Было это за год до войны. Вбежав со звонком на урок, Инна (так звали мою мать) с изумлением заметила: половины учеников за партами не было. Вернее сказать, не было почти всех учениц. Из мальчиков тоже пришли не все, но девочек осталось на весь класс три-четыре.
Инна, конечно, не сумела сразу сопоставить опустошение в классе с тем непонятным и грустным, что творилось дома.
Семи тучных коров семья моих деда и бабки по материнской линии на свой двор загнать не успела. Тучная корова к ним забрела только одна — год 1916. В том году бабка (не закончив даже гимназии) пошла под венец с одним из лучших женихов крошечного городка Сатки. Молодой щеголь, дед тут же завел серых в яблоко рысаков для выезда, купил и по последней моде обставил дом. А еще принялся осыпать молодую жену подарками: сегодня брошь, завтра браслет. Новобрачная пеняла на расточительность, муж только смеялся: его патрон Алпатов, один из отцов города, видел за Саткой большое будущее.
Дед любил камни, тонко чувствовал их. Он всегда сам выбирал, что к какому платью жены пойдет, когда собирались в гости или в театр. Необычным городком была маленькая Сатка — жизнь текла в ней почти как до революции, хотя, конечно, сделалась куда беднее. С семнадцатого года дед, понятное дело, никаких украшений жене больше не покупал. Но и тех, прежних, было достаточно, чтобы дети знали: мама сегодня опять будет наряднее всех.
Однажды вечером Инна увидела знакомую шкатулку в гостиной. Родители смотрели друг на друга, стоя над нею — по разные стороны стола.
«Не огорчайся так, дорогой! Не горевать надо, а Бога благодарить: нам есть от чего отказаться! Не о безделушках, а о детях мы должны сейчас думать».
«Конечно, ты права. Но ничего не могу с собой поделать: ведь с каждой твоей вещицей связаны такие милые воспоминания…»
Инну заметили и отослали. Но в ту ночь ей не спалось. Из гостиной пробивалась полоска света. Девочка не удержалась, заглянула в дверь: отец сидел за столом, перебирая украшения. Показалось ли ей, что в его глазах блестели слезы? Она, конечно, никогда не решилась спросить.
Дед просидел над шкатулкою до утра, любуясь игрой каменьев. А поутру, привычной горной дорогою, уехал зачем-то в Златоуст.
А вскоре Инна пришла в школу и увидела те пустые парты.
Я думаю, немногие родители в городке приняли подобное решение: сделать все, чтобы дать не только полное среднее, но и высшее образование, не только сыну, но и обеим дочерям. Рассказ же матери о мгновенно поредевшем классе я помню с детства.
Выше я и словом не обмолвилась о том, почему мне вспомнился вдруг давний эпизод семейной истории. Печаль в том, что объяснять-то ничего и не надо. Я думаю, поняли все.
Самая больная, самая тревожная тема сегодняшнего дня. Никак не претендую на оригинальность: про законопроект № 308243−5 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в связи с совершенствованием правового положения государственных (муниципальных) учреждений» сейчас, по-моему, говорят повсеместно. Было сказано много, многое было сказано веско [1].
Общество кипит. И хорошо, что оно все же закипело. Однако законопроект на днях принят уже в третьем чтении.
Даже в 1940 году коммерциализация учебных заведений прошла со старших классов. Сейчас — с младших. Напомним, образование предполагают поделить на бесплатные, основные, и платные, дополнительные, уроки. Иностранный язык и информатика при этом попадают во вторую категорию. Московские родители уже подсчитали: полноценное обучение ребенка будет обходиться в 5–6 тыс. рублей в месяц. Рожайте, дорогие москвичи, побольше детей, преодолевайте демографический кризис!
Но если не о столицах, а о провинции, о городках, подобных тому, где прошло детство моей матери? Там по пяти тысяч и на одного ребенка мало кто найдет. Опять же, это в 1940 году в семье служащих еще могло сохраниться что-нибудь ценное с благословенных дореволюционных времен. Только не надо мне напоминать, что в дореволюционные времена гимназическое образование было платным. Не случись революции, мой дед спокойно оплачивал бы обучение детей из своего жалованья, продолжая покупать дорогие украшения для жены, которая бы сама, конечно, не служила. Дело не в том, платно или бесплатно образование, а в том, реально ли оно доступно. И оно сделается скоро менее доступным, нежели в 1940 году.
Двери социальных лифтов заклинит намертво. Сегодня для девочки с Горного Алтая или мальчика из-под Вятки есть шанс на продолжение обучения, ведь получаемое ими школьное образование по факту (пусть не по качеству) тождественно тому, что получают столичные дети. Но при затеваемом расслоении общества на «образование лимит» и «образование лимит плюс» этот шанс испаряется полностью. Не нужны больше нам мозги, ну их совсем.
Напомню, что реформой образования законопроект отнюдь не исчерпывается. Речь обо всей бюджетной сфере [2]. При разделении государственных учреждений на три типа (казенные, бюджетные и автономные) из медицинских в разряд казенных попадут только психиатрические больницы и лепрозории. Как это, однако, мило, что безумных и прокаженных не вынудят заниматься коммерцией!
Можно понять, когда один из сегментов бюджетной сферы сужают ради того, чтобы расширить другой, более важный. Но, во-первых, бюджетная сфера сужается полностью, а во-вторых, что, хотелось бы знать, может быть важнее образования и национального здоровья?
Музеи же и библиотеки просто начнут «банкротиться» друг за дружкой.
Но я даже не о том. Прочтя высказывания официального лица (из тех, кто законопроект активно продвигает), я пребываю в некотором шоке. Из-за, по сути, ерунды: лексики. Бюджетных организаций государство, оказывается, «наплодило жестокую прорву». И заняты они тем, что «проедают бюджет». Вот, оказывается, из-за кого весь стабфонд куда-то делся — из-за моих друзей архивистов, что трудятся полный рабочий день за 7–8 тыс. в месяц! Проели, мерзавцы, икру столовыми ложками черпали. «Те, кто визжит и вопит, что этим законом убивают интеллигенцию, это именно та самая интеллигенция, которая не хочет работать и думать».
Наивный вопрос: можно ли, мыслимо ли подпускать к законопроектам того, кто видит в людях, чьей судьбой занят, «визжащую и вопящую прорву»? И если такое произносится перед газетчиками, что ж тогда говорят среди своих?
И по каким это критериям, а, главное, кто станет, как нам обещано, разбираться — какой бюджетник «эффективен», а какой не имеет прав на свою столь завидную синекуру?
Ни одна цивилизованная страна не может жить без широко развернутых бюджетных систем. И без социалки тоже, как ни странно, не может. Голый рынок, о котором, похоже, грезят нынче наши законотворцы, существует только в Африке, да и то не везде.
Спустя семь десятков лет после тех тяжелых времен, девочка в какой-нибудь Сатке вбежит завтра в свой класс — и увидит пустые парты.
Ссылки
|