Нет, даже как-то не верится, что миновало уже более двух десятилетий со времени кончины Юрия Ивановича Селезнева, выдающегося русского литературного критика, издателя, редактора, нашего незабвенного Юры, покинувшего нас на 45-м году, и которого мы проводили в последний путь на Новокунцевское кладбище на девятый день после его неожиданной смерти (а может, гибели?) 16 июня 1984 года вдали от родной земли — в Германии.
К величайшему огорчению, в нынешних литературных тусовках имя Ю.Селезнева почти не упоминается, и мне было чрезвычайно отрадно прочитать в материалах, посвященных обсуждению новой повести В. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» («Российский писатель», февраль 2004, №3), в частности, в выступлении С. Лыкошина, о непреходящем значении селезневской статьи «Земля или территория?», в которой покойный критик не только дал исключительно емкую характеристику творчества писателя, но и предвосхитил возможную направленность этого творчества (замечу только, что статья «Земля или территория?» была написана Ю. Селезневым не в 1982 году, как сообщается в «Российском писателе», а в 1977 году, а провидческие предположения о дальнейшем пути развития творчества В. Распутина Ю. Селезнев высказал о статье «О прозе Валентина Распутина последних лет», написанной в 1984 году, незадолго до своей смерти, но это лишь необходимое фактическое уточнение). «Подлинное назначение критики — быть политикой, идеологией, философией посредством самой литературы, которая и есть для критики воплощенные в художественном образе национальные, государственные, общемировые, духовные, общественные, идеологические процессы, конфликты, проблемы эпохи», — это из статьи Юрия Селезнева «Ответственность. Критика как мировоззрение», написанной более двух десятилетий назад. Нынче, пожалуй, такое определение литературной критики выглядит чересчур возвышенным, и оно объяснимо, если мы обратимся к следующему суждению Ю.Селезнева из той же статьи:
«Возрождение и потребительство — два резко противоположных отношения к культуре. За ними стоят и разные, полярные же основания двух разных типов мироотношения, то есть отношения к миру в целом: творческого, созидательного и — утилитарно-иждивенческого, порою хищнического, паразитарного разрушительства... Задача истинной критики — воспитывать в обществе сознание Возрождения и бороться с психологией потребительства. Задача — мироотношенческая, идеологическая. Ответственнейшая».
Нынче всякому здравомыслящему ясно, что в нашем обществе за последние пятнадцать лет победило «утилитарно-иждивенческое» отношение к миру, а точнее — наступила эпоха повсеместного паразитарного разрушительства, если воспользоваться селезневской терминологией. И повсеместного поощрения психологии потребительства. И совершенно очевидно, что в нынешних условиях литературная критика, о предназначении которой так страстно писал Ю. Селезнев, увы, перестала выполнять ту роль («быть политикой, идеологией, философией»), которую выполняла в отечественной словесности на протяжении, по крайней мере, двух последних столетий. Теперь она, за редким исключением, не продвигается дальше банального комментирования тех или иных «текстов». Можно даже с полным правом утверждать, что она, литературная критика, словно бы перестала существовать, и, наверное, не случайно ее лучшие представители, от М. Лобанова и покойного В. Кожинова до В. Курбатова и В. Бондаренко, ушли — либо уходили (имею в виду тоже Кожинова Вадима Валерьяновича) или в публицистику, или ... в исторические расследования, либо в многоспек-торную эссеистику...
Мне могут возразить и указать на «чистых» критиков более молодой волны в лице, скажем, А. Немзера, А. Архангельского, В. Курицына, А. Шорохова, но как раз они-то (за исключением А. Шорохова) и работают только с «текстами», словно бы забывая, что «тексты» все-таки должны нести и какую-то смысловую нагрузку. И даже работающие вроде бы в традициях отечественной реалистической критики Д. Быков, П. Басинский нередко срываются на внутрицеховую перепалку, оставляя за бортом цельный (в смысле целостный) литературный процесс как таковой. Упомянутый же выше даровитый А. Шорохов, на мой взгляд, пока еще не нашел себя.
Покинувший нас 20 лет назад Юрий Селезнев был, безусловно, критиком милостью Божьей, хотя природа щедро одарила его и многими другими «божественными» качествами: неотразимой внешней красотой рослого, статного, голубоглазого русского витязя с ликом мудреца, необыкновенной отзывчивостью и чуткостью к чужим бедам и радостям, блистательной проницательностью, как бы врожденным лидерством. Он был, конечно, незаурядным и темпераментным публицистом, политологом, наделен несомненным беллетристическим и художническим даром (книга «Достоевский», вышедшая в серии «ЖЗЛ», — яркое тому подтверждение; между прочим, замечу, что Ю. Селезнев вообще внес очень весомый вклад в исследование творчества величайшего русского писателя), замечательным литературоведом, но все же смею утверждать, что именно в литературной критике Юрий Селезнев нашел свое подлинное призвание, именно в критике его страстное слово звучало и набатно, и одновременно как некое откровение-проповедь. Он рано почувствовал свое призвание, но, к сожалению, в силу ряда обстоятельств, сравнительно поздно (только после 30-летнего возраста) сумел добиться возможности для его практического воплощения, потому что, как признался в начале 70-х годов прошлого века в одном из писем к В. Кожинову, изначально ставил высокую цель: «Все или ничто, только не быть посредственностью». Вспоминаю, как я и многие мои коллеги — молодые литературные критики начала 70-х годов — были несколько удивлены интонацией и аргументацией первых статей и рецензий никому не известного тогда Ю. Селезнева: нам они казались на первых порах излишне самоуверенными и не очень доказательными. Но постепенно (и очень скоро!) мы начинали осознавать, что его самоуверенность исходила из досконального знания предмета, о котором он вел речь, и... огромной влюбленности в русскую литературу, в которой он видел вслед за Горьким (да простят меня литературные снобы за упоминание имени «буревестника революции») «лучшее, что создано нами» и сильнейшую воспитательницу человека:
«Русская литература, будучи действительно силой формирования нашего национального самосознания, утвердила в качестве такого «другого лица», интересам которого могут и должны быть подчинены индивидуальные интересы, — народ, и тем самым утвердила и народ как лицо (как бы соборную личность), и выработала же и новый тип индивидуальной человеческой личности, способной и готовой на самопожертвование во имя народа».
И опять же постепенно мы начали постигать, что Ю. Селезнев и есть та самая «особая личность, способная и готовая на самопожертвование во имя народа», поэтому слово его стало обретать для нас завораживающе-воспитательное значение, хотя, повторяю, автор слова был нашим сверстником. Да ведь и было чем «заворожиться»:
«Тревожно и величаво плывут высокие облака, на крутом холме ветер гнет травы долу, развевает седые пряди певца, разносит по всей Руси «струн вещих пламенные звуки». Внимают им богатыри русские, творцы и свидетели вчерашней славы родной земли», — это запев селезневской статьи «Чтобы старые рассказывали, а молодые помнили». Даже трудно представить в воображении, чтобы в нынешней критике возможно было прочитать такие взволнованные слова, наполненные подлинной, а не смоделированной страстностью и художественной величавостью. Но это, как говорится, пример орнамента. А вот суть, ядро, если хотите, «менталитет» его критического мышления об одном из значительнейших явлений отечественной литературы, названном «деревенской прозой»:
«В известном смысле вся человеческая культура, от истоков формирования образного мышления и до современного сознания человека, от первых его представлений о добре и зле и до величайших его духовных, нравственных, философских прозрений и обобщений, — в основе своей есть «деревенская», «земледельческая» культура Земли во всем единстве взаимообусловленных проявлений этого понятия. И как бы она ни преобразовывалась, как бы ни «техницизировалась», по природе своей всякая истинная культура остается и останется «земляной», и в этом смысле — «деревенской». Иной она быть не может, пока сам человек остается человеком».
Полагаю, что эту действительно философскую характеристику истории человеческой культуры трудно опровергнуть даже при нынешней эквилибристической казуистике в истолковании основополагающих положений бытия. Говорю это потому, что суждения нынешних «философствующих» демагогов пронизаны вопиющим небрежением к подлинному постижению истории культуры, потрясающей безграмотностью и снобистской демонстрацией этой безграмотности. Ну, да Бог с ними, с этими постмодернистскими теоретиками а ля Курицын и К0, вернемся снова к Ю.Селезневу, его заветам «идти центральной дорогой правды» (статья «Чтоб и для души было»).
От первых своих статей, получивших большой резонанс в литературной жизни 70-х годов («Если сказку сломаешь», «Поэзия природы и природа поэзии», «Иванушка-дурачок в век космоса», «Красота спасет мир»), до статей и книг, созданных на взлете творческой зрелости (книги «В мире Достоевского», «Достоевский», «Мысль чувствующая и живая»), Юрий Селезнев ощущал себя истинным ратоборцем на поле отечественной словесности. Он был критиком-бойцом, великим полемистом, но полемика его ничего общего не имела с мелкими внутрицеховыми сварами, коими грешили даже именитые тогда критики, нередко тратившие «зоиловский» яд на персональную борьбу с противниками. Нет, Юрий Селезнев был всегда далек от сведения счетов с тем или иным из оппонентов, он просто вступал в бой с глобальными идеями и явлениями, оказывающими растлевающее влияние на наш образ жизни, надругательски попирающими наши идеалы, наши святыни. Перечитайте такие его статьи, как «Перед дорогою большою», «Новые пути неизбежны, но...», «О чем спор?», «Слово живое и мертвое», или насквозь полемичную книгу «Глазами народа», увидевшую свет уже после смерти самого автора, и вы узреете, какая пропасть разделяет страстный полемический пафос Ю. Селезнева и мелкие передрязги нынешних полемистов от критики. А увидев это коренное отличие критического метода Ю. Селезнева от бойкописаний критиков наших дней, вы воочию убедитесь, как страшно низко пал уровень литературно-критического мышления в нынешнее смрадное время.
Кажется, лет пятнадцать назад, а то и больше известный в свое время функционер от критики, а ныне главный редактор журнала «Знамя» Сергей Чупринин (к слову сказать, начинал он и «развивался» в то же время, что и Ю. Селезнев) написал книгу «Критика — это критики», в которой он ухитрился даже не упомянуть имени Ю.Селезнева, но сложить панегирики покойным ныне А. Макарову, М. Щеглову, И. Дедкову, В. Турбину, Ал. Михайлову и здравствующей пока критической компании — от А. Туркова, Л. Аннинского, А. Бочарова, И. Золотусского, Ст. Рассадина, Е. Сидорова до Н. Ивановой, Вл. Новикова, А. Мальгина. Нет нужды доказывать, что чупринйнская иерархическая классификация критиков, как и его примитивно-предвзятые характеристики целей и задач критики, которые он озвучил в своей книге, полностью опрокинуты временем и практической невнятицей литературного процесса последних лет: все или почти все герои чупрининс-кой книги (как и сам Чупринин) перестали играть какую-то заметную роль в нынешней критике, потому что... Впрочем, не буду объяснять «почему» (тут мне пришлось бы и самому исповедоваться), но смею предположить, что доживи до наших дней Юрий Селезнев, он и теперь бы оставался в рядах самых действенных, влиятельных подвижников русской литературы, не оставив, полагаю, и критического поприща, ибо, еще раз повторюсь — он был прежде всего критиком, критиком милостью Божьей, критиком- провидцем, как никто осознавшим свое высокое призвание «судить от имени времени и общества, с точки зрения потребностей его духовного, нравственного развития».
Да, я согласен с Сергеем Лыкошиным, подметившим в своем превосходном, на мой взгляд, очерке «Селезнев» («Образ», 1996, №3), что Юрий Селезнев был «предопределен мощной духовной природой» к исполнению роли национального вождя, что ныне, в годы повсеместного разрушения и безвольной апатии народа, селезневский огромный дар политика и идеолога сыграл бы свою исключительную роль, не допустив к «вождизму» карьеристов типа его однофамильца (имею в виду Геннадия Селезнева) и других многоговорливых функционеров. Но еще больше я согласен с другим лыкошинским замечанием:
«В статьях и книгах Юрия Селезнева рассеяно драгоценное познание русской жизни. Открывая читателю Тютчева и Чехова, призывая хоть к юбилею вернуться и прочитать хорошо забытую «классику», Селезнев показывал неотразимо завораживающее новое в хорошо известном, открывал смысл, умело и старательно скрываемый прежде горе-предшественниками». А потому — добавлю от себя — Ю.Селезнев всегда способствовал торжеству лада в отечественной словесности.
И я глубоко верю, что обязательно наступит время, когда новое поколение русских патриотов — подлинных, а не тех, кто напялили нынче на себя патриотические маски для осуществления своих амбициозных целей — непременно вернется к страстному завещанию-утверждению Юрия Селезнева: «Личность начинается не с самоутверждения, но — с самоотдачи, с самоограничения, с самопожертвования ради другого. Но в том-то и «диалектика»: через такого рода отречения, через отказ от индивидуалистического эгоцентрического «я» человек из индивидуума перерождается в личность».
Да будет так !
2004 г .
Николай Кузин
|