Чует Запад приближение славянского духа, пугается его, как наши предки пугались Запада. … Не бойтесь, братья по человечеству! Нет разрушительных стихий в славянском востоке – узнайте его, и вы в том уверитесь… …вы преклоните колено перед неизвестным вам человеком, который был и поэтом, и химиком, и грамматиком, и металлургом, прежде Франклина извёл гром на землю – и писал историю, наблюдал течение звёзд – и рисовал мозаики стеклом, им отлитым, - и в каждой отрасли подвинул далеко науку; вы преклоните колено перед Ломоносовым, этим самородным представителем многосторонней славянской мысли… Тогда вы поверите своей тёмной надежде о полноте жизни...

 В.Ф.Одоевский

Всякое прикосновение к любезной сердцу его России, на которую глядит он под углом её сияющей будущности, исполняет его силы чудотворной.

Н.В.Гоголь

«Великий человек», «он… сам был первым нашим университетом», «величайший гений» – вот пушкинская оценка личности и деяний Михаила Васильевича Ломоносова. Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» насчитывает во всей русской литературе «всего только три» «бесспорных гения»: «Ломоносов, Пушкин и частью Гоголь». Та же мысль звучит и в его письме к Н.Н. Страхову 1870 года: «Пушкин, Ломоносов – гении». Итак, гений. И гений истинно русский – русский по всеохватности, универсализму дарований и трудов, всеотзывчивости на феномены мира, русский по необыкновенному внутреннему простору, беспредельной широте и беспрецедентной свободе мысли и в то же время удивительной цельности натуры и мирочувствия, русский, наконец, по самому богатству и даже, кажется, избыточности разнообразнейших талантов. В самом деле, затруднительно найти подобную личность даже среди всемирных гениев вроде Леонардо да Винчи. И это без всякого преувеличения. Вспомним: физик, химик, изобретатель, астроном, создатель живописных мозаичных картин, поэт, драматург, красноречивейший ритор, историк, масштабный организатор и общественный деятель, создатель первой научной грамматики отечественного языка и один из создателей русского литературного языка, основоположник современной системы стихосложения, минеролог, металлург – и этот список далеко не полон, его можно продолжать и продолжать. Так что прав С.И.Вавилов – советский физик, академик, президент АН СССР, когда, сравнивая Ломоносова с другими великими людьми энциклопедического склада, пишет: «Даже Леонардо да Винчи, Лейбниц, Франклин и Гете более специальны и сосредоточены». (Для справки: Гете – классик немецкой литературы был и естествоиспытателем, натуралистом, зоологом, оптиком, минерологом, создателем своего учения о цвете, которое оказалось, правда, ошибочным).

Важно ещё и то, что Ломоносов стоял у истоков новых наук, которые созрели и оформились лишь в конце ХIХ – ХХ столетии: геофизики, демографии, физической химии, экологии, даже электрофизиологии растений(!) и многих других. Нередко он выступает как создатель основных базовых понятий, без которых наука не может существовать и развиваться. Так, например, знаменитый немецкий ученый Леонард Эйлер оценил вклад Ломоносова в развитие химии в письме к нему от 23 марта 1748 года следующим образом: «Из Ваших сочинений с превеликим удовольствием я усмотрел, что Вы в истолковании химических действий далече от принятого у химиков обыкновения поступили и с пространным искусством в практике высочайшее основательной физики знание везде совокупляете. Почему не сомневаюсь, что нетвёрдые и сомнительные основания сея науки приведёте к полной достоверности, так что ей после место в физике по справедливости дано быть может». То же и в гуманитарных науках: создание научной грамматики – основание лингвистики, стихосложение – опять же заложены основы и т. д. и т. д.

Эта всеохватность, этот универсализм – именно в природе русской национальности, и шире – в славянской стихии. Запад стремится к атомизации в общественных и семейных отношениях, к всё более узкой специализации в сфере научной. В России же всегда жаждали цельности в многообразии, искали «цельнознания», единства при нашей – вспомним слово Достоевского – «всемирной отзывчивости». И в этом смысле гений Ломоносова – чисто русский, выражающий в себе нашу национальную природу, все постигающий в полете не скованного никакими условностями свободного духа. (В.И. Вернадский видит еще «русскость» Ломоносова в сочетании масштабности мысли с жизненной практикой, в оригинальной простоте научных решений: «История русской науки показывает, что её гениям свойственна особая широта задач и результатов, связанная, однако, с удивительной почвенностью и реальностью и вместе с тем с простотой подхода к решениям. Эти черты, этот стиль работы, которые мы встречаем у Менделеева и у Павлова, особо выразительны у Ломоносова»).

Цельность, внутренняя свобода, нескованность никакими догмами в сочетании с мощной интуицией обусловили опережение Ломоносовым своего времени в различных направлениях научного поиска на века. Вот несколько примеров. В 1755 году по инициативе Ломоносова Академия наук выдвинула интересную конкурсную тему по физике: ученые должны были «сыскать подлинную електрической силы причину и составить точную её теорию». Тема была поддержана, в Академии начались исследования электрических сил. По результатам исследований М.В. Ломоносов дал объяснение атмосферному электричеству, предложил громоотвод и предсказал, что опыты с электричеством «великую надежду к благополучию человеческому показуют». Время подтвердило значимость и актуальность для науки изучения и практического применения электромагнитных сил – была изобретена радиосвязь, телевидение и др., в настоящее время почти каждый из нас пользуется сотовым телефоном.

Ломоносов первый научно доказал и обосновал возможность освоения и значимость для России Северного морского пути, открыл перспективы освоения Арктики. В наше время всем известны слова ученого о том, что российское могущество будет «прирастать» Сибирью и Северным океаном. Наверное, только в ХХI веке мы в полной мере смогли оценить и это научное предвидение Ломоносова.

Крупный русский ученый В.В. Докучаев – создатель генетического почвоведения и учения о географических зонах – в 1901 году сделал признание: «…Я с удивлением узнал от профессора Вернадского, что Ломоносов давно уже изложил в своих сочинениях ту теорию, за защиту которой я получил докторскую степень, – и изложил, надо признаться, шире и более обобщающим образом». Сам великий В.И. Вернадский в статье «Памяти М.В. Ломоносова» подчеркивает удивительную актуальность идей первого русского академика: «Из его работ, написанных по латыни или стильным русским языком древнего мастера, перед нами открываются поразительные прозрения науки нашего времени. Как это ни странно, это так. Ряд идей М.В. Ломоносова ближе, яснее и понятнее в начале ХХ века, чем они были в середине века прошлого». Добавим: ещё ближе и понятнее прозрения ученого в ХХI веке на фоне новейших открытий науки и техники. Вернадский же размышляет о непонятости русского академика в его великих проникновениях в таинства природы: «Ещё резче сказалась сила его гения по отношению к двум областям знания, сложившимся на наших глазах, – геофизике и физической химии. Как геофизик Ломоносов не оценен до сих пор. Его значение в физической химии было понято лишь в конце ХIХ века, ибо в это время только была создана эта наука». Особый оптический инструмент, изобретенный ученым, – «ночезрительная труба» вообще считался его ошибкой и был реабилитирован лишь через двести лет С.И. Вавиловым, а приборы ночного видения получили широкое распространение в годы Великой Отечественной войны. Без них не представишь, конечно, ведение военных действий в ХХI веке.

Всё это наводит на печальные размышления о некоторых вековых изъянах нашего национального самосознания: всё-таки как мы мало почитаем и ценим то, что являет славу России, как мы мало знаем наших великих людей. Напротив, мы привыкли умалять значение отечественной науки, рабски преклоняясь перед Западом. От этого холопства, от этого презренного лакейства также нам поможет избавиться наш великий земляк, пример его жизни и борьбы до последнего вздоха за процветание России. Как совершенно справедливо заметил Н.Г. Чернышевский, Ломоносов «хотел служить не чистой науке, а только отечеству». И он предупреждал, что тот, кто будет примерять к нему имена других великих людей, тот и есть холоп. Он русский ученый Ломоносов и никто другой.

Ломоносов пролагал пути не только в сфере естественных наук и гуманитарного знания, но и в области идеологии, закономерно обусловленной историческими познаниями ученого. Ломоносов являет для нас замечательный образец гражданина и патриота. Именно пламенная любовь к России подвигла его на труды исторические – написание «Древней российской истории» (труд остался незавершённым) и на непрерывную борьбу с «академическими» немцами, начиная с бездарного интригана и вора И.-Д.Шумахера, который управлял всеми делами Академии в течение долгого времени. Петр Великий приглашал в Россию крупных немецких ученых. Вместе с ними прибывали и не весьма ученые. Засилье немцев прочно укоренилось со времён Анны Иоанновны и бироновщины. Власть их в научном мире несколько ослабилась в царствование «кроткия Елисавет» и вновь укрепилась при Екатерине II, чувствующей, видимо, своё кровное родство с немцами-академиками.

Ломоносов был решительно лишён национализма, шовинизма и проч. и проч. Он глубоко уважал и любил настоящих ученых и честных людей независимо от национальной принадлежности – немцев Х.Вольфа, Л.Эйлера и других, подобных им. Но он не мог примириться с врагами Отечества – немцами ли, русскими ли – всеми, кто чинил препятствия для распространения в России просвещения, света научных знаний, кто очернял историю родины и клеветал на русский народ, кто разворовывал академическое имущество и деньги, кто не допускал к обучению русских студентов. Вот его любопытное письмецо не к немцу – к русскому, асессору академической канцелярии Г.Н. Теплову, имеющему большую власть в Академии. В письмеце нелицеприятный и прямой Ломоносов преспокойно обличает Теплова, поставляющего на должности и назначающего оклады, нимало не заботясь о возможных последствиях для самого себя: «[Академия без академиков, Канцелярия без членов, Университет без студентов, правила без власти и в итоге беспорядок, доселе безысходный]. Кто в том виноват, кроме вас и вашего непостоянства?» И далее Ломоносов рисует неприглядную картину действий Теплова в Академии. В этом же письме есть замечательные слова ученого: «Я спрашивал и испытал свою совесть. Она мне ни в чем не зазрит сказать вам ныне всю истинную правду. Я бы охотно молчал и жил в покое, да боюсь наказания от правосудия и всемогущего Промысла, который не лишил меня дарования и прилежания в учении и ныне дозволил случай, дал терпение и благородную упрямку и смелость к преодолению всех препятствий и распространению наук в отечестве, что мне всего в жизни моей дороже». Всем готов пожертвовать Ломоносов ради чести науки и славы отечества – и жертвовал. Жертвовал и здоровьем, и покоем, и даже свободой своей.

Почти в полном одиночестве он отстаивал честь Российской Академии от посягательств Шумахера с его родственниками, ставленниками и земляками, не признавая никакой политкорректности и лживой толерантности. Боролся словом и делом, а иногда шёл и в рукопашный бой. Вот, например, повод для коллективной жалобы немцев Академии Елизавете Петровне на Ломоносова: он явился в конференц-зал, «имея на голове шляпу». Это только первая его «продерзость». Дальше события развивались драматически: он «показал кукиш» Иоганну Мессеру, от адъюнкта Трескотта потребовал, чтобы тот разговаривал с ним по-латыни. На жалкие оправдания последнего, что, де, он не умеет, Ломоносов поставил его на место: «Кто тебя сделал? Шумахер. Ты никуда не годишься и недостойно произведён». После этого адъюнкт Ломоносов ушёл, напоследок обозвав Шумахера вором и пообещав профессору Винсгейму «поправить зубы». И никакой политкорректности! Правда, академики-иностранцы иногда дрались и между собою, но их ссоры заканчивались мирно за кружкой доброго пива. Ломоносову же они устраивали остракизм: во время его выступлений доставали табакерки, нюхали табак, громко желали друг другу здоровья, показывали кукиши под столом (явно, очевидно, не решались, памятуя, что необузданный мужик может и «зубы поправить»). Писали на него бесконечные кляузы, не давали хода его научным изысканиям, препятствовали реализации выгодных и полезных для России проектов. Борьба достигла такого ожесточения, что из-за интриг врагов и недоброжелателей Ломоносову пришлось восемь месяцев просидеть в тюрьме!

Русских адъюнктов и академиков было так мало, что это вызывало беспокойство в официальных кругах. Доходило до курьезов: В.К. Тредиаковского назначил академиком… сенат – на предмет того, что «ежели профессора-немцы ему путь заграждают, то их должность не в том состоит, чтобы не допускать до академической степени российского человека». Вот в таких условиях приходилось жить и творить Ломоносову. И ведь удивительно, как в нас укоренено преклонение перед иностранцами и перед всем западным. О заигрываниях Екатерины II с французскими энциклопедистами хорошо известно, и они понятны. Но ведь даже Елизавета Петровна, которая, казалось бы, олицетворяла торжество русского начала, так почитала Вольтера – кумира Европы, что, по свидетельству академика Якоба Штелина, ему «посылали от имени Ее Величества императрицы подарки великой цены, полное собрание или коллекцию русских золотых медалей, изрядный запас драгоценных мехов, отборных соболей, черных и голубых лисиц, которые одни только даже в России оценивались в несколько тысяч рублей». Что-то не слышно о подобных пожалованиях Ломоносову, которого, конечно, императрица высоко ценила. «Историю Петра Великого» она заказала писать Вольтеру, который об истории России имел самое приблизительное представление и не владел необходимыми материалами. Ломоносов же и другие члены Академии должны были поставлять ему соответствующие документы. Серьезнейшее исследование русского ученого «Описание стрелецких бунтов и правления царевны Софьи» было почти дословно воспроизведено в работе Вольтера. Ломоносов исправлял многочисленные фактические ошибки вольтеровского сочинения, написал к нему «Примечания». Возникает вопрос: почему же «Историю Петра Великого» поручили писать не Ломоносову? Впрочем, вопрос этот риторический.

Идём далее. Немцы придумали новую каверзу, которую русский академик перенести не мог. Они задумали написание истории России. И написали. Написали и внедрили в общественное сознание не только обывателей, но и ученого мира и, что особенно обидно, русских ученых-историков идеологически враждебную и разрушительную для национального самосознания концепцию, да, пожалуй, и не концепцию, а русофобский миф, не подтвержденный фактами и убедительными аргументами, – так называемую «норманнскую теорию» происхождения Российского государства. Начал исторические эти изыскания почтенный Г.З.Байер – филолог, историк и ориенталист. Академик Байер знал много языков, включая китайский, не знал он только русского языка. Эта «малость» его не устрашила, и он смело взялся за дело, читая древние летописи в неполных, сомнительных, а иногда и искаженных переводах. Байер собирал всё без разбора: древние и новые труды, канонические и апокрифические сочинения. Он чувствовал себя носителем цивилизации, свет которой озарит дремучее прошлое непросвещённых славян. Он всегда ощущал превосходство древних германцев над дикарями-славянами и искал в памятниках истории подтверждений его убеждений. И нашёл! В «Повести временных лет» он прочитал известный фрагмент о призвании славянами братьев-варягов Рюрика, Синеуса и Трувора и из него заключил, что русские дикари, будучи не в состоянии самостоятельно организовать государство, пригласили скандинавов, каковые и взяли на себя управление славянскими племенами. Так возникла «норманнская теория» возникновения русской государственности. (Хотя подумаешь: да где же это видано, чтобы какой-нибудь народ, даже самый слабый и незначительный, вдруг бы пригласил другой народ господствовать над ним? Как можно серьезно исповедовать подобный вздор?) Он же заложил и основные приемы псевдонаучных исследований: произвольный отбор фрагментов летописей и других источников в качестве достоверных (другие – противоречащие его концепции – объявлялись легендарными), основная аргументация строилась на основе ложной этимологии, фантастической ономастики. Так, например, Байер умудрился исконно славянские имена – Святослав, Владимир и прочие – произвести от скандинавских корней. Что касается его труда в целом, то еще В.Н. Татищев заметил его главную особенность: возвышение им своей родины и всяческое умаление русских. Вот так и возникли поистине мифические «скандинаво-норманно-шведо-варяго-руссы»!

Верным последователем неутомимого Байера стал столь же самоотверженный в ученых трудах по русской истории Г.Ф. Миллер. В 1749 году он представил в Академии свою диссертацию-речь «О происхождении имени и народа Российского». Этот труд Миллера был подвергнут сокрушительной критике Ломоносовым в его «Замечаниях» на диссертацию немецкого историка. Надо заметить, что русский язык Миллер знал ещё очень слабо, не говоря уж о древнерусском. Но он, как и Байер, был отважен. Результаты оказались сходными. Ломоносов совершенно справедливо указал, что Миллер опирается в своем труде только на иностранные источники, часто весьма недостоверные (например, безусловно верит исландским сагам), а отечественные или «поносит», или выбирает произвольно то, что вписывается в его теорию. Вся диссертация строится на «зыблющихся основаниях» ложной этимологии и искажениях настоящих названий и имен. Наш древнейший город Изборск у него получает название Иссабург. Имена Аскольд (Оскольд) и Дир он понимает как неславянские, а самих князей он каким-то образом соединяет в одно лицо. Летописца Нестора Миллер постоянно дерзко обличает и осмеивает, всюду видит его «ошибки». Самый же главный и явный порок работы Миллера состоит в том, что он всячески принижает русских, умаляет их древние подвиги и славу: «…на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают, разоряют, огнём и мечом истребляют: гунны Кия берут с собой на войну в неволю. Сие так чудно, что ежели бы господин Миллер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал толь бедным народом, каким ещё ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен».

Фантастические вымыслы, неосновательные догадки (вроде: россы произошли от шведов, а имя получили от чухонцев) и готические басни – вот основание труда верного норманиста. ( Миллер не задумался над тем, что если славяне пригласили скандинавов управлять ими, то те должны быть более высокого организованы в государственном плане. Но ничего подобного не было!) Ломоносов выступил первый на бой с норманизмом и больше века был почти одинок в этом бою. Он доказывал, в частности, что варяжская русь – племя славянского происхождения, вышедшее из южнобалтийского Поморья. Битва с немецким историком продолжалась больше года. Сам Михаил Васильевич вспоминал: «Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался в Собрании палкою и бил ею по столу конференцскому». Благодаря Ломоносову диссертация Миллера была оценена как сочинение, «предосудительное России». Он был даже оштрафован за «вздорную» свою работу и разжалован в адъюнкты (правда, к сожалению, ненадолго, потом опять был академическим начальством обласкан и пожалован). Ломоносов же показал обширные познания из русской истории и блестящую эрудицию, которые позволили ему аргументированно сокрушить доводы норманиста Миллера и показать древность и достоинство русского народа. Ломоносов один противостал этой идеологической диверсии Запада против России, понял всю её лживость и опасность для национального, общественного, гражданского самосознания русских. До сих пор не изжита эта фантасмагорическая «норманнская теория»! Она находит своих адептов на Западе (и не только среди иностранцев).

Немцы прежде всего стремились сокрушить те древнейшие предания, объявляя их неизвестно почему недостоверными и ошибочными, которые представляют собой основания всей нашей русской жизни в её государственных, общественных и духовно-религиозных формах. Так, достолюбезный Байер явно отрицал предание о посещении святым апостолом Андреем Первозванным пределов Руси и проповеди им Евангелия. Миллер идёт по его стопам, но несколько маскируясь. Ломоносов так комментирует идеи Миллера: «Господин Миллер поступает в том осторожнее, ибо он не говорит прямо, что Андрей святый не проповедывал Евангелия Христова в славянах и в России, но только предлагает, что славяне около Днепра и Волхова поселились больше четырехсот лет после Рождества Христова и что во времена апостольские и слуху не было о российском имени, что ежели почесть за правду, то следует, что или Андрей апостол ни у Днепра, ни у Волхова не был, или ежели был у Днепра и Волхова, то был, да не у славян, ни у россиян».

А ведь летописные сведения о появлении апостола на Киевских горах и далее в северных новгородских землях (по некоторым источникам, и на острове Валаам) есть свидетельство о призвании Руси в свет Христов с апостольских времен и необыкновенно ценны для нас. Конечно, Киева ещё не было и в помине, но речь идет в «Повести временных лет» о предсказании апостола о будущих временах: «И случилось так, что он пришёл и стал под горами на берегу. И наутро встал и сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог многие церкви». И взошёл на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошёл с горы той, где после возник Киев, и отправился по Днепру вверх». Конечно, есть в этом фрагменте и легендарные пласты – вроде изумления апостола при виде русской бани (но в древнейших памятниках какого народа нет легендарных мотивов?), однако есть и зерно факта, зерно истины.

Есть и другие свидетельства, позволяющие признать достоверность этого предания. Знаменитый Евсевий Кесарийский в «Церковной истории» (IV век) приводит древнее предание: «Когда свв. апостолы и ученики и Спасителя нашего рассеялись по всей вселенной, то Фома, как содержит предание, получил в жребий Парфию, Андрей – Скифию… Петр, как известно, проповедовал в Понте и Галатии…». Евсевий указывает, что это прямая цитата из Оригена. Ориген же родился во II веке, творил в первой половине III столетия нашей эры, записывал христианские предания I – II вв. Почему же мы должны доверять больше ученому Миллеру вкупе с ученейшим Байером, чем богослову II – III вв.? Уже в ХХ веке даже скептически настроенный А.В. Карташев в «Очерках по истории русской церкви» так размышляет по поводу этой проблемы: «Не имея прямых данных к тому, чтобы без остатка отклонить предание об ап. Андрее, идущее от такой глубокой древности, и толкуя его в географическом отношении пока согласно с господствующим в науке мнением, мы без насилия учёной совести можем допускать, что первозванный апостол, если и не был странах на север от Черного моря, то мог быть в Грузии и Абхазии, а может быть и в Крыму, освятить своими стопами, следовательно, часть территории позднейшей Державы Российской и потому географически стал ближайшим к нам самовидцем Христа, более чем кто-либо другой из лика двенадцати – нашим патроном и апостолом земли русской».

Молитвенное осенение св. Андреем Первозванным пределов будущей Руси для нас особо важно ещё и потому, что русская православная Церковь имеет апостольское преемство – непрерывную преемственность епископства через рукоположение от апостолов – через Византию именно от святого апостола Андрея. Апостольское преемство предполагает передачу благодатных даров Св. Духа первым епископам и далее до конца времён от апостолов, получивших их от самого Спасителя после сошествия на них Св. Духа, и является критерием истинности Церкви.

Сокрушить основы русского самосознания – вот главная цель немецких историков, что совершенно очевидно из их трудов. И с какой бы стати немцам, столько веков покушающимся на славянские земли и пытавшимся навязать Руси римско-католическое господство, вдруг в лице своих сомнительного качества ученых ХVIII века явить доброжелательно-объективное отношение к истории столь ненавидимых ими славян? Неужели исчезла укорененная русофобия политической, религиозной и интеллектуальной элиты Запада? Нет, не исчезла и поныне, хотя и «рядится в пурпурные тоги» либерализма с его плюрализмом и проч. и проч.

И эту-то идеологическую, как мы теперь говорим, информационно-психологическую опасность одним из первых в русских культурных кругах нового времени осознал именно Ломоносов. И в наше время пафос его борьбы актуален как никогда. Сейчас и на Западе, и в самой России ополчились более всего на нашу историю – от древности до последних десятилетий. И Александр Невский-то был, якобы, предатель земли Русской, и уж таких тиранов и кровопийц, как наши правители, не бывало нигде и никогда, и победы-то нашей величайшей 1945 года как бы не было, и вообще мы все должны непрерывно каяться перед всем миром – и за грехи царской России, и за преступления Советской власти, и за то, что мы – такие непохожие на идеал европейского обывателя – существуем на белом свете. Хочется при этом вопросить: а судьи кто? А мы же вроде бы со всем согласны. А не поучиться ли у Ломоносова? Не «поправить ли зубы» нашим бесчисленным врагам на идеологическом фронте?

Вернемся же к баталиям в Академии. Борьба за русскую историю только ещё набирала обороты. Запас учёных немцев всё не иссякал. Миллер для укрепления своих рядов выписал ещё одного бездарного проходимца – А.Л. Шлецера. Тот немедленно примкнул к враждебному Ломоносову стану. Едва научившись читать по-русски, он дерзнул критиковать грамматику русского академика и составил свою. Шлецера очень привлекала этимология, и он смело изыскивал корни в стиле Байера. Слово «боярин» он производил от слова «баран», «дева» – от «диб», те «вор», слово «князь» от немецкого «кнехт», т.е. «холоп» и т. п. Русский князь – холоп немецкого рыцаря. Кажется, не требуется больше комментариев!

Грамматики было для Шлецера мало, он устремился в глубины русской истории. Для начала он смело заявил, что не существует русской исторической науки, хотя прекрасно знал о трудах Ломоносова и В.Н. Татищева, и предложил свои изыскания, конечно, совершенно в духе приснопамятного Байера. Положение усугублялось тем, что к Шлецеру благоволила Екатерина II, она приказала открыть для него все архивы, своим указом назначила Шлецера профессором истории, вопреки сопротивлению Ломоносова и минуя коллегиальный орган Академии – конференцию. Самого же Ломоносова она сделала попытку в 1763 г . отправить в отставку. Через несколько дней указ пришлось отменить, так как Екатерине дали понять, что это ученый с мировым именем и его отставка может помрачить её европейскую славу покровительницы просвещения.

Итак, авантюрист Шлецер, ещё совсем недавно готовый служить ради легких денег хоть бухгалтером, готовый ехать переводчиком или скромным секретарем в Персию, Индию, Америку – куда угодно, – стал вдруг едва ли не главным российским историографом! Ломоносов понял, что появился новый опаснейший враг России, и борьба с ним омрачила последний год жизни великого ученого. Оценивая деятельность Шлецера, Ломоносов мрачно заключает, что можно представить, «каких гнусных пакостей не наколобродит в Российских древностях такая допущенная в них скотина». В «Плане беседы с Екатериной II» Ломоносов записал: «Беречь нечего. Всё открыто Шлецеру сумасбродному. В Российской библиотеке нет больше секретов. Вверили такому человеку, у коего нет ни ума, ни совести, рекомендованному от моих злодеев. … За то терплю, что стараюсь защитить труды П[етра] В[еликого], чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство pro aris etc».

Но Ломоносов не сдаётся. Он подаёт в академическое собрание «Отзыв о плане работ Шлецера», где ясно даёт понять полную научную несостоятельность выскочки, не имеющего ни достаточного знания языка, ни солидных познаний в области исторической. Он обличает его и в других сочинениях. И было за что. Шлецер – верный норманист – утверждает, что восточно-славянские племена до прихода пресловутых варягов находились в диком состоянии, новгородские словене получили имя от своих победителей руссов-шведов, история Руси, как и Западной Европы, началась завоеванием и т. д. и т. д. Летописи он тоже в расчёт не берёт, де, переписчики Нестора всё перепутали и исказили, а он же берётся восстановить первоначальные слова. И опять же основывает свои выводы на ложной этимологии – этом столпе норманизма. Ломоносов подверг этот основной «научный» метод норманистов сокрушительной критике. Шлецер потом в своих мемуарах клеветал на Ломоносова, благо, что тот уже не мог ему ответить. Он уверял, что Ломоносов, де, не историк, он националист, ненавистник и преследователь всех иностранцев. Шлецер пытался оправдаться, объясняя критику Ломоносовым его исторических трудов антишведскими настроениями в обществе, на которых будто бы сыграл русский ученый. А клевета живуча, она переживает века! Нет-нет да и встречаются отзвуки этих лживых измышлений злейшего врага Ломоносова, презирающего Россию и всё русское. В наше время крайне востребовано всё, что унижает великих людей России, умаляет и извращает основы и характер русской жизни. А ведь даже Шлецер, как ни изворачивался он в своих воспоминаниях, всё-таки был принужден признать, что «Ломоносов был действительный гений».

Самое же важное, что русский ученый представил своё видение русской истории в труде «Древняя российская история», над которой он работал с 1752 г . К 1758 г . был готов первый том. В целом же, по признанию самого Ломоносова, он занимался изучением русской истории около 12 лет. Сочинение академика стало важнейшим событием русской историографии. Это был первый опубликованный в России академический труд, в котором ставились проблемы происхождения русского народа, его жизни в древности и роли в мировой истории. Ломоносов выработал свою периодизацию российской истории, в основе которой были переломные моменты в жизни Руси. Он доказывал древность русского народа, который существовал за много веков до появления Рюрика и пребывал в Европе от Эльбы до Днепра и Дуная; утверждал славянскую природу русской государственности, имя же народа «россы», по авторитетному мнению ученого, появилось до варягов, равно как и слово «Русь» – не скандинавского происхождения, а славянского. Мнение Ломоносова о том, что восточные славяне – исконные обитатели Европы, коренные её жители, так сказать, спокон веков, впоследствии были подтверждены данными археологических изысканий и сложнейшим лингвистическим анализом древних языков.

Ломоносов привёл важнейшие аргументы против норманистов: отсутствие норманнского влияния в русском языке, отсутствие в Скандинавии имени «русь» и в скандинавских источниках – информации о призвании Рюрика, поклонение варяжских князей славянским, а не норманнским божествам, широкое значение термина «варяги», славянскую природу названия Холмогор и Изборска, происхождение руси от роксолан, участие славян в великом переселении народов и разрушении Западно-Римской империи.

И в этом Ломоносов намного опередил свое время и оказался прозорливее Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева, отдавших дань норманизму. Норманизм с подачи компании бездарных и враждебных России немцев так укоренился в русском историческом и общественном сознании, что антинорманистам нельзя было надеяться не только на успешную карьеру, но даже и на защиту диссертации. Поэтому некоторым из них приходилось кривить душой: в диссертации писать одно, а в научных трудах другое, или стыдливо обходить молчанием скользкую тему. В ХIХ веке антинорманизм воспринимался как проявление славянофильства, а в обществе царило, по утверждению К.Н. Бестужева-Рюмина, «крайнее западничество». В начале ХХ века антинорманизм тоже не жаловали. В советское время норманизм развенчали. Советские ученые совершенно справедливо заметили, что государство созревает и формируется очень продолжительное время и под воздействием многих факторов, оно не может возникнуть одномоментно по мановению хотя бы и Рюрика. (Кстати, надо отдать должное: именно в советское время по достоинству были оценены исторические труды русского академика и издано Полное собрание сочинений Ломоносова в одиннадцати томах издательством АН СССР в 1950-1959 гг.) Однако вопрос о норманизме окончательно не решен и по сию пору, тем более что идеологические баталии гремят день и ночь. И Ломоносов нам очень нужен сегодня!

Нужен не только в отрицательно-полемическом плане, но и в созидательно-положительном. В своих исторических трудах и в других сочинениях Ломоносов, проницательным оком прозирая века, живописует не одно прошлое славян, но и их будущее, грядущее процветание великой России. В «Древней российской истории» великий северный колосс, вещий русский гений, как бы предвидя грядущие испытания Отечества, из глубины опыта древних лет существования Руси – России зрит будущее нашей родины, как раз сейчас переживающей тяжелейшее падение: «Народ российский от времен, глубокою древностию сокровенных, до нынешнего веку толь многие видел в счастии своём перемены, что ежели кто междоусобие и отвне нанесенные войны рассудит, в великое удивление придёт, что по толь многих разделениях, утеснениях не токмо не расточился, но и на высочайший степень величества, могущества и славы достигнул. Извне угры, печенеги, половцы, татарские орды, поляки, шведы, турки, извнутрь домашние несогласия не могли так утомить России, чтобы сил своих не возобновила. Каждому несчастию последовало благополучие, большее прежнего, каждому упадку высшее восстановление; и к ободрению утомленного народа некоторым божественным промыслом воздвигнуты были бодрые государи». Ломоносов дает нам надежду на возрождение!

Итак, каковы уроки Ломоносова, ценные для нас в труднейшее для нашей родины время? Первый урок: вставать на защиту национального достоинства, исторической правды и славы Отечества, противостоять русофобии Запада, которая насаждается сейчас под благовидными предлогами демократии, восстановления исторической справедливости и т. д. Второй урок: глубоко изучать и знать историю своей страны, помнить о многовековом пути русского народа и его обретениях на этом пути. Третий урок: избавиться навсегда от комплекса неполноценности или, говоря языком современной социологии, от болезни евроцентризма. И, наконец, последний – четвертый урок: помнить, что и один в поле воин, если он великий Ломоносов, который сам есть блистательное подтверждение нашего национального богатства и могущества!

Марина Елепова

http://www.voskres.ru/literature/critics/elepova.htm