Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Четверг, 28.03.2024, 13:03
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


А.Л. Марков. РЕВОЛЮЦИЯ. 1917–1920 ГОДЫ (3)
Записки о прошлом (1893 - 1920)

    Военный элемент настолько заполонил Байбурт в качестве завоёванного города, что своим бесцеремонным бытием совсем затёр местных жителей турок, оттеснив их в качестве покорённого народа куда-то совсем на задворки и окраины. Малолюдность туземного населения объяснялась, кроме того, ещё и тем, что вследствие распоряжений начальства из прифронтовой полосы, в которую входил Байбурт, все мужчины мусульмане, т. е. турки и курды от 18 до 43 лет, были выселены на Кавказ, женщины же вследствие обычая сидели по домам, резонно не желая служить предметом солдатского любопытства. Властей в городе было изобилие, как военного происхождения, так и ещё более революционного, отчего, конечно, порядка в городе не было по поговорке, что у семи нянек дитя ходит всегда без глаза. Кроме коменданта, начальника гарнизона и начальника города, в Байбурте существовал совет солдатских депутатов и его исполнительный комитет во главе с доктором-большевиком Розановым и солдатом-иудеем Рубинштейном. Так как функции и область деятельности между властями разграничены не были, а слушаться их мало кто слушался, то «статус-кво» держалось больше потому, что солдатня, сознавая свою полную отрезанность от России за дальностью расстояния и находясь в чуждой стране среди враждебного населения, инстинктивно жалась как друг к другу, так и к своему русскому начальству. Это обстоятельство, в связи с трудностью сообщения с Россией и отсутствием агитаторов, способствовало тому, что до самого оставления фронта Кавказской армией в январе-феврале 1918 года большевизм в ней не имел успеха, как на других фронтах.

    Развал, хотя и не так быстро, как в других местах, шёл и в управлении округа я застал по приезде уже открытую борьбу между офицерами и демократическим элементом в лице чиновников военного времени. Революционные тенденции, а вместе с тем и оппозицию начальству, возглавлял здесь маленький чинуша-грузин Махароболидзе, к месту и ещё более не к месту манифестировавший свою «преданность революции» и ненависть к «старому режиму».

    На первом же собрании «чинов округа» по хозяйственному вопросу он ни к селу ни к городу предложил вынести «резолюцию порицания проклятому царскому режиму». Мы с Кутузовым возмутились и категорически отказались от ослиного лягания того, чему так недавно служили. На этой почве произошёл резкий конфликт между офицерами и чиновниками, спровоцированный Махароболидзе, после которого обе группы стали в очень острые отношения. Разрешился этот конфликт скоро и очень неожиданно.

    Через месяц с почтой из Тифлиса прибыла официальная бумага из генерал-губернаторства об отозвании из управления округа и отправке на фронт всех лиц, служивших при царском правительстве в полиции и жандармерии. Таковых, согласно той же бумаге, у нас оказалось трое и в их числе Махароболидзе. Ларчик, как оказалось, открывался очень просто: хитрый грузин, служивший до революции где-то приставом, своим ультрареволюционным поведением просто замётывал следы своего прошлого, и вся его «краснота» была ничто иное, как защитная окраска. С отъездом Махароболидзе и до самого последнего дня существования управления Байбуртского округа отношения между всеми чинами управления не оставляли желать лучшего, несмотря на то, что много бед свалилось на нас в Байбурте за время прошумевших над нашими головами революционных бурь. Эффекты революции в Байбурте начались после моего приезда с того, что из каких-то таинственных источников руководителям Совета солдатских депутатов стало известно, что генерал Левенгоф, в бытность свою командиром казачьего полка, усмирял в 1906 году во Владивостоке матросское восстание, что ему теперь ставилось как преступление перед революцией. Какая-то «провинность» того же порядка числилась и за командиром Горско-Моздокского полка. Оба они после своего «разоблачения» принуждены были сидеть по домам, не показываясь на улицах, так как на всех митингах по нескольку раз в день всевозможные «оратели» призывали «массы» к аресту генерала и полковника и к передаче их «революционному суду». Маленький наш генерал, чистенький, вежливый и всегда спокойный, стоически переносил все эти не заслуженные им напасти. Мы с Кутузовым со своей стороны оказывали старику, как только могли, своё внимание, не оставляя его одного ни на одну минуту. Старик с большим юмором рассказывал нам о прошлом и поучал практической жизни. По молодости лет и по задорности характера я было упёрся и не захотел присягать Временному правительству, но генерал ласково, но убедительно доказал, что это мальчишество: не мне, безусому птенцу, топорщиться в этом вопросе, так как присягу эту дали по желанию государя люди постарше и поумнее меня. Он сам отвёл меня в церковь и привёл к присяге.

    Александр Порфирьевич Левенгоф перед войной был уже в отставке и жил в Нормандии, откуда была родом его жена-француженка. О Франции он нам очень много и интересно рассказывал. Ему я был обязан добрыми советами и указаниями в жизни, они удержали меня от многих неразумных и опасных поступков, которые по молодости лет мы с Кутузовым могли наделать в первые сумбурные месяцы ненавистной революции. Он нас уговорил принять революцию как совершившийся факт и не рыпаться там, где мы бессильны. Однажды он спас меня от впадения и в противоположную крайность, всех последствий которой я сначала не сообразил. Как известно, в первые месяцы революции во всех частях армии были произведены выборы в советы и комитеты. Наше управление, состоявшее исключительно из офицеров и чиновников, подчиняясь приказу свыше, также произвело выборы в Совет генерал-губернаторства областей Турции, причём избрали делегатом округа меня. Польщённый сдуру этим выбором, я уже собрался было ехать в Тифлис, когда генерал вызвал меня к себе и доказал всё неприличие для кадрового офицера, дворянина и монархиста заседать рядом с солдатами-большевиками.

    Настроение в гарнизоне тем временем становилось всё более тревожным, так как агитаторы всё больше накаляли солдат против генерала. Дошло дело до того, что в интересах безопасности мы начали с Кутузовым сами просить Левенгофа плюнуть на всё и уехать к жене в Тифлис, всё равно, дескать, мы все сидели без дела, так как нам не слали из Тифлиса солдат, без которых невозможно было организовать работу на местах. Генерал долго упирался, но под влиянием казачьего командира, который уже сидел арестованный домашним арестом, решил уехать от греха из Байбурта.

    Накануне отъезда он по-отечески утешал меня по поводу плохих вестей, пришедших из дому. Папу моего в первые дни революции арестовали в Щиграх и посадили в тюрьму как «сторонника старого режима», и о судьбе его я тревожился, не имея из дому вестей несколько месяцев подряд. Письма из России доходили плохо.

    На другой день оба наших «без вины виноватых» покинули Байбурт нелегально на двух грузовых автомобилях под охраной казачьих офицеров. Прошло около двух недель со дня их отъезда, но несмотря на это, мы с Кутузовым не получали от генерала условленного письма о благополучном прибытии в Трапезунд. Вместо него в Байбурт пришли сначала глухие вести, а затем и подробности о постигшей генерала Левенгофа в дороге катастрофе. Как оказалось, грузовик, на котором ехал Александр Порфирьевич с казачьим полковником и двумя офицерами, поднимался на перевал Зигани-Хардули, когда вследствие горного обвала кусок скалы, упавший сверху, ударил по передним колёсам машины. От сильного толчка шофёр выпустил руль управления, и огромный грузовик с пассажирами и поклажей полетел в пропасть, глубиной, как говорили, до ста саженей. Находившимся на второй машине офицерам понадобилось три часа, чтобы спуститься на дно ущелья для розыска погибших. Разыскивать, однако, было уже нечего. В горной речке, бежавшей по дну пропасти, валялась исковерканная железная рама шасси автомобиля, в которой застрял труп шофера, проткнутый, как муха на булавке, рулевым стержнем. Остальных погибших не нашли ни живыми, ни мёртвыми, их трупы или застряли где-нибудь по пути падения, или были унесены рекой. Наш бедный маленький генерал, уцелевший на трёх войнах, нашёл свою бескрестную могилу нелепо и бессмысленно в диких ущельях турецких гор…

    Вскоре после смерти Левенгофа покинул Байбурт и Юра Кутузов, с которым мы успели крепко подружиться и часто проводили вечера, лёжа на плоской крыше, вспоминая прошлое и обсуждая настоящее. Он также стал жертвой административного восторга новой власти, которая решила отправить на фронт, с которого бежали сознательные солдаты, всех офицеров, не причисленных к категории раненых. Мера эта была в то время совершенно бессмысленной, так как война уже кончалась и русская армия была побеждена не врагами, а собственной революцией. Юра на фронт не поехал, а устроился в Тифлисе в комендантском управлении. Впоследствии, как я слышал, он умер в 1920 году в Константинополе, но я уже больше его никогда не встречал.

    Кутузова очень любил, и совершенно обоснованно, бывший его командир полка генерал Термэн, впоследствии ставший начальником штаба нашего губернаторства. В августе 1937 года в Египте я прочёл в газетах о смерти генерала Термэна на Балканах. Революцию 1917 года, помнится, он было принял с искренним сочувствием, как, наверное, очень немногие генералы. Он был родом из французов, и это, вероятно, и объясняло некоторую красноту покойного.

    Скоро, уж не знаю, мытьём или катаньем, но местному начальству удалось сплавить из Байбурта большевистских лидеров в лице доктора Розанова и земгусара Коростелёва. После их отъезда, не имея почти никаких вестей из России, солдатня стала быстро терять вкус к митингам и речам своих доморощенных ораторов. Большинство занялось более интересующими их личными делами, и жизнь гарнизона вошла в нормальную колею. Каждый понимал, что война кончена, и вопрос о возвращении домой — дело ближайшего будущего. Этой общей апатией солдат воспользовались серьёзные элементы и офицеры, которые постепенно провели новые выборы в гарнизонный совет и исполнительный комитет, в него попали многие офицеры и старые солидные солдаты. Меня наше управление опять выбрало своим депутатом в гарнизонный совет, откуда я попал в исполнительный комитет и в товарищи председателя. Его председателем был избран для соблюдения революционных конвенансов солдат-артиллерист запаса, старший унтер-офицер Прокудин. Это был очень умный и хитрый тамбовский мужик, именовавший себя из уступки духу времени правым эсером и умевший складно сказать речь, приятную для солдатского уха. По существу же он был дельный и хороший человек, уважавший порядок и дисциплину и впоследствии служивший фельдфебелем в одном из полков Добровольческой армии. Как уроженец Моршанского уезда, он хорошо знал моего деда Николая Львовича, тамошнего крупного помещика и члена Государственной думы от Тамбовской губернии, почему симпатизировал и мне лично.

    Исполнительный комитет в новом составе стал опорой порядка в гарнизоне и, действуя в полном контакте с военным начальством, поддерживал его было пошатнувшийся авторитет и дисциплину. Главный упор нашей деятельности мы перенесли на улаживание всяких нежелательных конфликтов и на культурно-просветительные затеи, дабы отвлечь солдат от «углубления революции». С этой целью мы создали недурной гарнизонный театр, где работала заезжая труппа актёров, клуб, библиотеку, кооперацию и гуляния. Последние большевистские агитаторы, ещё остававшиеся в Байбурте, после этого поспешили покинуть город, где, по их словам, гарнизон попал, «как бараны, в руки офицерской лавочки». Помнится, что своим отъездом Коростелёв, впоследствии сыгравший крупную роль в большевистском правительстве, попал под перекрёстный огонь на митинге, хотя и отгрызался довольно удачно и не без находчивости. В ответ на то, что я ему напомнил о его сотрудничестве в «Русском слове» до переворота, он возразил, что перемена политических взглядов вещь самая естественная, как естественно то, что человек, раз попавший ногой в лужу, не захочет и не должен залезать в неё опять.

    В это время самой правой партией, существовавшей легально, была кадетская, к ней я и примкнул для соблюдения политических приличий, дабы иметь право вести антиреволюционную и антисоциалистическую работу. Надо сказать правду, нам удалось благодаря всем этим мерам до самого конца Кавказского фронта удержать гарнизон от развала и большевизма. Успехи байбуртского театра были известны далеко кругом, почему к нам однажды даже заехала студия Художественного театра во главе с Москвиным, разъезжавшая по фронту.

    В одной из больших турецких кофеен и примыкающем к ней саду мы устроили нечто вроде чайной и ресторана, где по невысоким ценам продавались военным чинам еда, чай, кофе и даже печенья. Кафе это первое время охотно посещалось солдатами. Последние старались вести себя тихо и прилично, пока уже по собственной инициативе в садах вдоль Чороха солдатня не учредила для себя карточные клубы, в которых круглые сутки шла азартная игра, из-за которой были забыты все революции и резолюции. Словом, искусственно и естественно были созданы громоотводы, которые вместе с нашей полной отрезанностью от бурлившей в революции России внесли желанный покой в жизнь гарнизона.

    За почти годовое пребывание в Байбурте я помню только единственное революционное выступление гарнизона. Случилось это по поводу годовщины «жертв революции». Жертвы эти были чисто местного происхождения, а именно, расстрелянные незадолго до революции взбунтовавшиеся в Байбурте в 1916 году казаки-пластуны. Революция здесь была ровно ни при чём, так как пластуны бунтовали, не желая идти в наступление, но за неимением лучшего и они попали после переворота в народные герои. На месте расстрела, имевшего место за городом в марте 1917 года, казнённым был поставлен неуклюжий памятник с надписью: «Последним жертвам царского режима». К этому-то памятнику и было организовано торжественное шествие на предмет панихиды и произнесения соответствующих моменту речей.

    В первых рядах толпы, нёсшей красные флаги и певшей «Вы жертвою пали», шёл этапный комендант капитан Иванов, командовавший взводом при расстреле и чувствовавший себя не совсем ловко по этому поводу. Надо отдать справедливость солдатам, никому из них и в голову не приходило поставить это в вину капитану, так как все они хорошо понимали, что в старое время «против приказа ничего не поделаешь». Церемония прошла довольно вяло, и, за исключением того момента, когда толпа стройно запела «Марсельезу», никакого революционного подъёма не было. Вообще, как я заметил, изо всех стихийных сил, которыми располагает толпа, чтобы захватить в своё движение личность и покорить её своему настроению, звук едва ли не самая властная из них.

    По возвращении с этих поминок не знавший, куда девать руки и ноги, Иванов пытался было выразить мне своё сожаление по поводу того «тяжёлого дела», в котором ему год назад пришлось принять участие против воли. Зная меня в качестве члена исполкома, он считал меня за революционного поручика, каких в то время развелось немало. В ответ я выразил сожаление, что нам с ним приходится принимать участие в дурацкой церемонии поминок по людям, которые получили то, что заслужили. Мои слова до того поразили бедного капитана, что он даже остановился на шоссе, открыв рот.

    Деятельность наша по управлению округом налаживалась туго. Главным препятствием к открытию нашей военно-административной деятельности было то, что налицо имелись все начальники участков и все «чины», за исключением полагавшихся по штату нижних чинов. Штаты генерал-губернаторства составлялись до революции и определяли каждому из начальников участка по 25 человек «конных стражников». После революции конная стража, как и все виды полиции, перестали существовать и были заменены на бумаге «милицией», которой не хватало даже в крупных центрах, уж не говоря о таких забытых богом и людьми углах, как наш округ. А между тем, не имея вооружённой воинской силы, нечего было и думать наладить хоть какой-нибудь порядок в дикой и горной местности, населённой разноплемённым и враждующим друг с другом населением. В округе шли беспрерывные разбои и резня между курдами, турками и армянами, почему даже выехать в свои участки мы не могли без вооружённой охраны. Организация гражданской власти и порядка в округе была совершенно необходима, так как вне Байбурта и двух-трёх других селений, где имелись русские гарнизоны, власти не было никакой, и жизнь и имущество жителей подвергались воле случая.

    Район Байбуртского округа, как и весь бывший Эрзерумский вилайет, целиком входил в состав Турецкой Армении, в которой армяне, здесь живущие, жестоко пострадали от турецких зверств в своё время. Теперь с приходом русских войск, под защитой которых они находились, и пользуясь почти полным отсутствием мужчин-мусульман, способных к сопротивлению, армяне принялись за сведение старых счётов со своими бывшими притеснителями, грабя турецкие селения и убивая стариков, женщин и детей. В Управление округа ежедневно поступали жалобы от населения о грабежах и убийствах, мы же ничего не были в состоянии сделать, кроме просьб в Тифлис о присылке воинской силы. Вся деятельность Управления округа пока что сводилась к получению и подшивке к делам бумаг от этапных комендантов и старшин турецких селений о притеснениях и обидах, чинимых населению со всех сторон. Между тем, Тифлису, центру всего Кавказа, армии и огромного тыла, было не до нас и наших просьб, там «делали революцию» и шла борьба за власть, делилось достояние России между выраставшими, как грибы после дождя, «национальными правительствами» новых республик (Грузии, Армении и Азербайджана).

    Генерал-губернаторство наше, вместо присылки людей и оружия, в чём округ так нуждался, занималось самоорганизацией и приспособлением к новым политическим условиям жизни. Все лица, имевшие административный и полицейский стаж, т. е. именно те, которые были необходимы для организации военно-народного управления в завоёванных областях, были уволены и отчислены в заштат как сторонники прежнего режима. Их место заняли или мальчишки без всякого опыта и стажа, или особы с революционными заслугами, т. е. способные создать анархию, а никак не порядок. Генерал-губернатор Романько был уволен, а на его место назначен, неизвестно почему, генерал Артамонов со званием «генерал-комиссара Турецкой Армении». Мы все, т. е. более мелкая сошка в лице начальников округов и участков, также получили звание «комиссаров». На место покойного Левенгофа комиссаром Байбуртского округа прибыл к нам старый пехотный капитан Лопухин, давно зачисленный в полные инвалиды во всех медицинских комиссиях. Он, хотя и не имел заслуг перед революцией, но зато не имел их и перед старым режимом.

    Лопухин оказался очень милым и добрым человеком, но, к сожалению, от пережитых на войне и в революции впечатлений стал совершенно ненормальным. У него была самая неудобная из всех маний в это тревожное время, а именно мания преследования. Выражалась она в том, что его преследовали не люди, к которым капитан относился с неизменной благожелательностью, а духи. Днём эти духи отсутствовали по своим делам, но зато с наступлением сумерек совершенно отравляли существование бедного «капитан-комиссара». Рабочие сутки нашего начальника, таким образом, делились в управлении округа на две части: дённую, когда комиссар округа являлся бесполезным и тихим старцем, и ночную, когда ему была необходима неотлучная нянька, иначе духи его загоняли «в доску». В дни, когда окружное управление тихо бездействовало под начальством душевнобольного, мне только что исполнилось от роду 24 года, я был полон сил и энергии и горел жаждой деятельности, а потому это ничегонеделание целой кучи людей, получавших крупное содержание, меня не только бесило, но и выводило из себя.

    Потеряв всякую веру в пользу переписки с Тифлисом, который молчал на все наши мольбы, я решил прибегнуть, чтобы добиться толку, к помощи «революционной печати», которой в то время на Кавказском фронте развелось в количестве невероятном. Первый раз в жизни в одной из тогдашних газет я напечатал статью «Будьте справедливы». В ней требовал внимания и справедливости к населению завоёванных турецких областей, которое вымирает с голоду, забытое и заброшенное, в то время как органы, назначенные ими ведать, даром только получают жалование и ровно ничего не делают. Для примера я привёл положение вещей в Байбуртском округе, где 20 человек чиновников целые полгода сидят без дела, в то время как население вымирает с голоду, а остатки его вырезываются безнаказанно армянскими разбойниками. В заключение в статье говорилось о том, что подобное положение вещей совершенно не соответствует выпущенной Временным правительством декларации, обращённой к народам завоёванных областей, в которой от имени «свободной России» им были обещаны справедливость, забота и сытая жизнь.

 

Категория: Мемуары | Добавил: Elena17 (27.02.2016)
Просмотров: 410 | Рейтинг: 0.0/0