Благодарю за эти все три с половиной года, потому что за эти три с половиной года я чувствую, что уже отсидела срок, потому что я не свободна. Но, кроме того, открылось мне, что Бог использовал меня как сосуд, через который открылось ужасающее положение онкологических больных.
Возможно, для уголовных и всяких статей это не имеет значения, но вы поймите, что онкологические больные в России никакой помощи не имеют, они умирают в страшных муках. Это была последняя капля, переполнившая чашу беззакония. По всей России врачи бесправны, потому что чуть что, где-то выписал или оказал помощь — уже Госнаркоконтроль, строгий контроль. Врачи стараются не выписывать этим больным. Но этого мало. Не закупаются препараты. С мая 2013 года по настоящее время нет по федеральной льготе трамадола. Как эти больные лежат, как они получают — это тоже большой вопрос.
Это суд не против меня, это суд против системы. Уже наболело. Более 2,5 тысяч врачей России подписали обращение к Путину, в Госдуму, в прокуратуру, в Генеральную прокуратуру. Почему? Потому что дальше уже терпеть невозможно. И здесь, на месте, в Красноярске, почему врачи молчат? Потому что боятся. Если уже врач по какой-то причине попал в эту машину, он без уголовной статьи не выйдет, поэтому все боятся. Виноват или не виноват — никто не разбирается.
Вот я слушала госпожу прокурора и это обвинительное заключение, и она еще подчеркнула, что я подписала его. Но я вообще не понимала все время, что против меня вот такое уголовное дело за тяжкое уголовное преступление. Я даже не могла себе представить, что это — за помощь онкологическому умирающему больному в тот момент, когда он не мог нигде достать этот препарат (как этот препарат мог быть, если его не было в аптеках, и только можно было платно выписать?). И я считаю, что нет никакого преступления в том, чтоб выписать платный рецепт на препарат, который подлежит учету. Он учету подлежит. Нигде не сказано, что он наркотический или еще какой. Но учет для чего? Чтобы убедиться, что именно больной по показаниям получил. Почему я в рецепте написала подлинную фамилию, подлинные все данные, подлинный препарат. Если бы я хотела что-то другое сделать, то, возможно, я бы не указывала этого человека. Но здесь больной действительно нуждался, и он имел право на получение помощи. Я имела право ему оказать эту помощь, потому что кроме меня в его окружении из врачей никого не было, а я за ним до этого 20 лет ухаживала. Это уже был как мой брат, как мой сын. Я никогда не думала, что это может быть таким страшным преступлением.
Жизнь наших больных — от укола до укола промедола. Никто из врачей даже не слышал о продленном морфине. Понимаете, не оказывается. Не оказывается почему? Потому что не заказывается. В связи с моим делом был проведен анализ по Красноярскому краю за 2012 год. Правительство нашего края, медицинское руководство заказало 5080 упаковок Дюрогезика, который дает человеку нормально жить во время болей, потому этот препарат медленно поступает, и человек в течение трех дней может общаться, ходить, вести полноценную жизнь. Сделали этот анализ — оказалось, что выкупили только 560 упаковок. По нашим расчетам, онкологического института имени Герцена, где-то 30% онкологических больных получают эту помощь, а по формуле ВОЗ — 3% получают эту помощь.
Мы все люди, и никто из нас не гарантирован. Вы представьте себе, в каких состояниях оказываются эти онкологические больные. Поэтому я просто вынуждена была сделать эту выписку, потому что больным ничего не остается, как умирать в муках.
В феврале 2014 года произошла смерть Вячеслава Апанасенко, и вы знаете, что тоже еще виток произошел. Почему? Потому что человек государственный, острого ума, достойный, заслуженный, он сразу определил виновных, он сказал: виновато правительство и министерство здравоохранения в моей смерти. На сегодняшний день вот такое положение — безнадега, полная безнадежность.
За сегодняшним судебным процессом надо мной следит весь мир, и это не слова, это на самом деле. Две с половиной тысячи врачей России подписали, везде – Всемирная организация, Европейская ассоциация паллиативной помощи. Паллиативная помощь у нас, в России вообще в зародышевом состоянии. Я уж не говорю о том, что у нас хоспис на край — 30 человек. То есть практически эти больные предоставлены самим себе и родственникам. И если врач посещает, то еще, слава Богу, хоть какая-то поддержка есть.
А вот в ситуации с Виктором Сечиным — с 30 по 22 мая не было выписано. Ну, как он мог, где он мог получить этот препарат? По этим трем листочкам, которые были вклеены задним числом, что препарат есть, и болей и у него нет? Смерть Вячеслава Апанасенко привлекла внимание правительства, министерства здравоохранения и широких общественных слоев. Мои больные, 600 человек, переживают до сих пор… Понимаете, это угроза национальной безопасности – возмущение людей. Это я не придумываю. Я говорю: «Вы что? Меня тогда посадят еще за подстрекательство». Мои больные даже с плакатами готовы выйти, прийти сюда, везде пойти, потому что люди возмущены, потому что у каждого кто-то в семье умирал в муках. Такие вещи происходят! Вплоть до того, что родственник едет, на коленях стоит, умоляет онколога, и онколог едет с ампулкой, и делает этот укол. Это просто уже какая-то дикость наших нравов.
Я слушала прокурора, и, вы знаете, возмущение было: сколько можно называть белое черным? А Господь говорит: «Горе вам, называющим белое черным». И: «Касающееся вас, касается зеницы ока моего». Мы – дети Божьи, мы – верующие люди, да неужели мы можем пойти на такие страшные тяжкие уголовные преступления? Кроме того, что мы хотели оказать помощь, и оказывали ее, мы ходим перед Богом. Знаете, сегодня суд человеческий, но мы все стоим пред Господом, и Господь видит, Он обозревает всю землю, и мы предстанем перед судом Всевышнего. И что там скажут? Что скажете? Надеюсь на здравый смысл, на совесть, на истину, что она все-таки восторжествует. Аминь.
|