Выдержит ли «лоскутное одеяло» многонационального Кавказа последствия экономического кризиса?
Пока кризис размашисто шагает по планете и «международная общественность» и российские эксперты ищут у него заветное «дно», как-то до обидного мало аналитиков и прочих лучших умов отечества проявляют интерес к возможным политическим последствиям экономического катаклизма. Оно конечно, курсы валют, дефицит бюджета, динамика ВВП и прочая «магия цифр» привычно вводит читателя-обывателя в мистическое оцепенение, однако неужели никому неинтересно, ЧТО за всем этим может последовать? Какие потенциальные конфликты, до сих пор тихо тлеющие под финансовой подушкой «нефтяной восьмилетки» могут вырваться наружу? И где на карте России эти потенциально слабые места?
Последний вопрос можно считать риторическим — достаточно вспомнить про Северный Кавказ. Здесь одновременно существуют все основные угрозы действующей сейчас модели российского федерализма — национальный вопрос и исламский фактор, причем оба проявляются на практике в теснейшей связке с проблемой организованной преступности.
Что немаловажно, все без исключения национальные северокавказские республики — это регионы дотационные, то есть до 2009 года более-менее мирно спящие на той самой нефтяной подушке. О том, сколько сейчас стоит нефть по сравнению с прошлогодними показателями лучше не вспоминать, чтобы не расстраиваться. Следовательно…
ПЯТЫЙ ПУНКТ, ОН ЖЕ ГЛАВНЫЙ ВОПРОС СОВРЕМЕННОСТИ.
Конечно, федеральный центр понимает, чем может обернуться сокращение финансирования кавказских республик. Президент Медведев начал свой рабочий год с визита в Ингушетию, которую давно все уже привыкли воспринимать как неофициальную «горячую точку» после чего недвусмысленно под телекамеры высказался на тему стабильности на Кавказе на коллегии ФСБ. И тем не менее, первый квартал 2009 кризисного года закончился «спецоперацией» в Дагестане с применением армейской авиации и итоговым количество трупов, напоминающим о временах чеченских кампаний.
Но Ингушетия, Дагестан, Чечня — все это, увы, уже сформировавшийся кавказский пояс нестабильности. Однако есть еще мирные Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария и Адыгея. И если кому-то будет нужна настоящая дестабилизация российского Кавказа, то без раскачки пока спокойной западной его части не обойдется.
Сейчас можно и не сомневаться, что главное слабое место региона — национальный вопрос.
Исламский экстремизм сам по себе вещь конечно малоприятная, но в стабильных субъектах Северного Кавказа он может быть разве что дополнением к национальному фактору. В современной России мало кто понимает, что многие крупные этносы Кавказа изначально «привиты» от экстремистских форм ислама традиционным доисламскими мировоззрением.
Скажем, в одной из трех перечисленных республик (КБР) большинство населения составляют адыги, в Адыгее они второй по численности после русских этнос, в КЧР — третий. У адыгских народов (кабардинцы, черкесы, адыгейцы и другие), естественным предохранителем от радикальных исламских настроений служит куда более древний чем исламская традиция свод традиционных морально-этических норм под общим названием Адыгэ хабзэ, регулирующий все аспекты жизни — от основ мироощущения до правил бытового этикета. Поэтому во времена исторических сломов, например, как сразу после распада СССР, всплески интереса к крайним формам ислама, особенно среди молодежи, бывали и будут, но в целом социальную картину общества они не формируют.
А вот что такое нацвопрос в кавказском контексте можно хорошо себе представить, вспомнив, как и с чего начал расползаться СССР. Пример бывшего государства рабочих и крестьян, он же «нерушимый союз братских народов», здесь не случаен — ситуация-то сильно напоминает нынешнюю. Достаточно вспомнить основные пункты «обязательной программы» — падение цен на нефть и начало экономической стагнации, затем (как следствие) ослабление государственной власти и далее со всеми остановками — кризис государственной идеологии, обострение застарелых и скрытых национальных конфликтов в республиках, рост национализма и — «приехали». Россия сейчас находится в первой фазе этого процесса (экономической), да и есть некоторые отличия, например, нам вроде бы пока не грозит крушение государственнообразующей идеологии (по большому счету, за неимением оной). Однако игнорировать очевидные неприятные совпадения было бы глупо.
Очевидно, что процесс раскачки политической стабильности в кавказских регионах, давно уже начат (кем — это другой вопрос, и вряд ли тут действует какая-то одна сила, заинтересованных много) и стремительно превращается в насущную проблему. Недавний скандал с назначением в Дагестане нового руководителя налогового ведомства Владимира Радченко очень в этом смысле показателен.
Напомним, что назначение не состоялось по причине массового недовольства местных жителей тем, что на пост традиционно считающийся в республике «лезгинским» поставили, соответственно, нелезгина.
КОНФЛИКТ ЭЛИТ ИЛИ НАЦИЙ?
Разумеется, реальная причина истории с Радченко как всегда, в столкновении интересов конкурирующих групп местной элиты и их московских лоббистов. Но в публичное поле скандал-то вышел именно с национальной мотивацией и сопровождался чуть ли не массовыми акциями протеста под лозунгами ущемления прав одного из этносов республики.
Наивно даже пытаться напоминать, насколько все это «закрепление» должностей за определенными национальными группами не соответствует действующей Конституции страны. Сейчас уже даже трудно понять, является ли это «политкорректное квотирование» миной под властной системой на Северном Кавказе или единственным реальным на сегодня решением межэтнических противоречий, пусть и корявым.
Несколько последних лет аналогичную ситуацию пытаются создать в Кабардино-Балкарии, где «вычищенный» из власти административно-экономический клан бывшего президента Кокова, взялся за продвижение темы «угнетения» балкарского народа. Дело в том, что мудрая национальная политика Ленина-Сталина оставила современной России помимо прочего и проблему реабилитации депортированных в 1948 году балкарцев. Как хорошо видно по истории крымских татар, каждый «реабилитируемый» этнос в таком случае быстро входит «во вкус» и, в общем-то, вполне регламентированный и конечный процесс реабилитации из юридической процедуры превращается в образ жизни, разумеется, с помощью грамотных «коллективных агитаторов и организаторов» (опять привет от Ильича).
В КБР эту тему застолбила за собой организация «Совет старейшин балкарского народа», возглавляемая, по странному совпадению, преимущественно отставными милицейскими начальниками. Набор их аргументации и требований стандартен и часто абсурден — доходит до требований паритета представительства балкарцев и кабардинцев во власти (да-да, опять «закрепленные должности»). И это при том, что численность балкарцев в республике едва превышает 10% (кабардинцев –55%, а русских –25%). Причем, по таким статистическим параметрам, как, например, процент имеющих высшее образование на тысячу человек, балкарцы в КБР лидируют, что, в общем, не вяжется со статусом «угнетаемого» народа. Но, несмотря на «отдельные недостатки» в аргументации, в целом принятая бывшими коковцами тактика давления на главную болевую точку власти крайне рационалистична. Как говорил герой знаменитой сказки Шварца «это понятно — люди деньги зарабатывают».
Когда нынешний президент КБР Арсен Каноков, до этого 20 лет живший в Москве, был назначен в республику, для сложившегося в условиях практического безвластия (Валерий Коков последние годы своего правления тяжело болел) клана местных «князей» это означало конец жизни в экономическо-административном заповеднике.
Так что балкарская тема пришлась как раз впору — суть-то ведь даже не в расчете на массовое недовольство балкарцев, никто же ведь в конце концов не думает, что бывшие милицейские чины могут всерьез восприниматься целым народом как «старейшины» и представители его интересов. Все проще — накачка балкарской темы в публичном поле должна спровоцировать (и уже провоцирует) ответный рост националистических настроений среди кабардинцев и затем всех адыгов. Учитывая, что в соседней Карачаево-Черкессии аналогичное разделение титульных этносов (карачаевцы как и балкарцы — тюрки, черкесы, соответственно — адыги), то судя по замыслу, одной КБР процесс ограничиться не должен.
И вот на все это великолепие — наследство большевистского «эффективного менеджмента» в национальной политике, конфликты интересов местных элит и амбиции (как в КБР) отодвинутых от властной кормушки криминализованных региональных князьков, накладывается экономический кризис со всеми его возможными последствиями. Безусловно, пока мировые экономические потрясения сказываются на уровне жизни в кавказских республиках весьма ограниченно. Во-первых, там этому уровню и так падать особо некуда в отличие от Москвы, во-вторых, местным властям пока удается более-менее успешно противостоять ухудшению экономической конъюнктуры (в КБР, например, через систему поддержки малого бизнеса и развития АПК сдерживается рост безработицы — самая серьезная социальная проблема региона).
Но где то самое дно кризиса пока так никто и не знает. Апокалиптические прогнозы о 30%-ной безработице по стране к концу года страшной сказкой все еще не кажутся, и если они будут сбываться, кто знает, надолго ли власти хватит сил сдерживать ситуацию.
Конечно, тех, кто сейчас, решая свои межклановые проблемы, инвестирует в национализм на Кавказе, как всегда, смоет в канализацию истории первыми, но для остальных это большим утешением вряд ли станет.