Мы оставляли Славянск ночью. Настроение у всех – у солдат, у командиров, было — паршивей некуда. Мы так привыкли к мысли о том, что Славянск – это второй Сталинград, мы так готовы были биться за каждый дом, за каждый камень, что сама мысль о том, что можно, вдруг, так – ночью, без боя, без шума — оставить город с его, верившими нам и в нас жителями, с моей, ставшей уже мне родной, 84-летней Л. Н., которая завтра не услышит моего условного стука в дверь (я обещал принести ей воду), с красивыми девочками Настей и Лерой, с которыми мы условились встретиться в одном из кафе в центре города «…на Петра и Павла, 12 июля, чтобы отпраздновать Победу»… — сама мысль об у х о д е казалась недопустимой, святотатственной… Мы превратили город в крепость — весь город был «обернут» несколькими слоями баррикад, выложенных из бетонных блоков, мешков с песком и автомобильных покрышек… Еще сегодня утром, на «Целинке» — на одном из окраинных блокпостов — я видел, как бойцы основательно, «с душой», укрепляли позиции, «зарывались» в землю, наращивали стены заграждений – и люди, оставшиеся в городе, тоже видели всё это, и эта уверенность ополченцев в том, что город они не сдадут, их готовность остаться здесь, чтобы победить или умереть – передалась и жителям, придавая им сил и веры в то, что все их лишения, страдания, всё их нынешнее сюрреалистическое существование — жизнь под постоянным обстрелом, гибель соседей, родственников, детей; ночи в тесных темных — «выросших» вдруг до статуса «бомбоубежищ» — подвалах, дни в очередях за гуманитарной помощью, за водой, информационный голод… — всё это не напрасно, и это негласное единение мирных жителей и защитников города, когда, все прекрасно осознают, что для т е х — для «освободителей» — здесь, в Славянске, нет «мирных» жителей, здесь все – «террористы» и их пособники, и полное отсутствие паники, напротив – собранность и слаженность (насколько она возможна в таких обстоятельствах), когда каждый — сам себе – находит свое место; мать – 24 часа в сутки не выходит из кухни в солдатской столовой, готовя — часто, без света и электричества, при свечах – еду и тревожно прислушиваясь к канонаде, пытаясь определить – куда именно сейчас ложатся снаряды «укров» — в какой район города: неужели опять удар принимает на себя многострадальная Семеновка, где, на позициях, находится ее сын, ополченец… — это всё, тоже, не зря; мы были уверены, в том, что мы всё выдержим, что мы выстоим…
…Колонна — «камазы», «мерседесы», грузовые «газели» и прочая разношерстная техника — ощерившаяся пулеметными и автоматными стволами, начала выезжать, с выключенными фарами, из ворот САТУ, и двинулась по ночному городу. Я боялся поднять глаза на темные глазницы окон, утешая себя мыслью о том, что, город спит, и, вместе с тем, понимая, что эта железная возня, этот тревожный гул моторов (и оттого, что этот рокот был, по возможности, приглушен, атмосфера тревоги и надвигающейся беды еще больше окутывала ночной город) разбудил уже всех, кого только можно, в близлежащих домах, и люди смотрели, не веря своим глазам, из-за штор и занавесок, как ополченцы скрытно покидают город.
Я думал о своей недавней статье с непростительно, как мне теперь казалось многообещающим заголовком: «СЛАВЯНСК ГОТОВИТСЯ К ПЛОТНОЙ ОСАДЕ». И с совсем уже – в эту ночь – нелепо выглядящим финалом статьи:
«…Да, Славянск находится в оперативном окружении. Стратегические каналы доставки оружия и продовольствия потеряны. Да, проблем много. Но Славянск готов к обороне.»
Ну, — спрашивал я себя, со злостью и с ненавистью к себе, — и где же ты, со своей обещанной «обороной»? Как теперь ты будешь жить, как будешь этим людям в глаза – потом – смотреть? И будет ли у них это «потом»? Я думал о завтрашнем, просыпающемся утром, Славянске, с пустыми казармами и с пустыми бойницами разбросанных по городу баррикад, и ничего не мог понять. Точнее, не хотел понимать. Я понимал, что «Первый» прав. Головой понимал. Но сердце…. Сердце не могло вместить в себя всю стратегическую мудрость этого плана. Лица женшин, детей и стариков Славянска, их глаза, полные недоумения и молчаливого упрека, стоящие передо мной, мешали мне увидеть всю безошибочность этого замысла, перекрывали всю виртуозность этого маневра.
О том, что стрелковская армия была готова умереть в битве за Славянск, знали все. При сложившемся, на тот момент, соотношении сил, они, эти полторы тысячи спартанцев, были обречены на героическую гибель. И такой исход устраивал, если не всех, то – очень многих. И не только в Киеве… Но такой финал не устраивал командующего этой армией, который не имел права погубить здесь, в этом небольшом русском городке (уже обозначенном на картах киевских военачальников как большой пустырь), вверивших ему свои жизни ополченцев, и этим, практически, решить судьбу битвы за Новороссию.
И я, вдруг, впервые в жизни, понял – прочувствовал, что могли ощущать люди, солдаты, оставляя, в соответствии с решением, принятым Кутузовым, Москву. С какой тяжестью на сердце они уходили из города, заставляя себя подчиниться приказу, поверить своему Главнокомандующему. Может быть, сравнение не очень тактичное, не совсем – исторически — справедливое, но для меня, в ту ночь – да и до сих пор, – Славянск был и есть ничуть не менее значим, чем Москва. Кто знает, не называйся этот маленький городок именно так – «Славянск», — может быть, я бы и не оказался здесь. Очень много всего — и исторически, и этимологически – сошлось, переплелось в этом названии.
«Славянск!» — как много в этом звуке
Для сердца русского сплелось!».
Для моего – уж, точно.
…Мы вышли, практически, без потерь. «Практически» — это такая, не очень хитрая, уловка, означающая «почти». То есть потери были. За выход «стрелковской армии» из Славянска без ощутимого урона, заплатили своими жизнями два экипажа из бронегруппы славянского гарнизона. Они могли проследовать спокойно за всей колонной , не устраивая себе «проблем», но, в этом случае, украинский блокпост, контролировавший этот участок дороги, конечно же, не смог бы не заметить растянувшуюся на выходе из Славянска колонну (в которой, кроме самих ополченцев, было и много членов их семей) и открыл бы по ней огонь. Бойцы приняли решение самостоятельно и — атаковали блокпост. Завязался бой, внимание противника сосредоточилось на бронегруппе; шум и грохот этого боя перекрыл, неизбежный при таком количестве транспорта и военной техники, шум движущейся колонны и, в результате, основная колонна вышла без потерь. Бóльшая часть вызвавшей удар на себя бронегруппы погибла. Вместе с бойцами героически погибла и единственная среди них девушка, Ксения Чернова, оператор-наводчик БМД-2.
…Каждый день из Славянска в Донецк приходят люди, беженцы. До сих пор, оттуда, каждый день, выходят, с боями, наши товарищи, ополченцы. Они рассказывают о том, что творится в оставленном нами городе, о зверствах «освободителей»… И это тоже – наши потери, которыми оплачен (и продолжает оплачиваться) выход армии из окружения.
Всех, кто приходит оттуда, я расспрашиваю о женщинах из нашей солдатской столовой в Славянске. Уже неделя прошла с того дня, как я услышал о том, что их расстреляли. Эту информацию, о расстреле, с подробностями, мне подтверждают все, каждый день выходящие оттуда, люди. Но я не верю. Я не хочу им верить. Я вижу лица этих девочек, молодых и не очень. И я вижу глаза и слышу голос усталой немолодой женщины, одной из них («Иллюзия», называлось кафе, в помещении которого была столовая), когда она, на мой вопрос: «Устали?» — ответила: «Нет. Нормально…», и, посмотрев на меня, добавила: «Вам – тяжелее». И я вижу девочку с раздачи, с которой у нас, как-то, сразу, с первого дня, сложились теплые отношения, и которая, в последний вечер в Славянске (света не было, горели свечи столовая уже закрывалась), спросила: «Что же будет?..» Я не мог, не имел права, ей сказать, что мы этой ночью уходим. Я был убежден, что им это скажут (в нужный момент) те, кому они подчинялись. Я молча, не отвечая, смотрел на на нее… И она вдруг прильнула ко мне, обняла. Мы постояли и, так ничего больше и не сказав, я ушел. Почему они, эти девочки из «Иллюзии», решили остаться («дом, семья?..») – я не знаю. Только я вижу их всех, и снова, и снова расспрашиваю выходящих оттуда людей, надеясь на то, что эта информация однажды не подтвердится…
…..
В ночь отхода, и весь следующий день, я, сквозь слезы, повторял про себя строчки Константина Симонова, написанные им в 41-м:
«…Ну, что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: «Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем…»
. . . . . . .
Мы вернемся.
(«Новороссия», № 6, 18 июля 2014)
http://www.potomki-1812.ru/?p=4369 |