Претерпевшие до конца (2 тома)

Гудела нынче Сухаревка. Ни дать, ни взять базарный день! Вот, только торговцы и торговки каковы! О, такой почтенной публики вы разом не увидите теперь нигде в Москве! Дворянское собрание – не иначе! Вон тот благообразный старец с пышными бакенбардами – не он ли в том самом собрании ещё недавно командовал кадрилями да вальсами? А эта печальная тень в дырявом пиджаке со связкой книг? Бедный-бедный профессор – кому теперь нужны книги? И до какого бедствия нужно было дойти, чтобы самое святое для себя на торжище вынести? А вон дама с остатками прежней дородности. У неё было чудное имение в Минской губернии. И не менее чудный дом в Москве. История её семьи уходит в глубину веков, и славная эта история, да будет вам известно! Но, вот, и её загнала нужда на Сухаревку. Чтобы продать, а, вернее, обменять фрак мужа… И что-то из семейных реликвий… Семейные реликвии! Сколько их здесь! Портреты, посуда, мебель… И всё это улетает – вдармы! За мешок картошки, за несравненное право не подохнуть голодной смертью хотя бы ещё несколько дней или недель. Иные поникли, прячут глаза в землю, стыдясь своего положения. Другие уже преодолели стыд – голод и нужда удивительно быстро справляются с этим «пережитком буржуазного строя» - бойчат, норовя всучить свой товар покупателям.

Бойкости и Лидии было не занимать. Сама от себя раньше не ожидала такой оборотистости. А что делать? Ведь не одну себя прокормить надо, а ещё отца, сына, мужа и больного кузена Николку, полуживым приползшего из вымирающей столицы. Попробуй-ка не быть оборотистой! Попробуй-ка вспомнить правила хорошего тона, принятые в разрушенном до основания мире!

Этим утром Лидия встала затемно. Всего часа три и успела поспать. И так невыносимо подниматься было! Десять минут пролежала ещё, собираясь с силами, с завистью глядя на безмятежно спавшего рядом мужа. Он тоже уснул совсем недавно, верный «совиной» привычке, мешавшей и Лидии хоть как-то наладить собственный распорядок дня. Но ему не нужно вставать, он волен спать хоть до полудня… Равно как и прочие домочадцы. Они, впрочем, ложились рано и поднимались соответственно. А Лидия приспосабливалась и под них, и под мужа. Ну, не могла она лечь и спать, не убедившись, что лёг, наконец, и он, истерзанный своей бессонницей. Вчера, вот, провели полночи в обсуждении того, как же жить дальше. Обсуждать, в сущности, было нечего, но Серёжа мучился этим вопросом и не успокоился бы, не обсудив его всесторонне…

Каков же итог? А итог таков, что после бессонной ночи надо было мчаться сквозь сырой сумрак дождливого утра на вокзал. Наскоро похлебала кипятку с сухариком, пришпилила на видное место записку с несколькими указаниями домочадцам и заспешила. Поглядеть на себя со стороны теперь – залюбуешься! Испитая баба в перехваченном офицерским ремнём тёмном платье и платке на плечах, в хлюпающих страшных сапогах, с остриженной головой… Серёжа ругался. И на стрижку эту, которую он строго запрещал, а Лидия всё же не послушала – недосуг было с локонами возиться, и без того не вздохнуть. И на сапоги, топот которых слышен был якобы всему городу. Да кого теперь было удивлять подобным «выгляндом», как говорят господа поляки? Все ходили, кто в чём. Даже удивительно, как в такой краткий срок благополучная страна обратилась в царство голытьбы…

А дополнял «изысканный» наряд вещмешок. В нём были вещи и башмаки на продажу. Башмаки Лидия делала сама, скоро обучившись этому ремеслу у старого посадского сапожника. На башмаки спрос был всегда. А потому дело оказалось выгодным. Но и каким же трудоёмким! Пробовали ли вы шить обувь? Искалывая вкровь руки? Натирая их до кровавых же мозолей? Все ладони – что лоскуты! Клочьями! А ведь этими руками ещё и – стирать. И мыть посуду. И вёдра с колодца – ими же носить… И грядки полоть… Но чего не стерпишь, чтобы обеспечить пропитание близким?

Несмотря на ранний час, поезда уже шли набитые битком. А как иначе? Билеты на них «товарищи» не продавали. Их брали штурмом обратившиеся из-за голода в кочевников люди. Горожане ехали в деревни – обменивать вещи на муку, рожь и картофель. Из деревни тоже пробирались в город, но уже реже, опасливо. Большевики сторожили мешочников и карали их. А товар отбирали. Частью оседал он на государственных складах, а частью просачивался на чёрный рынок.

Каждый раз, приходя на вокзал, Лидия думала, что лучше бы всё-таки было остаться в Москве. Хотя как бы остались, если квартиру уплотнили? Ведь решительно невыносимо жить было с «товарищами» под одной крышей. Нет, Лидия-то бы прожила. Но отец! Но Серёжа!.. А к тому в Посаде было спокойнее – подальше от центра, от власти, от ЧК. И дом такой уютный – так радостно было жить в нём летом. А при доме, что немаловажно, пусть небольшой, но огород! По весне старательно засеяла его Лидия – хоть какое-то подспорье в голодные годы. И много замечательных людей сосредоточилось в этом тихом уголке: философы Флоренский, Розанов, Тихомиров, сберегатель и хранитель русского искусства Олсуфьев, священник Фудель… И из близких знакомых – многие. И благословил переезд дорогой батюшка, отец Алексей. Нет, он правилен был, переезд. Но видя ломящуюся в вагоны толпу, Лидия каждый раз сомневалось в этом. Слишком жутко было. Один неосторожный шаг – и ты под ногами озверелой массы. А она и не заметит тебя, и растопчет. Такое бывало уже…

В очередной раз преодолев страх, Лидия ринулась на штурм поезда. Удалось втиснуться – только так зажали со всех сторон, что перед глазами разноцветные круги пошли. Как костей не переломали – один Бог, создавший их столь крепкими, знает…

На родную Москву смотреть тоскливо было. Это как же постараться надо, чтобы в месяцы считанные цветущий город в общественную уборную обратить?.. Даже летом, летом – и то грязь сплошная! То ли дело осенью будет! Весь город, точно слоем пыли покрылся. Даже люди. И нищета кромешная… И голод… И страх… Страх человека перед человеком. А как не бояться? Ведь мало бандитов легальных в тужурках кожаных, так ещё же и прочие-разные разбойничают! Кушать-то всем охота. А о том, что кусок хлеба можно трудом заработать и вспоминать эта публика забыла. На что его трудом зарабатывать, когда куда как проще вырвать из чужих коченеющих рук?.. Хотя б на том же вокзале? Или на толкучке? Вон, бывшая дама идёт с кошёлкой. Вырви у неё кошёлку – и только и видели тебя! Напрасно «караул» кричать! Никто не поможет! Тем более, что закричавший, надо думать, класс отживший, а тот, который кошёлку выхватил – передовой, будущее революции, так сказать.

Немало скрасила поездку встреча с Лялей Аскольдовой. Жаль, Серёжа в Посаде остался – вот бы обрадовался подруге старинной! Пригласила её с мужем в гости. Себе, признаться, хлопоты лишние, но Серёжа рад будет… Да и невежливо как-то не пригласить. А Ляля замялась, глаза отвела:

- Жорж, наверное, не сможет… А я… Я непременно. Я ведь искала вас…

Жорж не сможет? Да ещё так стеснительно? Ну, дела! Без году неделя в браке, а уже такие отношения? Хотя рассказывал Серёжа про этого самого Жоржа. Нашла себе Ляля мужа, только посочувствовать можно – намается с ним. Или уже как будто?

Ляля, по всему видать, на Сухаревке не бывала. Непривычно ей здесь было, неловко. Счастливая! Хотя… За счёт дяди-подлеца жить – тоже не великое счастье. Лучше уж башмаки тачать и торговать.

- А Серёжа в Москве не бывает?

Серёжа? В Москве? Да, вот, пустила однажды одного… Привёз с собой… скрипку. Старинную. Ценную. Он, видите ли, увидел продающую её женщину с маленькой дочерью. Оказалось, скрипка – её покойного мужа. И она так бережно кутала её, дрожа сама на ветру. И так трогательно было: бедная, хрупкая скрипка, бедная, хрупкая женщина… И пожалел. Отдал ей все деньги. А скрипку привёз… Оправдывался: Женя подрастёт, играть будет. Женя! Жене бы с голоду не опухнуть дотоль… И кто, скажите на милость, будет учить его играть? Так и лежала скрипка у мужа в кабинете. Продать её он почему-то ни в какую не желал… С той поры Лидия не допускала, чтобы Серёжа ездил в город один. Слишком велик убыток семейному бюджету от таких поездок.

- Бывает… иногда… - подробностей Ляле знать незачем.

Откровенно говоря, не очень-то рада была Лидия нежданной спутнице. Приходилось отвлекаться на разговор, когда каждая секунда горела. За считанные часы нужно было умудриться расторговать привезённое, купить (а для того ещё и найти) кое-что, заскочить к себе на Маросейку и успеть на поезд. Чтобы хоть к ночи-то, к ночи дома быть! И дать роздых обращённому в пружину телу. А потом снова в путь. Теперь уж более дальний – за провиантом в соседние губернии. Ехали знакомые посадские на днях – так хоть с ними. Всё не одной. Как-никак, а небезопасно… И непокойно было от этой предстоящей поездки – не привыкла своих оставлять без пригляда. Особенно маленького Женю… Тут только на отца надежда. Хоть и стар, но присмотрит за внуком. А, по-хорошему, няньку бы… Была прежде, да Серёже она не нравилась. Мол, зыркает недобро, говорит неласково. А теперь новую няньку в семью брать – лишний рот выйдет. Как ни крути, всё худо. А ведь разрухи конца и края не видать! И как же обернуться? Даже такого лошадиного здоровья, каким Господь наделил, мало будет…

Роились в голове мысли, столько вопросов решать необходимо было, а тут ещё Ляля… Ей-то, поди, спешить некуда. Вздыхала тоскливо. Эх, барышня, барышня, тебе бы покрутиться так же – на вздохи бы сил не осталось.

- Какая ты, Лида, стала… Я бы так не смогла…

Да, куда бы ты делась, голубка, если бы нужда довела? Или Лидия к такой жизни подготовлена была? Тоже ведь барышня, дочка профессорская. Теперь и вспомнить чудно. Посмотришь на свои распухшие руки и не поверишь, что были они когда-то нежными и мягкими, что в шёлковые перчатки облекались…

А всё-таки, словно ветер попутный в спину дул – всё успела. И до вокзала Ляля извозчика наняла, не поскупилась – домчал, как в стародавние времена. В пролётке только и перевела дух, расслабила натруженное тело. И, подумав, что впереди снова давка в поезде, передёрнулась. Это что ж сотворить надо было, чтобы поезда обратились в душегубки? В ходынки на колёсах? Как это свершилось? Как им это удалось? Непостижимо!

В Посад Лидия вернулась к ночи. Не без труда доволокла одеревеневшие ноги до дома и ещё на подходе к нему угадала по мелькавшим в освещённом окне теням, что о покое думать и теперь рано. Дома – гости. Кто? Не всё ли равно, в сущности! Философы, писатели, художники, учёные… Люди, несовместимые с нынешним временем. Потому что время настало – первобытное. А для первобытного времени не нужны ни знания, ни таланты, ни ум, ни дух… А крепкие руки. И ноги. И житейская смекалка. И желательно полное отсутствие стыда… Нужно из людей обратиться полулюдьми, неандертальцами… Тогда есть все шансы выжить. Но люди, регулярно собиравшиеся в гостиной Кромиади, принять этого не желали и не могли. Всех их Лидия любила. Но в этот миг эта любовь как-то затихла, оробела. Подавленная нечеловеческой усталостью. Хотелось одного – напиться горячего кипятку и лечь. И не шевелиться. А предстояло изображать гостеприимство… И ведь не догадаются расположившиеся в гостиной тонкие натуры, что хозяйке нужен отдых. Как не догадался Серёжа, что нынешним вечером устраивать полуночные заседания более чем неуместно. Впрочем, он и не устраивал. Просто они пришли, а он, как вежливый человек, не мог пояснить им, что они не ко времени…  Ах, как он предупредителен и вежлив со всеми! Хоть бы толику этой предупредительности оставил жене… Что ж, сама же такой порядок установила в доме. Чего теперь жаловаться? Надо терпеть…

И стиснув зубы, Лидия вошла в дом. Никто не услышал этого, не вышел встретить, забрать нелёгкую сумку. Где ж им услышать, когда важнейшие вопросы судьбы России решаются? Когда о Царе разговор идёт! О Царе… Перекрестилась Лидия. Да, очерствело сердце. Не содрогнулось оно при скорбной вести. А должно было…

На цыпочках пройдя в детскую, она с удовлетворением обнаружила, что Женя уже уложен и мирно спит. Знать, дедушка позаботился. И то ладно. Теперь пора было и гостям себя явить. И, наконец, обогреться кипятком и чем-нибудь съестным. А там… А там… Забыть об этикете и оставить мужа с гостями дебатировать хоть до утра. Если им так хочется. А самой позволить себе роскошь не засиживать с ними.

По счастью гостей в этот вечер оказалось немного. Всего двое: Стёпа Пряшников и Лодя Бекетов. Оба – свои люди в доме. А значит, можно обойтись без церемоний. Уже легче… Первым ринулся навстречу Лидии не муж и не отец, а расплывшийся в радушной улыбке великан Стёпа. В два прыжка с грацией тигра перескочил гостиную и, вот, жал горячо руки своими совсем не артистическими лапищами:

- Лидия Аристарховна! Ну, наконец-то, наконец-то, свет-царица моя появилась! Как тебя только пускают одну в этакую пору?! Ночь же, ночь на дворе! – и Сергею через плечо, лидииных рук не отпуская. – Золотая жена у тебя, золотая! Где б такую вторую найти? Я бы её на руках носил! Музой бы была! А ты, балда, что же? Такую жену беречь надо! – и не дожидаясь ответа, уже усаживал Лидию на диван, подставляя под её усталые ноги низенький табурет. – Садись, свет-царица, и отдыхай! А ты, Николка, самовар разогрей! – бросил повелительно кузену.

Лидия улыбнулась. Всё-таки чудный человек Стёпа! Из всех кого знала – ни с кем не схожий. Самородок во всём. Огромный, громкоголосый, энергичный – он, кажется, занял собой всё пространство комнаты. И шла от него жаркая волна силы, жизнелюбия, бодрости. И этой волной заряжалось всё окружающее. И даже усталость отступала как будто. Да, Стёпа бы носил свою жену на руках. Только жены у него нет. Есть музы. Есть многочисленные друзья. Есть его картины. И он, кажется, счастлив. По крайней мере, ни разу не видела Лидия признака уныния на его заросшем бородой, добродушном, всегда свежем лице. Его цельная, живая натура отражала любой удар. И рядом с ним всегда было легко и надёжно. Словно бы защищал он, как скала. Ни с кем другим рядом Лидия такой защищённости не чувствовала, вечно живя главным своим инстинктом – защищать самой. За это редкое для себя чувство Лидия была особенно благодарна Степану. Что и говорить, был он и ей, и Серёже настоящим Другом. Таким, какие бывают лишь в единственном экземпляре.

Николка приготовил чай… Вот он – верх блаженства! Кипяток с куском сахара и лепёшками после тяжёлого дня! Как мало, оказывается, нужно для счастья… Даже в дремоту сразу поклонило от такого, тем более что предупредительный Стёпа заботливо укрыл её ноги пледом. А Серёжа бы – не догадался?.. Сидел у стола. Смотрел, потупившись. Виноватясь. Лидия чуть улыбнулась, поманила мужа к себе. Тот подошёл, сел рядом, поднёс её руку к губам, к щеке…

- Устала?

- Я Лялю встретила.

- Вот как? – оживился сразу. – Она в Москве?

- В Москве. Замужем. За этим… За пустоплясом…

- За Жоржем? – Серёжа нахмурился.

- За ним. Недавно обвенчались. Живут у товарища Дира…

- Ещё не легче!

- Только её, по-моему, совсем не радует такая жизнь.

- Неудивительно! Этот Дир…

- Скотина! – Стёпа пробасил зычно. – Я б его с Алёшкой да с Валеркой[1], и с прочими… Стрелять бы, конечно, не стал, я не большевик. А вот хорошую порку на публике!..

- Погоди, Стёпа! Так что же Ляля?

- Я потом тебе расскажу, ладно? Вы поговорите пока, а я отдохну немного с дороги…

- Да-да, отдыхай, конечно!

Можно, в сущности, было уйти к себе, пользуясь тем, что гости – свои люди. Но так хорошо присиделась, пригрелась здесь, что и пошевелиться не было мочи. А мужчины продолжали прерванный разговор о вековечном… Отец, как обычно бывало, большей частью, молчал, словно арбитр слушая прения сторон, чтобы вынести свой вердикт. Остальные не жалели красноречия. Вот, Стёпа размахивал руками с риском сшибить тусклую люстру, доказывал Серёже:

- Ты не понимаешь! Не понимаешь ты! Наши сейчас просто копят силы! Чтобы ударить потом! Это план! Большевики расслабятся с одной стороны, полагая, что сопротивления не существует. С другой стороны, настроят против себя население, которое до сих пор выжидало и надеялось, что всё обойдётся! И вот тогда наши вдарят! Подполье поднимется! Сибирь! Дон!

- Чушь! – Серёжа отмахнулся. – Где ты видел подполье? Видел ты его или нет?

- Да что ж они там, дубы, по-твоему, чтоб мы их видели?! На то и подполье, чтоб никто не знал! Вот увидишь! Все поднимутся! Мужики! Казаки! И что смогут сделать эти? Да ничего! Потому что нет у них никакой силы! Свалят большевиков, брат! И скоро! И снова воссядет Император на престол российский!

- Какой, прости пожалуйста, Император? – нервное лицо Серёжи болезненно подёрнулось.

- Николай Александрович, конечно!

- Мёртвые из могилы встанут только в час Страшного Суда!

- Вранью о «казни» Государя я ни на йоту не верю! Ну, подумай сам! Откуда это известно? Из советских газет, в которых нет ни словца правды? Да я уважать себя не стану, если им хоть в чём поверю!

- Не очень-то веский аргумент, Степан Антоныч! – усмехнулся молодой врач и естествоиспытатель Бекетов.

- У тебя есть более веские, мой милый доктор?

- А я, Стёпа, не вижу ничего невозможного в расстреле Государя. Это логично и естественно для большевиков. Странно было бы, если б они этого не сделали!

- Я убеждён, что эта мерзкая клевета потребовалась, чтобы прикрыть факт побега Государя.

- Степан Антоныч, да у тебя, видать, везде разведка своя! Что, агентура донесла?

- Это здравый смысл и ничего больше!

- И где же теперь Государь? – прокашлял из угла Николка.

- С верными офицерами, разумеется!

- И не даёт о себе знать?

- Да Господи Боже! Я же объяснял! Они ждут нужного часа! Когда народ восстанет против ига, чтобы явить себя тогда и возглавить сопротивление! Выступить сейчас – загубить всё дело! Обнаружить себя – дать след большевикам и поставить под угрозу план!

- Тебе бы, Стёпа, романы писать, а не картины, - махнул рукой Серёжа.

- А я вообще сейчас ничего писать не хочу! Я на Дон поеду! За Россию сражаться!

- России больше пригодятся твои картины, нежели бессмысленная гибель, - заметил Бекетов.

- Гибель за Отечество бессмысленной не бывает! – громыхнул Степан. – И куда я попал, в самом деле! В компанию хороняк и нытиков! Ну, добро, добро! Вы здесь все к военному ремеслу не годны! Только в обозах вшей кормить! А я не могу в тылу сидеть! Мои прадеды с Ермаком Сибирь воевали! А я за холстами прятаться буду?!

- Уймись ты, Стёпа, ради Бога!

- А я, господа, тоже считаю, что Государь жив! – воскликнул Николка. – И Россия возродится! Только не так быстро, как Степан Антоныч полагает! Нужны годы… Страдания нужны… Искупление. Покаяние… И тогда жидовское иго…

- Потише, юноша! – нахмурился Бекетов.

- Зачем же тише? Вот! Здесь же всё сказано! – Саша схватил со шкафа книгу Нилуса «Близ есть при дверех», тираж которой, выпущенный в Лавре в самом конце Шестнадцатого года, был отправлен под нож ещё при Временном правительстве.

- Вы бы не размахивали таким раритетом, - посоветовал Бекетов. – А лучше бы вовсе зарыли где-нибудь в саду. За эту книжицу в Москве в комнату душ отправляют[2]!

- И миллионы платят за неё! – сказал Степан. – Если надумаете прятать эту улику, то я её сам куплю! Я большевиков не боюсь!

- Уймись, прошу тебя, - поморщился Серёжа. – И ты, Никол, в самом деле, спрячь подальше эту книгу. Это не тот повод, по которому стоит посещать подвалы ЧК.

- А у вас ничто не повод его посещать! – фыркнул Степан. – Но ничего, ничего! Скоро вы все поймёте, что я прав! Когда Государь во главе своего воинства войдёт в столицу…

- …и зазвонят все сорок сороков, возвещая благую весть…

- И зазвонят! Увидишь! Услышишь! И будешь посрамлён!

- Буду счастлив быть посрамлённым в этом случае. Я допускаю, что сопротивление большевикам ещё будет. Но Государь во главе полков… Это, Стёпа, прости, пустые грёзы.

- И как же тебе видится сопротивление, в таком случае?

- Как освободительная народная борьба.

- А дальше? Анархия?

- Скорее всего, период диктатуры.

- Ты что же предпочитаешь какого-то диктатора-генерала богопомазанному Государю?

- Не буду скрывать, я не могу назвать себя монархистом. Потому что для меня монархия не является каким-то абсолютом, - голос Серёжи зазвучал уверенно и спокойно. Это значило, что он оседлал любимого конька. Лидия любила слушать, когда муж говорил так. – Был в третьем веке до нашей эры такой мудрый китайский философ Мэн-Цзы. Он сформулировал концепцию гуманного управления, систему ценностей, обеспечивающую стране многовековое спокойное существование. В её основу Цзы положил формулу ценностей: «Самое ценное в стране – народ, затем - следует власть, а наименьшая ценность – правитель». Под властью Мэн-Цзы понимал организацию жизни и порядка в стране, под  правильным правлением - когда народу живётся хорошо. Я считаю, что Цзы прав. И думаю, что причина нынешних наших бедствий, во многом, в том как раз и заключается, что шкала эта у нас была перевёрнута. Главной силой Империи была бюрократия, которая подмяла под себя даже Царя. А народ оставался на последних ролях. Так, вот, мне всё равно, как будет именоваться власть в России. Как будет именоваться новый строй. Я вообще, считаю, что все эти «измы» лишь вносят сумятицу в головы. Потому что дело неизмеримо важней политических доктрин! И я признаю любую власть, если увижу, что она ведёт к процветанию и благоденствию наш народ. Легитимность власти, на мой взгляд, заключается в благосостоянии и позитивном развитии народа.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что царская власть была нелегитимна?..

- Нет, не хочу. Потому что, несмотря на неправильность расстановки приоритетов, она всё же вела народ к преумножению его благосостояния.

- А если большевики тоже поведут?

- Тогда Бог им в помощь. Только они не поведут, - Серёжа хрустнул пальцами. – Не смогут повести… Алчущие Свободы обретают в её лице самого жестокого и беспощадного тирана… Алчущие Равенства обретают его в могилах, равняющих всех… Так было во Франции. Все герои революции в свой час поднялись на свою последнюю трибуну на Гревской площади, все увидели сияющий нож гильотины над собой. Это непреложный закон.

- А как насчёт братства? – осведомился Бекетов.

- Братство? Братство возможно лишь во Христе. А они Его отвергли. Тогда какое же у них братство? Братство во Антихристе? Это не братство… Это сообщество ненавидящих друг друга гадов, жалящих и пожирающих друг друга.

- Всё это умно и глубокомысленно, мой дорогой философ, - произнёс Стёпа. – Только это… слова! Слова словами и остаются. А война требует не слов, а действия. Подвига. Крови… Я не верю, что сопротивление сломлено. И я буду искать связи с ними.

- А в четырнадцатом? Ты ведь не записывался добровольцем на фронт.

- Правда. Но тогда на фронте была армия. А сейчас… А сейчас нас, верных, мало, и потому каждый солдат нашей армии на счету.

- Армия верных? – подал голос отец. – Это вы, Степан Антоныч, хорошо сказали. Воинство верных… Только вы напрасно сужаете всё до обычных сражений. Те сражения, которые теперь идут в Сибири и на Дону, хоть и важны, но ими далеко не исчерпывается война. Это лишь её эпизоды… Внешние проявления борьбы куда более важной и грозной. России великой, могущественной, которая была удерживающей зло силой в мире, более не существует, и с этим бесполезно спорить. Тютчев ещё когда указал, что есть лишь две силы: Россия и Революция, и судьбы мира зависят от того, которая из них победит. Революция победила. Ящик Пандоры отверзнут. Отныне Ложь и Зло будут умножаться многократно и быстро. А противостоять этому в условиях гибели России и её Царя сможет лишь… воинство верных! Малое стадо, рассеянное по миру святорусским архипелагом… Пока это воинство будет твёрдо держать оборону своих бастионов, бастионов духовных, тьма не одержит победы. Вот, суть главной борьбы! Можно вести её в окопах или вне их. Но, главное, не забывать! Что толку, если сражающиеся теперь в окопах господа офицеры, станут видеть суть борьбы лишь в перемене власти и флагов? В свержении ненавистного ига? В мести, наконец? Не будет толку. Потому что сводить борьбу к этим второстепенным вещам есть духовная слепота. А для того, чтобы бороть сатанинскую силу, воплощением которой стал большевизм, необходима духовная зрячесть.

- Может быть, вы и правы, профессор, - сказал Степан. – Да только… Пока духовно зрячие разглагольствуют о Боге и Дьяволе, «слепцы» погибают в сражениях, пополняя небесное войско. И что ни говорите, а Жертва всегда будет выше любых слов.

- Так ведь и красные жертвуют, Стёпа, - заметил Бекетов. – Иные даже из лучших чувств, из искреннего самого желания установить справедливость и веры в возможность этой самой справедливости. Жертва и идолам может приноситься.

- Дурак! – гневно вспыхнул Стёпа.

Лидия хлопнула в ладоши и резко поднялась, стряхивая с себя остатки дремоты:

- Всё-всё, господа! У меня такое ощущение, что линия фронта сейчас пройдёт по этой гостиной! Второй час ночи, в самом деле!

Степан мгновенно забыл о праведном гневе и поднял руки:

- Сдаюсь, свет-генерал! Куда прикажете следовать?

- Вы с Бекетовым не первый раз в доме. Ничего не изменилось!

- Тебе, свет-царица, полком командовать! – рассмеялся Стёпа. – Напишу тебя в виде Афины!

Наконец, разошлись все, и Лидия принялась расстилать постель. А Серёжа всё сидел у приоткрытого окна, курил папиросу. Думал о чём-то, барабаня пальцами по подоконнику. Лидия покосилась на часы и приблизилась к мужу. Тронула его за плечо.

- Стёпа прав, - неожиданно вздохнул он.

- В чём?

- В том, что так жить нельзя… Невозможно… Неправильно!

- Как так? – не поняла Лидия, думая, уж не собрался ли муж пополнить ряды сражающейся армии.

- Так! – Серёжа развёл руками. – Чтобы ты ездила одна в этих ужасных поездах… Торговала на этих ужасных толкучках…

- Ах, Боже мой, какие пустяки! – Лидия рассмеялась и, обняв мужа, уткнулась лицом в его по обыкновению размётанные волосы.

- Это не пустяки… Надо же искать какой-то выход… Мы могли бы поехать в деревню, там проще выжить… Но там отец, его семья… Там просто негде жить! Да теперь ещё и продразвёрстка! Или мне поступить на службу… Но тогда надо в Москву возвращаться, а? А ведь там так ужасно сейчас…

- Мы не поедем в Москву. Ни в коем случае! Где мы там будем жить? И на кого оставим всё это? И Жене здесь лучше.

- Да. Здесь всем лучше… Кроме тебя!

- Мне лучше там, где хорошо вам всем.

- Ты не понимаешь… Ведь так не может продолжаться до бесконечности! Как мы будем жить?

- Бог даст день – даст и пищу, - ответила Лидия, целуя мужа в щёку и тоскливо косясь на часы, неумолимо отсчитывающие минуты обкрадываемого сна.

- И всё-таки как…