Если бы Лермонтов не написал ничего, кроме стихотворения «На смерть поэта», то он все равно бы остался одним из лучших русских поэтов, но были еще десятки не менее высокохудожественных и правдивых и до сих пор непревзойденных в своем роде шедевров. Велик гений Лермонтова и никому не удастся исказить его. А исказить пытались даже это знаменитое «На смерть поэта»!? Помните строчку, где говорится «свободы гения и славы палачи». Так вот до сих пор слова «свободы», «гения» и «славы» печатают с большой буквы! Мол, речь идет вообще о Свободе, Гении и Славе,  но никак не о палачах свободы гения Пушкина и его славы?! Ловко, не правда ли?! Кто там будет разбираться со всем этим, когда многие оболванены новостями, шокирующей или пустой информацией… И вот еще одна не менее ловкая подмена: в дореволюционных изданиях в стихотворении «На смерть поэта» были такие строки:

                              Но есть и Божий Суд, наперсники разврата!

                                                    Есть Грозный Судия, Он ждет;

                                                       Он недоступен звону злата,

                                   И мысли и дела Он знает наперед и т.д.. 

Нам скажут, да какая разница, Суд или Судия? Но на самом деле разница есть и большая! О Суде как-то мы не всегда помним, но Бога все же почитаем, в том числе и как Нелицеприятного Судию. И, во-вторых, по смыслу непонятно, как может Суд ждать и особенно мысли и дела знать наперед? Это не понятно и не может быть приемлемо. Суд по воззрению Церкви ждет всякого, кто воскреснет не в жизнь, а в осуждение за нераскаянные грехи и злобу. Суд не знает мысли и дела наперед, которые на Суде лишь обнаружатся из тайного в явное, и по ним человек будет либо оправдан, либо осужден. В этом высшем смысле Суд Небесный беспристрастен и нелицеприятен. Как говорит мудрый русский народ: «На нет и суда нет». А вот Бог все знает наперед и желает нам оного – спасения. Вот так иногда очень неловко обнаруживают себя исказители Пушкина, Лермонтова, да и всех других наших поэтов. Но и к ним, упорно исполняющим дела неправды и лжи, Бог обращается с увещеванием: «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца как у Бога?» (Иов,40;3-4). Может все-таки опомнятся от злых дел своих и станут творить одно доброе? «Кто может сказать: «я очистил мое сердце, я чист от греха моего?» (Притчи,20;9).

Без всякого сомнения, враги Пушкина испугались такого выступления Лермонтова в защиту убитого поэта, вернее сказать, их испугало то влияние, какое оказало всего одно стихотворение Лермонтова и даже не все, а его последние шестнадцать строк. Пройдет время, чего доброго, каждое слово «выскочки» Лермонтова будут ловить на лету, а они останутся в тени.  Значит, необходимо дискредитировать русских гениев при жизни и особенно после смерти, выставить их не идеалом, не примером, а «несносными» людьми, подверженными особым видам греха. Глядишь, и поверят, что они вовсе никакие не гении, а просто беспутные «счастливчики», их «Бог поцеловал», а остальные должны прозябать на земле. «Это какие-то особые что ли грешники!» - без конца не устают повторять русским людям антипушкинисты, антилермонтовцы, антиесенинцы, антирубцовцы и иже с ними, разумеется не прямо в лоб и в глаз, а иногда похваливая того же Пушкина, Лермонтова, Есенина и Рубцова: все-таки гениальные стихи никуда не денешь. А Божественные-то стихи как раз, и по словам, и по всему существу своему развенчивают все потуги антиподов великих русских поэтов. Их-то слова к чему пришить: к делу такому о «неспокойной» жизни и поведению того или иного поэта? Так заведено было на Сергея Есенина одних уголовных дел числом тринадцать. Может хватит, пора уже остепенится и признать, что «гений и злодейство – две вещи несовместны» (Пушкин). Раз великий Лермонтов сказал о Пушкине – «дивный гений», то остальные должны благоговейно помолчать. 

Лермонтов прямо пишет, что Пушкин  не убит на дуэли, как говорят на экскурсии в доме-музее Пушкина на Мойке, 12, а «погиб», как гибнут в бою и в бою неравном. Погубила его не только пуля Дантеса, но гнусная клевета и распущенная молва, сделавшие его «невольником чести», то есть поэта принудили выйти к барьеру, предварительно оскорбив жену и мать четверых малолетних детей. В этой борьбе против многих, поэт был обречен на заклание, он был «один». Но Пушкин не сник, «восстал», хотя знал, какой конец ему тщательно готовится. С Лермонтовым поступят еще изощреннее – в роли стрелка выступит уже не иностранец (слишком раздражающе после истории с Барантом), а «свой», согласившийся на чудовищное преступление, поводов же при желании найдется сколько угодно.  Весьма примечателен тот факт, что секундант Пушкина на дуэли – К.Данзас зачислит опального поэта Лермонтова в батальон, которым он командовал. А это не что иное, как заслуженное поэтом уважение со стороны тех, кто знал не ложь, а правду о гибели Пушкина. К чему «рыданья», «пустых похвал ненужный хор» и «жалкий лепет оправданья», когда и Пушкин, и Лермонтов и Рубцов, словно агнцы, были преданы закланию, и многие видели, к какой страшной развязке все идет. Разве поэт Рубцов не остался один на один с явными и тайными врагами? Но всем убийцам всех стран и всех народов не умалить, не поругать, ни убить самую малую долю святости. Удивителен и поучителен следующий исторический факт: святой князь Георгий Владимирский, четвертый сын великого князя Всеволода Большое Гнездо, погиб с схватке с монголо-татарами на реке Сить. По приказу хана Батыя ему была отсечена голова. Но она при положении в гроб чудесным образом срослась с телом. Вскрытие мощей святого 13 и 15 февраля 1919 года показало, что честная глава русского князя Георгия Всеволодовича срослась с телом так, что шейные позвонки были смещены и срослись неправильно. Но если тело человеческое (которое есть храм живущего в нем духа) может не подчиняться  материальным законам (святые мощи источают миро и благовоние!), то что говорить о душе!

До сих пор уникальна и предельно правдива лермонтовская оценка личности Пушкина:

1. «свободный, смелый дар»
2. «светоч»
3. «дивный гений»
4. «вольное сердце»
5. «с юных лет постигнувший людей»
6. «пламенеющий»
7. «певец»
8. «поэт с праведной кровью»

Когда же будет книга о Пушкине с таким необычным названием – «Дивный гений»? Пушкин – не просто дивный поэт, не только гений, но праведник! Кто об этом, кроме Лермонтова, говорил или писал? Другими словами говоря, по Лермонтову, вернее по-Церковному, раб Божий Александр Пушкин с в я т!  Праведники – это звание не от земли, а с Небес. Праведниками были, например, родители Пресвятой Владычицы Богородицы и Приснодевы Марии – Иоаким и Анна. На литии в храме поют: «В вечную память будет праведник». Уже слышим голоса: «Осталось теперь канонизировать Пушкина». Но Пушкин и без официальной церковной канонизации прославлен в верующем и не только в нем, но и в неверующем народе. Иного святого не знают так, как Пушкина или Лермонтова, а теперь Рубцова. Их стихи – настоящие молитвы и святые воздыхания. Мы с покойной матерью при каждой встрече читали вместе «На смерть поэта». В нем судьба русского верующего праведника, всегда гонимого на земле: «От трудов праведных не наживешь палат каменных» (русская пословица). Тяжела доля праведника, но зато велико и воздаяние за праведные труды во славу Божию, ибо, как наставляет нас преподобный отец Серафим Саровский: «Все что не от Бога есть грех». Даже самое «лучшее» у людей, для Бога может быть преступлением и мерзостью.

И Николай Михайлович Рубцов никого не хотел задевать своей искренней и правдолюбивой поэзией, но объективно выходило так, что он… многим мешал, особенно тем, кто литературу обратил в «партийное дело», а то и просто в доходное  место или в ристалище собственной славы, а поэзию поставил на службу советских пятилеток. По сути дела Рубцов «зарубил» на корню Голиафа официозной, насквозь идеологизированной поэзии, став как бы неким юным Давидом, поразившем камнем правого исповедания Бога могучего тоько на вид гиганта. Воистину «Бог не в силе, а в Правде!» И вовсе не своя правда Лермонтова и Рубцова поражала ложь и грех, а Правда Божия через свидетельствующих о Ней поэтов. Отношение к нему Рубцов высказал прямо в письме вологодскому поэту А.Яшину от 22.08.1964г.: «…Похвалят и уйду я с Богом». С Богом и никак иначе! И это не ради красного словца, а так оно было и у Рубцова, и у лучшей части русского, святого народа. Из одного стихотворения «Видения на холме» стало очевидно, что на Руси явлен не только уникальный лирический, но предивный, эпохальный гений, призванный восстановить попранное в русской духовной литературе и поэзии, гений по масштабу не меньший доселе всех известных поэтов. Пока в СССР очень многие писали о передовых молотобойцах, комбайнерах, сталеварах и доярках, Рубцов решается на совсем другое и даже странное – взбежать на холм и вовсе не для того, чтобы полюбоваться колхозными полями и лугами или иными красотами, но он стремится подняться от действительности туда, в горнее, стремится припасть к родной земле, прислушаться к ней всем своим существом, почувствовать древнее, святое, вечное так, как никто до него еще не слышал и не чувствовал. И Родина открылась для Рубцова самыми таинственными звонами, словами и видениями:

                                 И древностью повеет вдруг из дола!

И сколько потом Рубцов не старался укрыться под сенью древнего, могучего, родного, показывая исторический образ «скуластого Батыя» - завоевателя «в крови и жемчугах», словно бы представляя нам всем самый верный облик антихриста, или фашистских смертоносцев - «иных времен татар и монголов», все же в итоге получались , что это современные проводники безбожия и антихристианства, что это в Советской России «небо закрещено» и «лес крестов» еще впереди. Читали между строк и враги Рубцова, и негодовали на более чем прозрачные намеки, по их мнению – вызовы. Хотя повторяем, все это у Рубцова могло получиться невольно, из полноты болезнующего о Родине сердца. Просто черная зависть почувствовала, что имя Рубцова войдет в антологию русской поэзии, а многие ныне известные имена неизбежно канут в лету. Николай Рубцов тоже догадывался, что его видения и «картины грозного раздора» придут явно не по вкусу литературной номенклатуре, но он не мог иначе: либо Правда, либо ничего:

                                        Я больше не могу!

Слышим ли мы это признание, вырвавшееся из измученной души поэта? Можно ли смириться с пороком, возведенным в обычное дело под видом «прав человека» или с воровством, папятозлобием, неправедным гневом и с прочими мерзостями? Любовь-то у Рубцова не какая-то своя особенная, гениальная, а все та же, что и большинства трудолюбивого и честного русского народа, который любит Родину «за все» - и боли, и радости, и скорби, и победы: «страдания и битвы», «старину». Это не доморощенная поклонение «нашим нивам», которых «взглядом не обшаришь» и не воспевание одних красот и дежурных видов. Рубцов вопрошает: «А любишь ли ты «леса, погосты и молитвы» (леса еще любят и то далеко не все, например, кто любит дремучие леса, а уж погосты как любить? Любить же молитвы – не фанатизм ли это и т.д.. Кто в этом «любить молитвы» понял, что Рубцов любил молиться?), как я?» Поэт пристает к тем, кто еще не утратил живое, церковное чувство любви: «Любите ли вы «избушки и цветы», «небеса, горящие от зноя», «шепот ив у омутной воды»? Странная какая-то любовь у Николая Рубцова в ответственное для всей страны время, когда только и разговоры о неуклонном повышении благосостояния нового народа на земле – советского (многие ли знают, что советская власть уже ставила вопрос об отмене графы «национальность» в паспорте своих граждан…). Но на самом деле ничего странного в таком признании любви к Отчизне нет. Напрасно иронизирует нынешние враги и недруги поэта Николая Рубцова, потому что у поэта Михаила Лермонтова точно такое же отношение к Святой Родине, в которой есть все: и святость, и грех, и скорби, и негромкие радости. Поэты окунались в жизнь, как в светлую реку, где летом «роса переливается на травах», «милы ромашки, лютик», где «рядом синяя долина, как будто чаша, полная питья» (Н.Рубцов). И не только кажется, но так оно и есть внутри, и живешь одним этим внутренним от Бога вложенным ощущением:

                               Все в этом мире в этот час свежо и мудро…

А вот еще:

                                Что мир устроен грозно и прекрасно…

Грозно потому, что

                                  По небесам, сверкая там и тут,

                                  Гремело так, что каменные глыбы

                                  Вот-вот, казалось,

                                                                с неба упадут!

Разве это не гениально, то есть негромко, внятно и даже тихо, сказано или упомянуто о Страшном Суде! Иные люди лукаво советуют, конечно, другим накинуть камни на согрешающих (в том числе великих поэтов), другие только и занимаются тем, что кидают друг в друга или в чужой огород каменья. Но Спаситель Христос один сказал: «Кто из вас без греха, возьмите и первым накиньте на нее (согрешившую) камень». И что же лукавые уловители Бога отошли восвояси ни с чем. Бог поругаем не бывает. Прежде Страшного Суда никто не осуждает, ибо «каким судом вы будете мерить, таким же и вам отмерено будет». Истина неосуждения наиболее плохо усвоена человеком на земле. Речь не идет об обличении, когда это необходимо и при определенных обстоятельствах (наедине, при свидетелях). Вместо того, чтобы помочь человеку преодолеть его грехи и слабости, людям «проще» осудить. Бросил в него камень осуждения и пошел дальше, а тот израненный с головы до ног остается лежать на голой земле. Мимо идут другие люди – священники даже, чего скрывать, так написано в Евангельской притче, а грешный человек умирает. Умирал и праведный, нищий Лазарь у ворот богатого дома. Не рассказ ли это про последних христиан-праведников, которых материально богатый мир отринет от себя и обречет на смерть? Но богач немилосердный оказался там, после Суда, в месте мучений, а праведный Лазарь был отнесен Ангелами Божиими на лоно Авраамово и удостоился Божественных видений.

                                       И вдруг я встретил

                                                                       рухнувшие липы,

                                     Как будто, хоть не видел их никто,

                                     И впрямь упали каменные глыбы

                                     И сокрушили липы…

                                                                          А за что?

                                                                   («Гроза»)

Написано: «Внезапно Судия придет и коегождо деяния обнажатся» или «В чем застану, в том и сужу». Праведен ты или грешен, всегда будь готов, всегда живи как бы пред лицом  Божиим, всегда бойся, совершить злое в очах Бога, чтобы Он не подвергнул тебя за это истязанию. Никто не знает свой конец, но все видят, что у одних конец жизни свят и праведен, а другие подвергаются лютой смерти без церковного покаяния. Суд Божий всегда праведен, ибо Им сокрушается кичащееся собой во временном мире зло. «Блюдите яко опасно ходите» - эти слова были как бы духовным девизом недавно ушедшего из жизни на земле Курского Владыки – схимитрополита Иувеналия (Тарасова). Благодаря его трудам во славу Божию и помощью Божией возрождена церковная жизнь в древней Курской стране, давшей миру основателей двух Всемирных уделов Божией Матери на земле Киево-Печерской Лавры и Свято-Троицкой Серафимо-Дивеевской обители, в будущем Лавры – преподобных отцов Феодосия Печерского и Серафима Саровского. Так вот этот великий труженик на духовной пажити Православия скончался в январе 2013 года и был погребен 15 числа в день священной памяти преподобного и богоносного отца нашего Серафима Саровского, Чудотворца всея Руси. Разве это не знаменательно! Стоит просить его в частных молитвах, но более всего святого богоносца Серафима об упокоении невинно убиенных русских поэтов и тоже в январе – 19 января Николая Рубцова и 29 января Александра Пушкина. «Молитесь друг за друга, а у Бога все живы, и этим много добра совершите», - призывает всех верных Господь. Кстати насельницы Курского женского монастыря во имя праведного Алексея, человека Божия очень надеялись, что схимитрополит Иувеналий найдет последнее упокоение в их обители, потому что она обустроена в п.Золотухино во многом стараниями Владыки. Уже во время погребения Схимитрополита Иувеналия у церковных стен Знаменского кафедрального собора Знаменского мужского монастыря среди провожающих в последний путь земли его многочисленных почитателей прошло известие, что могила, отрытая сестрами в Золотухинском монастыре заполнилась водой, что сделало невозможным его погребение за пределами богоспасаемого города Курска. Честно говоря, все вздохнули с облегчением, потому что обрадовались самой возможности в любое время придти на священную могилку и разговаривать со своим любимым духовным наставником. Удивительный он был, народный пастырь и по духу, действовавшем в нем. Двери его приемной всегда были открыты для человека любого звания и возраста. Владыка Иувеналий очень часто посещал Халинский авиационный гарнизон. Никогда не забыть его литургисование прямо в фойе солдатского клуба, как он освящал пасхальные куличи, как он сам с детьми катал пасхальные яйца прямо на асфальте и при этом весь светился словно большое Божие дите. Слава Богу, что в кафедральном соборе есть престол, освященный Владыкой Иувеналием во славу его небесного покровителя Иерусалимского патриарха Иувеналия (память 2 июля). Чем не Святой Иерусалим на Курской Земле! К слову, Святитель Иувеналий стал первым иерусалимским епископом в должности Патриарха. Его жизнь прошла в непрестанной и тяжелой борьбе с ересями. Еще патриарх Иувеналий известен тем, что праздник Рождества Христова он перенес с 6 января на 25 декабря. До этого праздник Рождества Христова праздновали вместе с праздником Богоявления. В Богоявление 1971 года в Вологде был убит поэт Николай Рубцов. Но на Небе Святой России вспыхнула еще одна великая незакатная звезда его бессмертной помогающей другим поэзии. И последнее, Курский Владыка Иувеналий скончался после тяжелой, продолжительной болезни, когда ему была сделана операция. Преподобный Серафим Саровский наставлял, что «болезнь, перенесенная человеком без ропота, вменяется ему в мученичество и более того».

Но мы снова вернемся к «странной» любви Рубцова к Отчизне. На самом деле никакой тут странности нет. Рубцов любил Родину и мир единым Божественным охватом, все в них, что не причастно греху и тлению. Но мир изменчив, скажут нам. Да, конечно, и должен быть изменчив, однако не падок на грех, так как он идет вперед, течет к Богу. И мы все изменимся и не будем такими как раньше. Но лучше всего, чтобы мы сами осознали необходимость усилий по нашему личному воскресению из собственно нравственной грязи. Тогда успех и спасение обеспечены! Был вор, тунеядец, блудник, пропойца, убивец, а стал равнодушен к богатству, труженик на ниве духовной, аскет, любящий муж и отец, помощник другим. Разве нет в этом разницы? Кому охота жить с развратниками, пусть даже по-своему «умными» и «практичными»? Не Батюшка ли Серафим сказал о том, что неважно кто ты, какого ты роду и звания, главное, - «Люби Бога, имей веру и двинешь горы».

Михаил Юрьевич Лермонтов верил в Святую Россию. Поэтому и написал невиданное и неслыханное:

                           Люблю Отчизну я, но странною любовью!

                                   Не победит ее рассудок мой…

                                Но я люблю - за что, не знаю сам –

                                   Ее степей холодное молчанье,

                                 Ее лесов безбрежных колыханье,

                                Разливы рек ее, подобные морям

Нам бы такие глубокие чувства к Отечеству нашему, когда в нем все важно, вплоть до  его дыма и священных гробов, в котором ничего нельзя упустить ради сиюминутных успехов, и в недрах котором мы тоже, дай-то, Господи, мирно упокоимся. Все любо нам на Руси нашей, кроме греха, всем мы гордимся, все жалеем, всех уважаем, ибо все это на короткое время приведено в непростое житие-бытие и что же дальше…

                          Проселочным путем люблю скакать в телеге

                            И, взором медленным пронзая ночи тень,

                           Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

                              Дрожащие огни печальных деревень

А разве сегодня не так же дрожат огни печальных русских деревень, забытых всеми, кроме Бога, словно зажженные церковные свечи в русском смиренном храме…

                                 Люблю дымок спаленной жнивы,  

                                      В степи кочующий обоз

                                   И на холме средь желтой нивы

                                       Чету белеющих берез.

Лермонтову не просто дым Отечества нравится, но даже дымок спаленной жнивы! Вроде бы и горение, и горьковатый привкус от спаленной стерни, но тут же мирно кочующий обоз, живо напоминающий, что все мы  смертны и странники на этой земле, а там средь тучной желтой нивы девушки-березки. А мне пришло на сердце, что цвета черный (спаленная жнива), желтый (нива) и белый (березы) ведь это и есть три основных цвета бывшего Государственного Флага Православной Русской Империи! Настоящий духовный-то империализм проистекает вовсе не из гордости и амбиций, а из глубины христианской веры, из любви. Из земной грязи, как из нашего внутреннего темного несовершенства, с помощью Света Божия произрастает сначала слабый росток веры, но при нашем содействии великому делу Любви этот же росток обращается в великий хлебный колос, который есть Хлеб Жизни, Тело Христово. «Ядите!» и будете всегда здравы душой и телом. Далеко не случаен образ Хлеба у Лермонтова:

                                          Я вижу полное гумно

Но как, скажите, объяснить печаль русских деревень с тем, что поэт видит в них же «полное гумно»? Но мы привыкли печаль сразу относить к бедности. Но бедность вовсе не порок или грех, как и богатство – не гарантия от печали и тоски. Тут своего рода лермонтовская загадка  для тех, кто привык думать «в лоб». На самом деле, тут нет противоречия. В русской деревне и раньше, конечно, больше, знали, что никакие полные гумна не гарантируют от переживаний и скорбей. «Слава Богу, что гумно полное, но дай-то, Господи, и далее все ниспосланное Тобою, как доброе, так и прискорбное, перенести достойно», - так веками молился и думал верующий русский человек. Крестьянин не загадывал далеко вперед. Наряду с суточными, сезонными и годовыми работами, у него был своего рода незыблемый одноднев – без хотя бы краткой, но внимательной молитвы утром, в обеденное время и вечером, перед каждым делом ничего не совершать, да почаще о Суде Страшном неминуемом помнить, тогда точно будет толк. Мужик да баба в деревне хоть и не знали в точности Евангельской притчи о безрассудном богаче, строившем великие закрома для нового урожая с целью припеваючи жить как можно дольше, которого Бог осудил не за его труды, а за то, что богач полностью положился на свои труды, а Бога – Виновника всякого блага прославить забыл, да еще намеревался жить до конца дней своих, надеясь на одного себя и свое богатство, которым он собирался осчастливить и всех своих сродников на многие годы вперед. Несчастный забыл о Суде, что в ту же ночь его душа может быть восхищена от тела и какой тогда выкуп он даст за нее?

«Я вижу полное гумно» - это ведь имеет отношении и к будущему неизбежному Суду, так как Свой народ Христос-Мессия соберет как зерна в гумне-Церкви, а ненужную солому сожжет в неугасимом огне… Ох, и глубок Лермонтов, и как слова древние, русские, пламенные и светлые, молитвенные соединяет в глубоко до слез прочувствованные родные, святые образы:

                                     С отрадой, многим незнакомой,

                                            Я вижу полное гумно,

                                          Избу, покрытую соломой,

                                         С резными ставнями окно

«С отрадой, многим незнакомой» трехгодовалый внук Серафим просит бабушку на ночь рассказать «о хлебушке». На мой недоуменный взгляд жена с улыбкой отвечает: «Это я ему на ночь молитву «Отче наш» читаю, так вот он и просит. И, знаешь, быстро и спокойно засыпает»… Почему родившемуся в столице и воспитывавшемуся в дворянской усадьбе поэту так люба дорога простая деревня, ее полное гумно, убогая изба с резными ставнями. Да все потому же, что об этом писали и Пушкин, и Тютчев, и Блок, и Есенин, и, конечно, Рубцов, – в деревне больше веры, больше бескорыстного труда, больше смирения, больше покорности воле Божией, больше души, больше открытости. В этом смысле весьма любопытен ответ Красинского («Княгиня Лиговская», 1836) княгине, это как бы ответ народа всем праздномыслящим, празднословящим и прздноработающим не во славу Божию: «Ваш удел — забавы, роскошь, а наш — труд и заботы; оно так и следует; если б не мы, кто бы стал трудиться». И говорим мы это вовсе не из-за того, что деревня сама по себе отдельна и хороша, а что в деревне, на приволье легче, как говорил Рубцов, «среди цветов» дышать, молиться, плакать, умирать. Где сегодня в городах вы увидите резное окно. Его даже в старинной Вологде поискать придется днем с огнем. Пусть даже несовершенные мужики наши и бабы «не умеют жить», не философствуют, грешат, в конце концов, но в них сохраняется еще открытость, честность, добродушие (да и в городе немало скромных, хороших людей), а, главное, они не приемлют и не примут никогда, слышите, никогда! – грех за правду, ложь за святость, упыря за своего благодетеля и защитника. Поэтому Лермонтов не отворачивается от болей и ран своего народа. Поэтому он видит в праздничной деревенской пляске «праздник и на нашей улице», когда духовное победит, а все недуховное исчезнет «как с белых яблонь дым» (С.Есенин) или «как сон, как утренний туман» (А.Пушкин):

                                      И в праздник, вечером росистым,

                                          Смотреть до полночи готов

                                       На пляску с топотом и свистом

                                          Под говор пьяных мужичков

И моя мама очень любила на праздниках дробить, не своевольно, как захочется, а чтобы сказали: «Вот это по-нашему, здорово, вот как надо!» Праздники посреди тяжелой, очень напоминающей монашеские труды, сельской работы были редкой отдушиной. На праздниках не напивались, не баловались, как сейчас – Бога не забывали, да меру знали. Поэтому и здоровее были и успевали очень многое сделать во славу Божию опять же. А ныне и машины есть и прочие достижения, а кроме торговли-спекуляции, толку в остальном мало.

                                            И снова узкие

                                                                   дороги скрещены, -

                                            О, эти русские

                                            Распутья вещие!

Это уже Рубцов. Ему, как Лермонтову, закрестили путь, так что он с горечью потом сам признавался:

                                            Сам ехал бы

                                                                 и правил,

                                            Да мне дороги нет…

Дороги нет, и распутий больше не будет на просторах Руси для него, великого русского человека, потому что дорога закрещена врагами - кикиморами, лешими да ведьмами и прочей нечистой силой. Сильно испугалась нечисть ясного и пламенного слова, вызвала такое озлобление, что был, как у Гоголя, вызван «Вий» для его умертвления. Кстати, старый фильм «Вий» разве не напоминает нам не только о предстоящем светопреставлении и явлении антихриста, но… как был убит Николай Рубцов. Вспомним, что убийца желала прокатиться на рубцовской славе, чтобы выставить себя известной в литературных кругах. Но Рубцов все видел и понимал, что дело тут нечистое, что она – «козырная дама» (В.Коротаев) в дьявольской игре против гениального поэта. Рубцов не должен был остаться жить, тем более, что он мог попробовать выйти из этого адского круга. И тогда был позван «Вий». И растерзанное горло поэта на фотографиях уголовного дела с полуоторванной мочкой уха, тому самое убедительное доказательство. Нечисть выиграла борьбу только за одно тело поэта Рубцова, но он уже все успел сказать и спеть, что нам необходимо для спасения от влияния всякой дьявольщины.

Наши поэты, Лермонтов и Рубцов в частности, - это белеющие в неспокойном житейском море белые паруса. Белые паруса потому, что они чистые, молитвенные стихи всегда белы, словно освященные церковные ризы, и притягивают к себе незамутненный грехом наш взор. Как отрадно после штормов и бурь увидеть в том же море непотопляемы белые паруса! Смотрите, смотрите, вот там далеко белеет не только челн Пушкина, но и одинокий парус Лермонтова, и парус Николая Рубцова («Буду лодку мастерить себе…») и слышен его голос. Ведь Рубцов был военным моряком:

                                        Лети мой отчаянный парус!

                                        Не знаю, насколько смогу…

И никто не знает, ибо по белым парусам стреляют, на него из адских глубин ополчаются бури, но если не плавать под таким чудесным парусом, то, не приведи, Бог на море станут плавать одни вооруженные до зубов суда с пиратским флагом, где скрещены череп и кости).

                                        Чтоб даже тяжелая старость

                                        Меня не согнула в дугу!

                                        Но выплывут словно из дыма,

                                        И станут родней и больней

                                        Стрелой пролетевшие мимо

                                        Картины отроческих дней…

                                        Запомнил я снег и салазки,

                                        Метельные взрывы снегов,

                                        Запомнил скандальные пляски

                                        Нарядных больших мужиков,

                                        Запомнил суслоны пшеницы,

                                        Запомнил, как чахла заря,

                                        И грустные, грустные птицы

                                        Кричали в конце сентября

А мы с сестрой Татьяной, уже отходя ко сну после похорон мамы в открытое окно, услышали родной шум проходящих в Бабаево поездов и жалобные, плачущие крики высоко летящих птиц… И сердце сжалось от невосполнимой утраты… Что теперь будет без мамы и ее молитв на земле?

Но все же, не надо впадать в долгое уныние и тоску, не соделывающих правды, а, преодолевая слезы, повторить за Рубцовым:

                                         А сколько друзей настоящих,

                                         А сколько там было чудес,

                                         Лишь помнят сосновые чащи

                                         Да темный еловый лес!

Живые голоса великих поэтов не в бронзе и в камне, а их живая перекличка друг с другом и с нами нам же, живущим, могут очень и очень помочь в неустроениях и бедах. По доброму примеру Николая Рубцова и мы сможем оторваться от земли своих небогоугодных желаний и стремлений, чтобы взбежать на холм  и упасть в высокую траву с тем, что слушать и слушать Родину, чтобы, возможно, из последних сил, почти в отчаянии резко отнять от глаз ладони, и тогда спадет грехоавная завеса и пелена, отделяющая человека от Бога, и нам, именно нам, алчущим Правды с небес и вразумления от Надмирной Красоты, откроется нечто превышающее наше привычное и обыденное - единосущная и вечная неразделенность, новая грядущая Россия, тихая и смиренная:

                                                  И вдруг увижу: смиренно на лугу

                                    Траву жуют стреноженные кони.

                                    Заржут они – и где-то у осин

                                    Подхватит эхо медленное ржанье,

                                    И надо мной –

                                                             бессмертных звезд Руси,

                                    Спокойных звезд безбрежное мерцанье…