский новояз создавал в тех сферах, где требовались высокая квалификация и соответствующий ей язык, а не его искусственный суррогат. Ввиду этого власти приходилось идти на некоторые послабления в деле тотальной украинизации края. Примером таких «послаблений» может служить изданная в июле 1928 г. Центральной всеукраинской комиссией по украинизации при Совнаркоме УССР инструкция. В этом документе говорилось о трудностях с подбором высококвалифицированных кадров, владеющих украинским языком, для работы в госучреждениях СССР, действовавших на территории республики. В связи с этим для данных учреждений допускалось — временно — ведение делопроизводства на двух языках — русском и украинском. В целях обеспечения учреждений высококвалифицированными кадрами инструкция также разрешала принимать на работу лиц, не владевших украинским, с условием, чтобы они в течение года этот язык непременно выучили.

Однако и такого рода «поблажки» не решали проблемы. Из республики начался отток научных кадров. «Не только реакционеры, но и явно советские ученые начинают говорить, а кое-где уже и принимают меры, чтобы перевестись в Россию, другие республики, «где нет украинского наречия»», — жаловались украинизаторы. Это беспокоило, тем более, что приходившая на смену старой интеллигенции новая, уже подвергшаяся украинизации, была «гораздо более слабая и числом и умением».

+ + +

Наряду с такого рода пассивными формами протеста против украинизации, власть натолкнулась и на явное сопротивление ей со стороны населения Малороссии. Причем со стороны самых разных его социальных слоев или, точнее, всех социальных слоев — от высокопоставленных советских служащих до политически индефферентных крестьян. Группа беспартийных с Малороссии (58 человек) в своем приветствии XIII съезду РКП(б) (1924), жалуясь на низкие темпы украинизации в южных губерниях Украины (Донецкой, Екатеринославской и Одесской), приводила примеры неуважительного отношения к украинскому языку со стороны госслужащих этих регионов. Когда к последним авторы письма обращались на «мове», то в ответ слышали: «Потрудитесь говорить на понятном языке, а не на турецком».

Но не только советские работники не жаловали «мову». В штыки встретила ее и интеллигенция. Так, преподаватель математики из Днепропетровска Белинский утверждал, что «украинский язык годен только для песен, ведь им нельзя пользоваться всегда, ведь это выдумка, чуждая даже для украинцев». А преподаватель физики Бароновский заявлял: «На этом (украинском) языке невозможно два слова сказать, он груб и непригоден для такого предмета, как физика... Чрезвычайно глупо и то, что требуют строительства какой-то национальной культуры, ведь, по сути, Украина сейчас не что иное, как часть России, никогда она не будет самостоятельной, всегда будет жить по указке матушки России».

Еще более откровенно о «мове» высказался заместитель главного бухгалтера николаевского завода «Марти» Новиков, который заявил: «Украинский язык — собачий язык, и учить я его не буду. Пошлите лучше меня в Великороссию». Товарищеский суд вынес постановление об увольнении Новикова с завода, но за своего бухгалтера вступился директор. Дело ограничилось выговором. Мягкость «приговора» объяснялась всеобщим сочувствием к пострадавшему, ибо подобное отношение к «мове» было присуще не только интеллигенции, но и рабочим. В резолюции оргбюро ЦК КП(б)У, составленной в 1929 г. и снабженной грифом «совершенно секретно», отмечалось резко негативное восприятие украинизации в среде рабочих и инженерно-технических работников промышленных регионов УССР, особенно Донбасса.

Впрочем, то же неприятие украинизации было характерно и для большинства крестьян. В своем письме в ЦК Компартии Украины рабочий-партиец из Луганска писал следующее: «Убежден, что 50% крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, другая половина, если и понимает, то все же хуже, чем русский язык... Тогда зачем такое угощение для крестьян?». Автора особенно возмущал перевод на «мову» партийной печати: «Я не говорю уже о «Коммунисте» на украинском языке. Одна часть, более сознательная, подписку не прекращает и самым добросовестным образом складывает газеты для хозяйственных нужд. Это ли не трагедия... Другая часть совсем не берет и не выписывает газет на украинском языке и, только озираясь по сторонам (на предмет партлица), запустит словцо по адресу украинизации».

Житель села Никольского Павловского района Сталинского округа в своем письме в редакцию «Крестьянской газеты» (1927) сетовал на то, что «у нас на Украине Сталинского района издаются книги, объявления, разные распоряжения» на украинском языке, «не понятном для народа». «На сходах читают наказы, распоряжения, объявления и т.д. на украинском языке. Народ заявляет: «Читать на русском понятном языке, не надо нам читать на венгерском», т.е. на непонятном языке». Такие же затруднения вызывали и объявления, «расклеенные на РИКе (райисполкоме) и сельсовете», их никто не хотел читать, «потому что написано на украинском непонятном языке». Делопроизводство на «мове» вызывало еще большее раздражение крестьян: «...разругается другой гражданин и уйдет, и так большинство недовольно». Отвергалась и пресса на «мове»: «Газеты русские из Москвы разворачиваются читать нарасхват, а украинское «Рад[янське] село» лежит рядом, никто не берет»; «какие имеются [книги] на русском языке — нарасхват разбирают, а от украинских отбегают...»; «большинству интересно прочитать биографию В.И.Ленина и др., но на русском понятном языке нет, а на украинском есть, никто не хочет читать, а если кто возьмется, то ничего не поймет без переводчика». «Для чего это?» — спрашивал автор письма. А послание свое заканчивал призывом к высшим центральным властям «прислушаться к народу Украины, к тем местностям, где не говорят на украинском языке и не читают, и не разберут читанное и слушающееся, отменить постановление XIII съезда об украинизации, нежелательности местностям говорить на украинском языке. Вот что говорит народ».

В Одессе в январе 1926 г. выступавшему на собрании партактива члену ЦК КП(б)У Ф.Д.Корнюшину из зала было прислано несколько записок относительно украинизации. В одной из них некто Кравчук писал:

«Для вас, более чем для кого другого, должно быть ясным, что подавляющее большинство населения в Одессе и на Одесщине составляют русские и евреи. Зачем же поребячьи тешить себя и других, что это не так. Ведь поголовная украинизация — подавляющим большинством неукраинского населения — есть акт насильственного действия, свойственный колонизаторской политике буржуазии... Ведь нынешняя линия ведет к искусственному ассимилированию русского и еврейского населения среди привилегированной украинской нации... Надо же снять, наконец, шоры с глаз и не душить свободу языка неукраинской нации. Долго ли ЦК КП(б)У будет заниматься насильственной украинизацией и к чему это поведет?».

«Шоры», однако, никто не собирался снимать. Не помогло даже вмешательство И.В. Сталина. В апреле 1926 г. вождь партии отправил письмо «Кагановичу и другим членам политбюро ЦК КП(б)У», в котором отмечал:

«Нельзя украинизировать сверху пролетариат. Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский. Это противоречит принципу свободного развития национальностей. Это была бы не национальная свобода, а своеобразная форма национального гнета».

Но и попытка И.В.Сталина образумить фанатиков украинизации завершилась ничем.

Многочисленные жалобы, обращения и открыто выражаемое массовое недовольство лишь подстегнули их к еще большему ужесточению политики украинизации. Лазарь Каганович, возглавивший в апреле 1925 г. компартию Украины, в очередной раз потребовал «со всей силой нажимать в деле украинизации».

И нажимали. Со всей силой. Уродовали до неузнаваемости образование, печать, репертуары театров, саму речь жителей края. «Каждый член партии, каждый гражданин должен знать одно: национальная политика в действительно ленинском понимании на Украине неминуемо ведет к полной украинизации всего рабочего класса на Украине, украинизации прессы, школы, научной работы» — категорически заявлял зав. отделом прессы ЦК КП(б)У А. А. Хвыля (Олинтер). В унисон с ним разъяснял «политику партии» еще один известный украинизатор Г. Ф. Лапчинский:

«Бывает, приходится слышать разговоры, что, дескать, украинизация слишком остро проводится, что массам она не нужна, что крестьянство вроде бы хорошо и русский язык понимает, что рабочие не хотят усваивать украинскую культуру, потому что это отдаляет их от их братьев русских. Все такие разговоры — в какие бы ультрареволюционные и «интернационалистические» наряды ни одевались — партия в лице своих руководителей и каждый отдельный разумный партиец — считают проявлением антирабочего и антиреволюционного влияния буржуазно-нэповских и интеллигентских настроений на рабочий класс».

А нарком образования УССР Н.А. Скрыпник, бывший чекист и друг Ленина, был еще более откровенен:

«Украинизация проводится и будет проводиться решительными мерами... Тот, кто это не понимает или не хочет понять, не может не рассматриваться правительством как контрреволюционер и сознательный или бессознательный враг Советской власти».

С «врагами» же не стоило церемониться. И не церемонились. За критику или саботаж украинизации можно было получить срок. Например, профессор Киевского политехнического института Я.Маркович получил год тюрьмы и был выслан в Нижний Новгород «за нежелание читать лекции на украинском языке».

Но заботились не о развитии «мовы», а об уничтожении русской культуры. Еще один чекист, а по совместительству украинский литератор Мыкола Хвылевый писал в это время: «Украинское общество, окрепнув, не примирится со своим фактическим гегемоном — русским конкурентом. Мы должны стать немедленно на сторону молодого украинского общества, представляющего не только крестьянина, но и рабочего, и этим навсегда покончить с контрреволюционной идеей создавать на Украине русскую культуру». Он же в другом месте:

«Перед нами стоит такой вопрос: на какую из мировых литератур взять курс? Во всяком случае, не на русскую... Дело в том, что русская литература тяготеет над нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию».

От «подражания» следовало избавляться всеми доступными средствами, поэтому всему русскому немедленно приклеивался ярлык «контрреволюционного» и «вражеского», а «украинское» автоматически обретало ранг «социалистического» и «передового»...

+ + +

Таков был коммунистический «интернационализм» в действии. Коммунисты упорно следовали раз избранным путем и всеми наличными средствами проводили политику дерусификации Малороссии, удовлетворяя при этом любые, даже самые абсурдные притязания украинизаторов, в том числе и территориальные.

Сергей Родин
http://derzava.com/art_desc.php?aid=388

Постоянный адрес данной страницы: http://www.rusidea.org/?a=32038