После коллективизации мне пришлось встречать многих орловских колхозников, которые, спасаясь от голода, бежали из своих родных колхозов: в другие области на переселение или в города на заработки.

I. Переселенцы

После проведения коллективизации некоторые деревни на Украине и на Кубани оказались совершенно опустошенными. Население их было целиком сослано или сбежало. Тогда советское правительство пригласило колхозников из малоземельных колхозов России и Бело­руссии переселяться в эти пустые деревни.

Некоторые орловские колхозники, спасаясь от голода в своих кол­хозах, поехали на переселение. Они ожидали, что там будет лучше.

На Украине

Я встречал таких переселенцев. Один приехал в гости к родным, в родное село Болотное. Большая семья этого переселенца, бывшего раскулаченного, обосновалась на Украине, в колхозе Харьковской Области.

— На Украине живется лучше, чем в орловских краях, — рас­сказывал он. — На трудодень в нашем харьковском колхозе, напри­мер, выдали по два килограмма пшеницы. Хлеба хватает. И не черный хлеб, а белый, пшеничный. Других продуктов не хватает, ну, а хлеба едим вдоволь. А кроме того, при каждой хате в той деревне, где мы поселились, садик есть. Усадьба колхозников занимает один гектар, {138} а не ¹/₄ гектара, как на Орловщине. Но вот беда: уж очень недруже­любно украинцы из соседних колхозов относятся к нам, переселенцам. — Вишь, — говорят, — «наследники» выискались. Наших людей со­ветская власть в Сибирь сослала, а сюда голодранцев-москалей на­гнала...

— Не любят нас, переселенцев, расправой грозят. Вот что плохо... 

На Кубани

Встретил я также знакомую колхозницу, которая вернулась с пере­селения обратно в свою деревню. Из орловского колхоза она со своей семьей переселилась на Кубань.

— Земли там, — рассказывала, — в колхозе было много. Пшени­цы на трудодни тоже хватало. Но воды на этом колхозном поселке со­всем не было; ни колодца, ни ручейка — все степь да степь. Ближай­ший колодец был в 10 километрах от поселка. Лошадей в колхозе было мало. Воду привозили только колхозному начальнику. А всем остальным колхозникам приходилось собирать и часто использовать для питья горькую дождевую воду. Из-за воды было плохо. А еще — тоска доконала: по своим краям, по родным и знакомым людям...

Не выдержала этого крестьянка и вернулась с детьми домой, в свой орловский колхоз.

А другая семья, которая переселилась вместе с ней и жила на том же кубанском поселке, не вернулась. Та семья, раскулаченная, оста­лась жить там. У нее воспоминания о своей деревне были очень скорбные, и ее не так сильно тянуло на родину... Раскулаченные на второй родине прижились.

{139} 

ОТХОДНИКИ

Мимолетные встречи

В 1935 году карточная система продовольственного снабжения в городах была отменена, и деньги вновь получили значение. Тогда в город хлынула большая волна колхозников-отходников, которые оставляли свою семью в колхозе, а сами уходили на временные за­работки в город. Уехать с семьей они не могли: в городах жилищ не было; или из колхоза их с семьей не отпускали.

После 1935 года мне приходилось часто и во многих местах встре­чать знакомых отходников.

***

На вокзале большого города. Встретились два колхозника из одной деревни. Один уже работает в городе, другой только приехал. В от­репьях, с сундучком.

— Ну, что там в колхозе нового? Я уже два года там не был. Хлеб есть?

— Нету, брат, хлеба. Если был бы хлеб, кой чорт погнал бы меня сюда: таскаться, работу искать...

— Ну, пойдем со мной: на нашей новостройке работа найдется...

***

На станционном рабочем поселке. Стройка рабочих домиков. Ок­ликает плотник, сидящий на стропилах крыши. Оказывается, знако­мый колхозник из орловской деревни: был хуторянин-столыпинец, теперь — колхозник—отходник...

***

На улицах столицы встретился знакомый отходник, в специальной рабочей одежде Метростроя: работает на шахте при строительстве метро.

{140}

***

Знакомые рассказывали о колхозе, о своей работе, о судьбе некото­рых земляков-отходников.

Где умереть легче?..

Об одной девушке из колхоза сообщили жуткую историю.

Из деревни она уехала на поиски работы. Хотела заработать себе на пропитание и помочь матери и сестренкам в колхозе. Работы под­ходящей не находилось, денег не было. Поэтому девушка вынуждена была согласиться на первую подвернувшуюся работу. Поступила на шахтные работы при строительстве подземной железной дороги в сто­лице.

Очень тяжелая подземная работа в шахтах, частые обвалы, гибель многих рабочих, — все это так напугало деревенскую девушку, что она решила вернуться назад, в колхоз. Теперь ей стало казаться, что легче умереть на колхозном поле от голода, чем погибнуть в шахтах, под обвалом...

Но с работы ее не отпускали. Она уехала домой самовольно. Ди­рекция шахты послала по месту жительства девушки бумагу, в кото­рой просила местную милицию арестовать колхозницу, как «дезерти­ра социалистического труда», и вернуть ее на работу. Милиционер арестовал девушку, привел ее в районный город и посадил на ночь в арестную комнату, предполагая на следующий день отправить ее по­ездом, под конвоем, к месту работы.

Утром, отомкнув арестную комнату, милиционер остолбенел от удивления: перед ним висел труп «дезертира социалистического тру­да»...

Так бедная девушка на свой лад разрешила жуткую проблему, где колхознице умереть легче...

Квартира и судьба

В Болотном я натолкнулся на другую трагедию отходника. — Где твой отец? — ничего не подозревая, спросил я у знакомого паренька-колхозника, повстречавшись с ним.

{141} — Отец?! — вздрогнул подросток. — По... по...весился, — про­бормотал он, заикаясь, заволновался, прослезился и ушел домой...

Другие колхозники рассказали о судьбе его отца. Колхозник этот ушел на заработки и устроился работать на строи­тельных работах в Ленинграде. Но угол для ночевки вблизи большого города он найти никак не мог. Он смог найти жилье только в дале­кой, глухой деревушке: в 100 километрах от города и в шести — от железнодорожной станции. Такая неудобная дорога отнимала у него больше времени, чем работа. На сон у него оставалось так мало вре­мени, что он никогда не мог выспаться.

Из-за этого он однажды проспал и опоздал на работу на полчаса. Его за это судили и, по советскому драконовскому закону об опозда­ниях, приговорили к тяжелому штрафу: к выплате в пользу государ­ства 25 процентов заработной платы в течение шести месяцев.

Нервный и впечатлительный человек, хороший семьянин, колхоз­ник этот был убит горем: ведь дети его голодают в колхозе, а он те­перь не может оказать им никакой, даже малейшей, помощи, в тече­ние полгода!..

Ночью, вернувшись после суда на квартиру, он повесился...

Отец колхозного начальника

В один из праздничных дней ко мне на квартиру в городе заехал знакомый старик, колхозник из Болотного. Оказывается, он давно приехал из колхоза на заработки и устроился на работу неподалеку от моего города. Узнавши мой адрес, он решил заехать: проведать хо­тел, побеседовать.

Я знал его давно. Будучи малоземельным крестьянином, он еще с юных лет регулярно ходил на отхожие промыслы. На Украине он по­знакомился с сектой евангельских христиан, вступил в нее. Он не пил водки, не курил, не ругался, вел себя очень тихо и скромно, обходился со всеми ласково, работал и жил честно. В противоположность другим отходникам, которые большую часть своего заработка пропивали, он свои деньги аккуратно присылал жене и кормил свою большую семью хорошо. Во время войны он из-за своих религиозно-моральных убеж­дений отказался от вооруженной службы и выполнял военно-тыловые {141} работы. В годы нэпа он купил лошадь и успешно крестьянствовал. В период коллективизации голодал, как и другие колхозники.

Во время беседы старик-сектант рассказал о большом разладе, ко­торый произошел в его семье.

Сын его вступил в комсомол и сразу же получил пост председателя местного колхоза. С первых же шагов своей административной деятельности он пошел по стопам других деревенских коммунистов-началь­ников: стал воровать колхозные продукты, брать взятки, пьянство­вать.

Отец упрекал сына за такое поведение и призывал его к честной жизни, говорил, что за зло непременно последует возмездие. Он на­поминал сыну поучительный случай, который произошел с ближай­шим их родственником. Этот местный начальник, грабя крестьян, так привык к водке, что без нее жить не мог. Из за постоянного безудерж­ного пьянства потеряв партийный билет и службу, он уехал на зара­ботки и там весь свой заработок пропивал в первые дни после получ­ки, а потом приставал к каждому: «Поднеси стаканчик!»... Оконча­тельно опустившимся пропойцей он доживал свои жалкие дни, ва­ляясь у шахтерских землянок Донбасса...

— Смотри, сын, ежели ты будешь воровать, обижать людей и пьянствовать, то тебя постигнет такая же судьба. Накажет Бог, люди, жизнь накажет, — предупреждал отец своего сына...

Но на юного комсомольца, который после голодных лет дорвался до ветчины и водки и из вчерашнего колхозного раба превратился в кол­хозного «царька», предупреждения отца совсем не действовали.

— Если я не буду воровать в колхозе, то какой же мне смысл быть руководителем?!. — отвечал сын отцу. — Ведь колхозному председа­телю полагается начислять за каждый день службы только полтора трудодня. Это значит — 600 граммов на день, кусок хлеба — и ничего больше. При такой оплате нам опять впроголодь жить придется. Но голодать я больше не хочу: надоело! Очень не нравится мне голодать, отец!... Ежели ты хочешь по своему Евангелию вести честную, но голодную жизнь, то можешь голодать. А я хочу жить по Сталину:

«жить лучше, жить веселей...» Иметь в своем распоряжении кол­хозные склады с продуктами, фермы со скотом и птицею — и голо­дать?! Нет, отец, я такой глупости делать не намерен...

Тогда отец попросил сына-начальника отделиться от отцовской семьи и не позорить больше его дом своим безнравственным, грязным {143} поведением. Сын женился, построил себе новый дом и отделился от отца. Теперь юный колхозный начальник в своем доме жил с женою, сыт и пьян. А старик-отец ушел на заработки, чтобы честным тяже­лым трудом зарабатывать свой хлеб. Он стал работать землекопом на новостройке. Половину своей заработной платы старик регулярно по­сылал своей семье: старухе и младшему сыну-подростку.

Некоторые односельчане отца «чудаком» называли за его разлад с сыном-начальником. Другие одобряли.

Прощаясь со стариком, я с уважением пожал его заскорузлую, мозолистую руку.

«Летун»

Один отходник из орловского села посетил меня в городе и расска­зал о своих похождениях. В поисках более выгодных условий, он очень часто менял место работы. Таким людям дали прозвище: «лету­ны». За последние годы этот «летун» поработал уже в местном сов­хозе, на дорожном строительстве под Москвой, на лесных роботах в Архангельске, у калмыцких рыбаков на Каспийском море. А теперь возвращался из Биробиджана. Там работал он лето в качестве кол­хозного батрака в Еврейской Автономной области.

— Колхоз в Биробиджане имеет много скота и пастбищ, — расска­зывал он. — Государству же колхоз сдает продуктов и скота мало. А больше продает в городе и деньги колхозникам на руки выдает. Ме­стные жители там только колхозными начальниками служат. Все остальные вернулись жить в города: евреи — городские жители, в деревнях жить не любят. Всю рабочую силу, батраков, колхоз нани­мает из отходников, которые приезжают на заработки из малоземель­ных колхозов: из русских областей и Белоруссии. Нанимать рабочую силу, кроме специалистов, колхозам воспрещено. Но за большую взят­ку любой закон обойти можно, — подмигнул рассказчик...

— Побывал ты в различных местах, посмотрел много. Ну, и где же тебе больше всего понравилось? — спросил я у бывалого человека.

— Хорошо там, где нас нет, — ответил он шуткой... — Теперь везде плохо. Только по разному сапог жмет. У прикаспийских калмы­ков — рыбы много, но хлеба нет. В Архангельске — холодно. Под {144} Москвой — с квартирой очень трудно. А в совхозе и в еврейском кол­хозе — и кормят тощевато и платят скуповато.

Впрочем, платят при советской власти везде плохо. А прежде до революции, я гораздо боль­ше зарабатывал на отхожих заработках. Тогда я зарабатывал в месяц 20—30 рублей. И мог на этот заработок сам хорошо есть, одеться и семье посылать самое меньшее 10 рублей ежемесячно. Ежели не пропьешь только... А на эти 10 рублей семья могла купить... 25 пудов хлеба или два пуда сала! А теперь я могу заработать 200 со­ветских рублей в месяц. Но на одну сотню рублей самому впроголодь жить приходится. А за другую сотню семья, в лучшем случае, сможет купить себе... только пуд хлеба и больше ничего. А в иные времена и одного пуда хлеба купить не сможет.

— Ну, а если взятку дать ближайшему начальнику, то можно за­работать и больше, — добавил рассказчик. — Когда я работал на строительстве дороги, и работа была сдельная, то я каждое воскре­сенье угощал дорожного мастера. А он мне выписывал зарплату вдвое больше, чем другим рабочим: не 200 рублей, а 400. Да еще как стаха­новца везде расхваливал, хотя я больше других и не работал. Я тратил на угощение 100 рублей ежемесячно. А сам получал за это лишних 200 рублей зарплаты. Лишняя сотня в кармане оставалась. Есть смысл уго­щать начальство! — подмигнул бойкий весельчак.

— А впрочем, без взятки даже из колхоза невозможно вырваться, — закончил летун свой рассказ. — Пойдешь с пустыми руками к пред­седателю просить справку об отпуске из колхоза, чтобы идти на за­работки. А он тебя расчехвостит: «Шалишь, брат! Нашему колхозу рабочей силы не хватает. До зарезу нужна!... » И бумажку не даст. А без этой справки милиция не выдаст паспорта, и ни одно советское предприятие на работу не примет. Ну, а ежели председателю хорошую взятку дашь, то и рабочая сила в колхозе найдется, и бумажку полу­чишь. И даже на прощанье «счастливого пути и хороших заработков» колхозный начальник тебе пожелает. Известное дело: без подмазки — далеко не уедешь...