Многие-колхозники оказывали исключительно упорное индивиду­альное сопротивление коллективизации. На следующих страницах будет описано несколько таких едино­личников, их упорная борьба против коллективизации и печальная судьба.

Шахтер-крестьянин и коллективизация

Мужественным борцом против насильственной коллективизации был очень интересный человек из Болотного.

Малоземельный бедный крестьянин, он до революции ходил летом на заработки. Работал, главным образом, на шахтах. Он был очень на­читанный и культурный человек. В его большой личной библиотеке были солидные исторические груды и народные сказки, учебники фи­зики и русская классическая литература, брошюры Ленина и «Боже­ственная Комедия» Данте. Еще до Октябрьской революции он был убежденным большевиком.

После Октября он стал одним из волостных комиссаров. Но, будучи человеком чрезвычайно честным и справедливым, он вступил в резкое столкновение с другими большевистскими комиссарами, которые го­сударственные средства использовали не для народа, а для своих лич­ных целей. Его исключили из партии: «демагог», «склочник». Он купил лошадь, стал крестьянствовать и в годы нэпа превратился в типичного крестьянина-середняка.

Когда началась принудительная коллективизация, он резко вы­ступал на собраниях против этого мероприятия.

— Имущество праздных богачей получилось от эксплуатации. По­этому его можно отобрать и принудительно. Но нельзя насильственно {131} отбирать у крестьян их трудовую собственность, которую они заработали своими мозолистыми руками в поте лица своего. Я раньше тоже считал социализм раем. А теперь думаю по-другому. Но если вы до сих пор увлекаетесь социализмом, то призывайте крестьян доб­ровольно идти в колхозный рай. А зачем же вы загоняете в рай дуби­ной?...

Он категорически отказывался вступать в колхоз и говорил, что никому не отдаст своей лошади, своей трудовой собственности и вы­гонит из своей избы всякого, кто придет отбирать у него имущество в колхоз.

Малокультурные докладчики из райкома были бессильны диску­тировать на крестьянских собраниях с таким умным и начитанным оратором. Он говорил с душой, очень картинно и красноречиво, на­полняя свою речь убедительными примерами, яркими афоризмами, ядовитыми шутками. После дискуссии с таким оратором уполномочен­ные теряли свой гонор и представлялись участникам собрания общи­панными курами.

Бессильные в дискуссиях, райкомовские уполномо­ченные злобно ругали этого бывшего большевика «предателем», «под­кулачником», «контрреволюционером» и угрожали ему арестом и ла­герем.

Вскоре болезнь свалила его, и он никуда не мог выходить. Смер­тельно больной, он лежал в постели. А к нему ходил секретарь волост­ной парторганизации: все уговаривал вступать в колхоз и угрожал... Только смерть избавила этого борца против коллективизации от ла­геря.

Жена и сын, по его предсмертному совету, в колхоз не пошли. Они бросили в деревне все свое имущество, ночью ушли куда-то и уже в свою деревню не возвращались...

Вдова и «колхозное головокружение»

В Болотном я встретил вдову, которая при первой коллективизации в артель не вступила. Все имущество у нее отобрали и передали кол­хозу, но она туда не пошла.

Ее с тремя детьми местные начальники хотели сослать в лагерь. Но потом раздумали: «В лагере на лесозаготовках она не заработает даже пайка на себя и на детей. Куда ее в лагерь?! Пусть остается в деревне и подыхает тут»... {132}

Уже после вторичной коллективизации я встретил ее в селе, зашел к ней в хату. Она охотно поведала мне печальную историю.

- Хоть и бедная я, а в колхоз поступать никак не хотела. Но с нами, дорогой, ни в чем не считаются. Вот организовали товарищи ар­тель и в нашем селе. А как организовали, то отобрали и у меня все: и лошадь, и корову, и плуг, и телегу. И все это передали колхозу, хоть я вступать в него не пожелала... Но потом в газетах пропечатали «Головокружение» Сталина. Тут пошла я к председателю колхоза и говорю ему: «Верните мне мою лошадь, плуг, телегу. Я же в колхоз не вступала, а насильно загонять в колхоз права не имеете, потому Сталин за «головокружение» ругается...»

Посмеялся председатель надо мной. Сказал, что у меня самой «головокружение от неуспехов» началось. А моего имущества мне из колхоза не вернул... Ну, ладно, думаю, лишь бы земли дали: семян припасла, а землю я с ребятами вскопаю лопатою, забороню граблями... Да не тут-то было: земли не дали. Дали только для огорода усадьбу, четверть гектара, и больше ничего... А вскоре опять «головокружение» началось. Пришли ко мне колхозные начальники, обыскали мою хату и погреб и забрали у меня все продовольствие до крошки: и зерно, и картошку, и свеклу, и ка­пусту. Под метелку все подчистили... «А когда в колхоз поступишь, тогда продукты выдадим... Ты, — говорят, — насчет «головокруже­ния» все болтаешь. А товарищ Сталин про свое «головокружение» уже давно забыл. И нам новую директиву прислал: «вернуть неустойчивых товарищей-колхозников обратно в колхозы!..» Твои продукты и скот мы в колхоз забрали. А ты можешь, конечно, жить единолично: мы тебя не приневоливаем...» Вот как дело повернули: или помирай — или в колхоз ступай!... Посмотрела я на своих ребят-сиротинушек. Они, пригорюнившись, сидят и не евши плачут... Голод — не тетка. Помирать никому не хочется. А морить детей и подавно... Залилась я сама слезами и пошла в колхоз...

Баба вытерла рукавом набежавшие слезы.

— Поступила в колхоз, да толку мало, — продолжала она, после минутного молчания. — Пока еще с голоду не померли, да и жить не живем. Так, только мучимся... Не жисть, а одна колгота!...

Баба вздохнула, безнадежно махнула рукой и уткнулась в свою работу: она чинила сынишке штаны.

{133}

« Золотых дел мастер...»

На рабочем поселке, при железнодорожной станции, мне пришлось увидеть много таких упорных единоличников, которые, не желая вступать в колхоз, уехали из деревни. Работу они нашли на ближай­ших заводах и новостройках (предварительно раздобыв всякими пу­тями необходимые справки). А жилье часто устраивали сами, очень примитивное. Некоторые семьи построили хижины, обмазавши плет­невые стены глиной. Другие соорудили землянки.

Крестьянин, приехавший сюда с семьей из Орловской области, никак не хотел расставаться с лошадью. Он нашел себе работу ассе­низатора при станции и местной новостройке.

— Ну, каковы ваши дела, господин золотых дел мастер? — под­трунивали над ним знакомые.

— Дела идут, контора пишет. Дерьмо вожу — хлеб зарабатываю,

— отвечал он в тон шутникам. — Гораздо лучше иметь дело с дерь­мом, чем с колхозом...

Но единоличников не оставили в покое даже на таких «ароматных» работах. Чтобы доконать упорных единоличников, которые зарабаты­вают хлеб частным извозом, на своих лошадях, советское правитель­ство издало указ: обложить каждую лошадь единоличника тысяче­рублевым годичным налогом, который должен быть внесен в государ­ственную кассу вперед за год, единовременно.

— Ну, а каково теперь самочувствие у его ароматного величества?

— спросили знакомые у ассенизатора.

— Моя бочка не так воняет: декреты сильнее смердят, — угрюмо ответил ассенизатор...

Ему пришлось отказаться от лошади: он продал ее новостройке, при которой работал. Прослезился мужик, прощаясь с другом своим и кормильцем, когда отводил ее на конюшню новостройки...

Хотя он продолжал работать на той же работе и на той же лошади, но самочувствие его совсем изменилось. Он стал угрюмым и озлоблен­ным. — Теперь я не хозяин, а батрак, — говорил он...

{134}

Поселок единоличников

Колхозник из Болотного пробрался на заработки на Дальний Восток, на какое-то строительство.

Увидел, что земля там кругом пустует, людей нет.

Привез туда семью. С некоторыми другими семьями поселились колхозники-отходники в глуши, маленьким поселочком. Каждая семья заняла для себя отдельный участок земли. Стали землю обрабатывать, рыбу ловить. Зажили отрубниками-единоличниками. Радовались и не­доумевали: «Неужели от чертова пекла, от колхоза, избавились?!.»

Но через год розыскала их местная власть.

— Тут жить нельзя: это пограничная полоса... Прогнали этих поселян за 200 километров, в глубь страны. Перевелись. Хижины опять построили. Опять за земельку приня­лись.

А через год власть опять их прогнала: там военные объекты начали строить... Власть указала, чтобы эти люди переселились еще на 200 километров, в тайгу. И, кроме того, потребовала:

— Никаких единоличных хозяйств в Советском Союзе больше не может быть. Поселок должен быть колхозом. Видать, вы от колхоза крутитесь...

— Плюнули мы с досады на всю эту чертовщину: нигде жить не дают, дьяволы! — рассказывал колхозник. — И домой вернулись, в свое село... К начальству пришлось идти на поклон, с подарочком. Ну, тогда, вестимо, председатель колхозным бригадиром назначил.

Домашний батрак колхозников

В селе встретил я «раскулаченного» крестьянина, Ивана Федоро­вича, которого за антиколхозную пропаганду большевики в тюрьму отправили. Он отсидел в тюрьме год и вернулся в свою деревню.

— В колхоз я не пошел: это хуже окопов, — говорил этот старый солдат. — А в карпатских окопах я несколько лет промучился во вре­мя Германской войны, знаю их хорошо. «Ах, Карпаты, вы Карпаты, будут помнить вас солдаты!.. » — так воздыхала солдатская песня. Довольно мне одних Карпат: других не хочу... А сыновья мои (четы­рех орлов выростил!) после раскулачивания вступили в колхоз. Начальники {135} с ножем к горлу приступили: или в колхоз — или в лагерь, в Сибирь!... И старуха моя с ними. Потом, когда тут объявили набор на переселение, они уехали в украинский колхоз, в Харьковскую об­ласть. Пишут теперь, что жизнь там не так плоха, как тут, зовут к се­бе. Но я не хочу и туда ехать: совестно в чужое, разоренное гнездо залезать...

Задумался старик. Потом встрепенулся:

— А другие залезают. И не туда еще залезают...

И он рассказал любопытный случай. В тюрьме он встретил своего бывшего офицера: тот был начальником тюрьмы. Это был офицер-помещик, под начальством которого Иван Федорович в качестве унтер-офицера долго отбывал свою окопную страду на Карпатах, во время Русско-Германской войны. Бывший офицер откровенно рас­сказал Ивану Федоровичу о своей судьбе.

После большевистского переворота офицер многократно сидел в тюрьме, и над ним, по его выражению, «постоянно витала угроза смер­ти: от расстрела и голода... » Спасти свою жизнь и избавиться от этой угрозы он решил так: раздобыл необходимые документы, пере­ехал в другую область, вступил в партию и получил должность начальника тюрьмы...  Теперь над ним не витал уже страх смерти. Но...  теперь совесть стала сильно тревожить сердце. «Положение мое пиковое», — так говорил этот бывший офицер царской армии. — «Как может себя чувствовать русский патриот на службе у предателей родины?!. Как должен себя чувствовать честный человек на службе у разбойников?!. Каково положение офицера-помещика, который стал коммунистом и держит в тюрьме ни в чем неповинных мужичков, противников колхозного разбоя?!. »

Ивану Федоровичу этот офицер помог. Он взял его на легкую ра­боту в тюремную канцелярию. Помогал ему продуктами и одеждой. Ходатайствовал о досрочном освобождении из тюрьмы и добился этого.

Но по поводу партийного билета и должности большевистского тюремщика у своего бывшего офицера Иван Федорович укоризненно качал головой и недоуменно пожимал плечами...

— Ну, а как живешь теперь, чем промышляешь, старина? — спро­сил я.

— Да живу помаленьку, со дня на день. В колхоз я и после тюрь­мы не пошел. Председатель ко мне с этим больше не пристает: по {136} возрасту я уже не трудообязанный. Но хату мою колхозное начальство мне не отдает, хотя она, забитая, стоит и пустует... Вот и кочую я теперь по чужим дворам... У одного колхозника поживу недельку, у другого — недельку. За это время сделаю своему домохозяину что могу: огород вскопаю или прополю... изгородь поставлю... двор по­правлю... крышу починю... за детишками присмотрю... корове тра­вы нарву... Ведь колхозники времени для своих работ не имеют. Ну, и покормят меня за это, кто чем может...

— А в последнее время я кротами стал промышлять, — заулы­бался старик. — Какие-то агенты из города объявили тут, что за каж­дую кротовую шкурку будут платить по одному рублю. По собствен­ному патенту смастерил я кротоловки. И теперь ставлю их и ловлю кротов. За каждую шкурку получаю рубль и справку о сдаче их го­сударству. А когда покажешь справку, за полученный рубль продают мне в городе из государственного магазина целый килограмм хлеба. Вот и зажил я теперь так, что колхозники завидовать стали. — «Ты у нас вроде как бы опчественным батраком служишь, Иван Федоро­вич, — говорят. — А живется тебе лучше, чем нам, твоим хозяевам. Начальства над тобою нет, а хлеб ты от кротов себе промышляешь. Супом же тебя наши бабы кормят...

— Жаль только одного, — сказал старик на прощанье, — что ружьишка у меня нет. Зайцев теперь развелось видимо-невидимо! Никогда раньше их столько не было. Раньше на них охотились, а те­перь... «друзья народа» все ружья у народа отобрали... А жаль:

ведь я был первоклассным охотником. За зиму несколько десятков зайцев домой приносил. Целая бочка зайчатины в амбаре стояла. Если бы я имел теперь хоть какое-нибудь ружьишко, я не только сам имел бы вдоволь мяса, но кормил бы всю деревню зайчатиной. Кабы мне только ружьишко!..

Старик по-солдатски козырнул, круто повернулся и пошел на луг, к своим кротовым ловушкам.

{137}