12 декабря 1923 года всем учащимся русской гимназии в Моравской Тржебове было предложено написать о том, что произошло с ними, начиная с 1917 года и кончая их поступлением в гимназию. Был собран огромный материал, который скомпоновал и тактично прокомментировал преподаватель гимназии В. М. Левитский. Получилась маленькая книга, впечатления от которой обратно пропорциональны ее размерам. В предисловии к ней известный историк-богослов В. Зеньковский писал:
«Одна ли детская душа глядится из этого своеобразного узора воспоминаний, мыслей, переживаний? Их часто наивные, неумелые речи, их простодушные замечания не красноречивее ли многотомных мемуаров? Не запечатлено ли в них непосредственное звучание нашей эпохи — во всей жути ее диссонансов, ее горькой действительности, ее трагического смысла? Да, печатаемые ниже документы далеко превосходят их скромное наименование «детские воспоминания»... В них невозможно погрузиться без того, чтобы не застонала душа, чтобы не затрепетало сердце от прикосновения к трагедии России».
Трудно представить себе более кричащий и кровоточащий документ, нежели эти бесхитростные свидетельства. Мог ли Ф. М. Достоевский, рассуждавший о невозможности построения гармонии на слезе одного ребенка, предположить, что пройдет несколько десятилетий, и вся российская земля начнет утопать в море слез и крови невинных детей под лозунги о грядущем всеобщем счастье и благоденствии? Если бы даже не было коллективизации, сталинского террора, Отечественной войны, депортаций целых народов, но были бы только те события, о которых поведали дети-эмигранты, — их было бы вполне достаточно, чтобы сделать вывод, что построение справедливого общества невозможно, если это строительство замешано на крови, если в основание государства кинуты миллионы изломанных судеб и изувеченных душ.
ДОМ, СЕМЬЯ, РОССИЯ
Родному дому и семье посвящено обыкновенно только несколько строк. Современные дети не знают домашнего уюта, плохо помнят дом и до обидного мало знают Россию. У малышей (до 2-3-го класса) все это что-то бесконечно далекое, потерянное, полузабытое. Начнем с приготовишек.
Этому веселому, вечно замазанному чернилами народу предложили украсить свои сочинения рисунками. В двух классах «наш дом» нарисовал один ученик. Большинство предпочло пароход (10 рисунков), остальные изобразили пальмы, осла, парусную шхуну, город Пильзен, войну, двух немцев, железную дорогу и т. п. О родном угле они повествуют кратко:
— У нас было много ягодов.
— Дома я рвал цветы, сколько хотел.
— Когда я был дома, всегда была война
— Я помню еще наш дивный сад в Крыму
— Дома был голод..
— Плохо было у нас дома
— Как было ни хорошо,- все мало ели.
Резюме очень часто такое: Раньше жили хорошо, а потом плохо. Один из семилетних мальчуганов ухитрился сделать совершенное открытие:
— Когда я родился, мне было 5 лет.
Первый класс много основательнее. Вот что пишет 12-летняя девочка:
— Перед моими глазами опять возникает давно затерявшаяся в памяти картина. Мы на даче. Старенький дом с большим садом. В саду худенькая семилетняя девочка, с длинными косами и серыми узкими глазами. Это я. Это было давно, но я уже и тогда не помнила, когда папа ушел со своим полком на германскую войну.
Такие воспоминания - исключение. Чаще пишут так:
— Не очень хорошо помню я свою Родину.
— Из России я помню только красивое озеро Байкал, сразу под ним был обрыв<...>
В третьем и четвертом классах помнят больше:
— Я своего детства не забуду.
— Я люблю чудный город Киев. Я там ловил плотву, собирал землянику и катался на коньках, с мамой ходил в Лавру.
— Я помню русское Рождество.
— Мы не знали, что делать от счастья, такие хорошие были подарки.
У другого такое странное сопоставление:
— Я ничего не помню, помню только, что стеклянная крыша на вокзале в городе Львове похожа на Одессу.
Рядом тетради их же друзей, но воспоминания совсем иного тона:
— Я помню нашу уютную квартирку на Петроградской стороне. Я маленькая девочка, в длинной, ночной рубашке - лежу в своей кровати. Мне не хочется спать. Я слышу храпение моей старушки няни. Мне представляется в ночной тишине, что я одна в огромном мире, где нет родной человеческой души. Мне делается страшно, но смотря на прелестные, глубокие глаза Божией Матери, - страх понемногу уходит. Мне кажется, что Лик Пресвятой Девы движется и живет. Она смотрит на меня с лаской и любовью, и я незаметно засыпаю.
— Дома я все время просил об облегчении нашей участи.
— В России люди ходили худые и просили хлеба.
— У нас дома по три дня ничего не ели.
— В России хлеб полагается детям только за обедом по маленькому ломтику.
— На базаре нам ничего не продавали, а говорили: чего перед смертью вам откармливаться
— Я помню себя только со дня смерти папы, тогда я стала впервые всматриваться в окружающее.
— Дома все у нас голодали, и мы стали собираться перебираться.
— Первое большое событие у меня дома - объявление войны германцами.
— Дома мы жили целый месяц, просыпаясь с мыслью, что будет с нами завтра.
— Я хорошо себя помню на коленях у покойной мамы.
И чем старше дети, тем все мрачнее воспоминания:
— Видя мамины страдания, даже маленькие мои братишки переставали плакать и говорили: мама, мы не хотим есть, это мы так.
— Бедная старушка Москва, сколько ужасов пережили мы на твоих когда-то тихих переулках.
— Не видел я в эти годы ни ласки, ни привета и жил совсем, совсем один.
— Видел я 18 переворотов, эх, если бы помнилось только хорошее.
— Для меня самое лучшее было бы зачеркнуть совсем эти годы и никогда о них не вспоминать.
— Сколько обезображенных трупов я видел в России, даже лошади боялись.
— Мы привыкли тогда к выстрелам и начинали бояться тишины.
— Как бы хотелось, чтобы пережитое в России было только сном.
— Иногда кажется мне, что тихой и мирной жизни в России никогда не было.
И в заключение такое жуткое по краткости резюме девочки 6-го класса:
— Я видела войну, чуму, голод.
Ее подруга пишет так:
— Боже. Как ужасно, что дана такая тема. Приходится рыться в том, что я так старалась забыть. Эти годы убили во мне всю беспечность, всю жизнерадостность. Помню, как, сидя всю ночь напролет за работой, я мечтала о визе как о чем-то невероятном и сказочном,
Один из 5-классников заканчивает свои воспоминания вопросом:
— За что все хотели нас убить в России?
Конечно, могучее дыхание русской культуры еще живо и в этих молодых головах. Русская школа даст им знания родной истории, литературы и языка. Но и теперь уже встречаются крупные неожиданности:
— Я русский язык забыл почти совершенно.
— Я по-итальянски говорю теперь гораздо лучше, чем по-русски.
— Я по-португальски пишу очень хорошо, а по-русски у меня одни ошибки.
— Приехав домой из английской школы, я даже с матерью могла объясняться только по-французски.
— Мне очень трудно сейчас писать по-русски.
Правда, все это фразы из воспоминаний, недавно поступивших, иногда даже с острова Явы. Старые гимназисты свой язык знают, русские книги любят по-прежнему, но настоящая, живая Россия им также недоступна и непонятна. Проведенные на Родине годы заволакиваются туманом, уступая место иным впечатлениям, которые в таком изобилии, охапками, им бросает чужая жизнь.
ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ
Революцию хорошо знают все. Не забыли упомянуть о ней и малыши, правда, у одного из них это «революзия». Своеобразно представление о революции у младших:
— В один прекрасный день начались выстрелы.
— Революция - это когда никто не спал.
— Тогда забастовала прислуга.
— Когда весь день все ходили по улицам и, приходя домой, без слов засыпали.
— Когда появились красные ленточки.
— Мне очень понравился Невский с революцией, но нас увели в подвал.
— Я играла с учителем в гостиной, услышала песни - это была революция.
Глухая провинция внушила иные мысли:
— Настоящей революции у нас не было, а только грабеж и обыски.
Начиная с 5-го класса знают больше:
— Революция — это когда папы не было дома, а мама не знала, что ей делать.
Этот факт отмечается постоянно. Да, тогда у детей папы не было. Он был там, где еще гремели пушки, расстилались удушливые газы и неслись по небу стоны раненых. Революция - это прежде всего отсутствие вестей от кормильца семьи, беспокойство оставшихся, сознание одиночества, заброшенности, беспомощности. Дети пишут:
— Папа все время находился под неприятельскими пулями.
— Тогда начались трудные дни, шалости исчезли, я по ночам молилась за папу.
Рядом полудетским почерком выведено:
— У нас в доме революции не боялись, боялись только одного, что Германия покорит Россию.
Интересен разговор старика крестьянина ночью в степи со своим сыном:
— Отец долго меня расспрашивал, что случилось в городе, а я все говорил. Потом он обернулся: «Ты у меня ученый - что будэ?» А я не знал. Он помолчал да и говорит: "Запомни, сын, добрэ не будэ". Скоро его убили дезертиры.
Есть еще два отзыва о родителях, тоже покойных:
— Моя покойная мама сразу сказала: много веселятся, а потом будут плакать.
Мой убитый папа всегда говорил: смотри — красный цвет кровавый, берегись. Я его слова на всю жизнь запомнил.
Две девочки пятого класса хорошо помнят вести о революции и так передают свои впечатления:
— Я читала «Светлячок» в своей уютной детской. На меня бессмысленно таращили глаза фарфоровые куклы, когда пришел папа с кипой газет и сказал: революция. Скоро вырубили мой любимый лес.
— Пришли крестьяне и стали распределять комнаты после нашей смерти. Я каждый день думала, что такое смерть. Это что-то темное, но не страшное, тихое, но беспросветное.
— Я был очень мал и не понимал, что от этого странного, мудреного слова «революция» придется поехать так далеко. Тогда у нас в доме все радовались.
Записи старших классов кратки, но выразительны. Некоторые сообщают об охватившем их близких радостном настроении при первых вестях о перевороте:
— У нас радовались. Мы кричали в гимназии «ура». Наши ученики мечтали о каком-то рае, где все будут блаженствовать.
— Было сперва всем весело. Вначале мы пережили сильные и красивые моменты, но они потускнели и изгладились сейчас из памяти.
Многие отмечают, что скоро наступило разочарование. Часто в тетрадях встречаются фразы:
— Очень скоро стало плохо.
— Началась больная жизнь.
— Скоро нам самим пришлось жить «на ноже».
— Когда мы радовались, то начали почему-то кричать «долой» нашему старику директору. Он заплакал, и никто не сказал нам, что мы поступили подло и гадко.
— Мне было 14 лет, но скоро я понял, что революция - это такое событие, которое заставляет и маленьких детей своими силами пробивать дорогу в жизнь.
— С первых дней революции и нам, детям, стало тяжело, но я утешалась тем, что в жизни нужно испытать не только сладкие плоды.
— Я скоро увидел, как рубят людей. Папа сказал мне: «Пойдем, Марк, ты слишком мал, чтобы это видеть".
— Жизнь как-то сразу у нас покачнулась, и все покатилось по наклонной плоскости.
— Мне, 14-летнему тогда мальчику, скоро пришлось столкнуться с действительностью, то есть начать самому размышлять о своем куске хлеба.
— Скоро начала литься русская кровь, мои близкие умирали без стона, без проклятий и жалоб.
— Я уцелел один из всей семьи.
СМЕРТЬ И СТРАДАНИЯ
Каждый день оставил прочный след даже в головах так беззаботно играющих сейчас малышей. Последние годы жизни в России - центральная часть всех воспоминаний. Многие не забудут их до последнего вздоха на земле. Малыши повествуют эпически-спокойно:
— Все стало бесплатно, и ничего не было.
— Пришел комиссар, хлопнул себя плеткой по сапогу и сказал: «Чтобы вас не было в три дня». Так у нас и не стало дома.
— А нас семь раз выгоняли из квартир.
— Они пришли, а когда ушли, мы не узнали своего дома.
— У нас было очень много вещей, и их нужно было переносить самим. Я была тогда очень маленькая и обрадовалась, когда большевики все отобрали.
В эти годы на слабенькие плечи даже маленьких детей свалилось непосильное бремя. Вот что помнят первоклассники, тогда 7-8-летние дети:
— И пошли мы искать работы. Ходили и нашли комнату. Нам сказали вытаскивать солому из тюфяков больных, и стали мы работать каждый день.
— Я была очень маленькой и все играла. Папа и мама работали, и тяжело было зарабатывать на квартирную хозяйку. Потом взяли меня помогать.
— И стал я ходить по деревням и пасти скот.
— Я пасла коров и лошадей, хотя и не умела.
— Папы не было, мама все болела, я был тогда хозяином дома. Ходил на базар и уже все умел.
— Жили мы в поисках хлеба.
— Я отдан был в деревню на полевые работы, которые были мне совсем не под руку.
— Брат чистил ботинки, отец служил, а я был посыльным.
— А я сам продавал.
Другие «торговцы», уже теперь ученики третьего класса, помнят больше о начале своей коммерческой карьеры:
— Торговал тогда я на базаре. Стоишь, ноги замерзли, есть хочется до тошноты, но делать нечего.
— Когда и вторая сестре заболела тифом, пошел я продавать газеты. Нужно было кормиться.
И, как припев, почти все добавляют:
— Мы тогда голодали, все голодали, хлеба у нас не было, ели, как и другие, мерзлую картошку; мы тоже пропадали с голоду и т. д.
Профессий более взрослых и не перечислишь. Почти каждый ухитрялся быть чем угодно; тетради старших классов так и пестрят перечислениями самых разнообразных занятий: был рабочим, санитаром, писарем, писал вывески, служил в чайной, работал у рыбаков, чистил на улице сапоги, возил на базар картофель, торговал, был разносчиком, работал где попало, делал что угодно и т. д. О голоде взрослые почти не упоминают. Только один объяснил причину этого молчания:
— Голод описывать нечего, он хорошо известен теперь почти всем русским.
Но все эти лишения еще не самое страшное из того, что пережили дети. Им пришлось вплотную столкнуться со смертью. Смерть была всюду. Некоторые к ней даже привыкли. Все удивительно скупы на слова, описывая самое страшное: смерть, страдания близких и свои. Чаще всего лаконические фразы:
— Нашего отца расстреляли, брата убили, зять сам застрелился.
— Оба брата мои погибли.
— Мать, брата и сестру убили.
— Отца убили, мать замучили голодом.
— Пришла мама из больницы и сказала: «Вы теперь сиротки, папа ваш умер».
— На улице я прочел список расстрелянных, там был отец.
— Дядю увели, потом нашли в одной из ям, их там было много.
— Умер папа от тифа, и стали мы есть гнилую картошку.
— Моего дядю убили, как однофамильца, сами так и сказали.
— Я поняла, что такое революция, когда убили моего милого папу.
— Было нас семь человек, а остался один я.
— Папа был расстрелян за то, что был доктор.
— Умер папа от брюшного тифа, в больницу не пустили, и стала наша семья пропадать.
— Отца расстреляли, потому что были близко от города какие-то войска.
— У нас дедушка и бабушка умерли с голоду, а дядя сошел с ума.
— За этот год я потерял отца и мать.
— Когда папа умер, я сама не могла ходить. А в страстной четверг умерла и мама.
— Умер последний близкий мне человек - брат, я осталась на улице, но Бог не так жесток, и добрый человек устроил меня в гимназию.
— Было темно, когда мы добрались до шхуны. Отец пошел за хлебом. Кругом стреляли. Вот когда я его видел в последний раз.
— Пала приехал с войны, но не было радости, в этот день умер дедушка, и начались великие несчастья.
— Пришло известие, что папу убили, и все мы горько заплакали.
— Папа долго голодал, а умер в больнице. Теперь я узнал, что и сестра давно уже умерла.
— Доктор сказал, что моей маленькой сестре нужно ехать на юг, а папе нужно было в Хабаровск, она и умерла.
— Брата четыре раза водили на расстрел попугать, а он и умер от воспаления мозга.
— Я получил от сестры письмо с траурной каймой, она писала, что я мал, чтобы узнать, как умер мой отец. Теперь я знаю, что его замучили.
— Я был маленький мальчик и то лицом к лицу столкнулся со смертью.
— Мы полгода питались крапивой и какими-то кореньями.
— У нас было, как всюду, повелительное «открой», грабительские обыски, болезни, голод, расстрелы.
— Было очень тяжело. Мама из красивой, блестящей, всегда нарядной сделалась очень маленькой и очень доброй. Я полюбил ее еще больше.
— Видел я в 11 лет и расстрелы, и повешение, утопление, и даже колесование.
— Все наши реалисты погибли. Домой не вернулся никто. Убили и моего брата.
Среди записей не поразят и такие признания:
— За эти годы я так привык к смерти, что теперь она не производит на меня никакого впечатления.
— Я ходил в тюрьму, просил не резать папу, а зарезать меня. Они меня прогнали.
— Приходил доктор и, указывая на маму, спрашивал: «Еще не умерла?» Я лежал рядом и слушал это каждый день, утром и вечером.
— Я видел горы раненых, три дня умиравших на льду.
— Моего папу посадили в подвал с водой. Спать там было нельзя. Все стояли на ногах. В это время умерла мама, а вскоре и папа умер <...>
— Папа, немного взволнованный сказал, что его увозят проверять паспорт. Мама успела благословить его маленькой иконой. Утром мама так плакала, что я догадался, что папу убили. Я долго не верил этому страшному известию.
— Папа поздно ночью пришел из казарм. Я понял, что он не спит. Скоренько оделся и пошел к нему. У папы были чужие глаза. Он попросил его поднять. Я сказал: «Ты, папа, тяжелый». Он помолчал и говорит: «Николай, слушай маму». Набрал полную грудь и умер. Я побежал всех будить.
— За папой пришли махновцы. Мама захотела пойти с ними. Они сказали, что Махно женщин не любит, она просила и пошла. Папу увели, а ее посадили в комнату. Мама долго там просидела, а потом пришел махновец и сказал, что папу уже убили. Мама и мой маленький брат (ему теперь 5 лет) долго искали папу, но не нашли. Раз едем - едет телега: мама спросила, а они и везли убитых.
Одна из семиклассниц тоже скупо и коротко рассказывает о неизвестном 15-летнем герое, так погибшем в Чека:
— Его родители скрывались. Голод заставил послать сына в город за хлебом. Он был узнан и арестован. Его мучили неделю: резали кожу, выбивали зубы, жгли веки папиросами, требуя выдать отца. Он выдержал все, не проронив ни слова. Через месяц был найден его невероятно обезображенный труп. Все дети нашего города ходили смотреть.
Одна из учениц, тоже старших классов, дает краткое описание чрезвычайки:
— Чека помещалась в доме моих родителей. Когда большевиков прогнали, я обошла неузнаваемые комнаты моего родного дома. Я читала надписи расстрелянных, сделанные в последние минуты. Нашла вырванную у кого-то челюсть, теплый чулочек грудного ребенка, девичью косу с куском мяса. Самое страшное оказалось в наших сараях. Все они доверху были набиты растерзанными трупами. На стене погреба кто-то выцарапал последние слова: «Господи, прости» <...>
— Это было время, когда кто-то всегда кричал «ура», кто-то плакал, а по городу носился трупный запах.
— В эти годы все сорвалось, было поругано. Люди боролись со старым, но не знали, куда идти, не знали, что с ними будет. Да кто и теперь приютит больное русское сердце?
— Днем нас убивали, а под покровом ночи предавали земле. Только она принимала всех. Уходили и чистые и грязные, и белые и красные, успокаивая навсегда свои молодые, но состарившиеся сердца. Души их шли к Престолу Господнему. Он всех рассудит.
ПО БЕЛУ СВЕТУ
Русские дети побывали везде, да еще «на много верст дальше». Рассказы их о путешествии в годы революции совершенно неожиданны. Достаточно привести хотя бы такие строчки из тетради малышей:
— Из Персии мы попали в Архангельск, а оттуда в Норвегию и Лондон.
— После Египта я жил в Париже, Стокгольме и Варшаве.
— Я пробовал и в Бразилию ездить.
— И поехали мы с папой на остров Яву.
— Я долго жил с джигитами Алат-Орды.
Старшие в большинстве случаев еще в России надолго теряли связь с родной семьей и скитались одни, больше по югу. Заграничный маршрут у большинства прост: Константинополь - Прага. Всевозможные лишения преследовали почти всех и на Родине, и на чужбине. Очень многие из детей отметили самый момент оставления родной земли. К сожалению, чрезвычайно кратко. Вот выдержки:
— Наш пароход пошел, а я плакал, потому что бабушка не поехала, а говорила: «Не хочу умирать на чужбине».
— Последней полоски Крыма не забуду. Долго смотрел я на нее весь вечер.
— Старший брат молча вывел меня на палубу. Я стоял около часу и смотрел, и жалко было весь народ.
— Меня скоро развеселили дельфины.
— Шхуна пошла, все смотрели на берег, а там страшное хрюканье, это наш ручной поросенок хотел броситься за нами в воду.
— Я очень плакал, но мне подарили глобус, и я успокоился.
— И поехали мы испытывать различные бедствия и увидеть иностранный народ.
Таковы воспоминания эмигрантов 10-12 лет о пережитом 3-4 года тому назад. Старшие помнят больше.
— Так странно было уезжать. Море тихо катило свои волны и с легким шуршанием ласкалось о прибрежные камни.
— Босиком в холодную, дождливую ночь перешел я польскую границу с маленьким братом на руках. Перед этим голодали целый год. Как дошел, не могу понять, потом долго болел.
— При отъезде я видел битву ледоколов во льдах. Наш капитан сказал, что это в первый раз случилось в аире. Затертые льдами ледоколы стреляли друг в друга. Больше всего я люблю северное сияние.
— Я был как каменный и все смотрел на русскую землю. Когда увидим ее опять?
— Мы все начали молиться. Прощай, дорогая Родина.
— Холодно. Дико воет ветер, бьет в лицо, пронизывает самую душу. Грустно и тоскливо. Вокруг поля, набухшие от осеннего дождя, под копытами хлюпает грязь. Впереди бьется разорванный флаг. Так мы уезжали <...>
Неподражаемые маленькие географы. Вот несколько образчиков талантливых описаний и открытий учеников 1-го и 2-го классов:
— Целыми днями видели только воду, но вот уже чаще видели горы и, наконец, стали видеть города. Я на все смотрел. Раз вышел на палубу. Пароход стоит. Люди кричат. Очень тепло. Это был город Египет.
— Ехали месяц, пили воду с нефтью. На трубе пекли пышки. Папа заболел кровавым желудком, а я тифом. Доктор говорил - умрем, а мы выздоровели. А сюда я попал так: сели на пароход в Черное море, потом в Синее море и через Каспийско море, а слезли на берег Солунь и приехали в губернию Пардубицы.
— Я ходила совсем голая, в маленьких трусиках. В Сингапуре на пароходе купили много обезьян, я с ними играла, а большая обезьяна меня больно укусила. Больше я ничего не помню о России.
— Ездил я и по Туре, по Тоболу, Иртышу, Оби и Томи, и всегда мне было очень плохо.
— Мы долго бродили по лесу. Ночью перебрались через маленький ручей. Маме было тяжелее всех: она несла на руках моего маленького брата и горячо молилась, чтобы он не закричал, а то все наше дело пропало. Ему дали лекарства - опий. Мы были одеты во все черное. Присели в канаве, как камни, когда проходили солдаты.
— Как раз в это время было Рождество Христово. В вагоне была елка. Пришел капитан и сказал, что мост у Ростова взорван. Папа связал аэропланные лыжи, и мы побежали. Был мороз. Я и брат плакали. Мама успокаивала, а у нее было воспаление легких. Дон был замерзший. Моя мама скончалась только у Тихорецкой.
ЧЕХИЯ, МЕЧТЫ О БУДУЩЕММногие из наших авторов дошли до последней черты, когда раздался братский призыв Чехов. Выражениями благодарности пестрят тетради. Лучше всех умеют благодарить малыши. Некоторые из этих каракулек просятся в музей:
— Я не знала, и мама не знала, что есть на свете такие добрые люди - Чехи.
— Милая Чехия, сколько процентов ты приютила русских?
— Спасибо Чехам, они не позволили нам погибнуть.
— Слава Богу, мы спаслись из-за Чехов.
— Чехи узнали, что у нас с мамой ничего нет, и позвали к себе в лагерь, мы теперь учимся, а я уже во втором классе.
У старших чаще фразы: русское спасибо братьям Чехам; я понимаю, что сделали Чехи; гимназия спасла нас всех от гибели; только благодаря Чехам я оправился; я здесь стал опять человеком и т. д.
— Чехи кончили наше бессмысленное шатание по свету.
— Нужно было пожить с нами в Африке, чтобы понять, что сделали братья Чехи.
— Чехи не дали погибнуть русской культуре.
— Чехи позволили мне похоронить это ужасное прошлое и жить для светлого будущего. Спасибо им.
— Дай Бог, никогда не увидеть Чехам всего того, что выпало на нашу долю.
— Только в Чехии я почувствовала, что я тоже человек и имею право на существование.
— Благодаря Чехам, сквозь весь кошмар пережитого, у меня проскальзывает временами надежда на то, что будет лучше и светлее.
— Жизнь наложила на меня ужасное пятно, и только теперь, прожив два года у Чехов, я стал таким, как раньше. Честь и слава Чехии, стране труда, заботы и любви.
Не многие успели помечтать о будущем. У тех, кто постарше, все надежды, все упования связаны с верой в скорое возрождение родной земли. При упоминании о России часто слышатся благоговейные молитвенные ноты:
— Я буду бороться с судьбой, но, что бы ни случилось, я весь в твоем распоряжении, дорогая Родина.
— О, скоро ли увидим мы вновь твои родные церкви и родные поляны?
Многие прекрасно понимают прямую зависимость своей личной судьбы от будущего России:
— Много скверных осадков у меня на душе, но будет опять Россия, и они разлетятся, как дым от лица огня.
— Сердце мое очерствело, но я верю еще только в Россию.
Совершенно особое место занимают те, у кого и сейчас все мысли там, где остались близкие. С их судьбой они связывают и свое будущее:
— Я поступил в гимназию, но не имею права ее окончить. Я не могу думать о высшем образовании, когда больная мать страдает там, дома, и ждет моей помощи. Я должен сделать все, чтобы помочь нести тяжелый жизненный крест моим несчастным одителям. Я уже просил уволить меня и помочь поступить на какие-нибудь кратковременные курсы. Я должен бросить все и спешить на помощь.
— Мне учиться очень трудно. Ночами думаю: что дома? Живы ли? Придет ли письмо?
— Здесь никто и не знает, как тяжело приходится там
— Мои мысли часто далеко от гимназии. Я не имею права сейчас думать о себе.
И как заключительный аккорд: и у тех, и у других в разных выражениях часто повторяется одна и та же мысль, наиболее ярко схваченная четырнадцатилетним мальчиком:
— Господи, спаси и сохрани Россию. Не дай погибнуть народу твоему православному!
"Дети эмиграции"
