Он существовал задолго до того как я в него вступил (года за два или за три до меня появился). Ребята, которые в нем работали, были на курс младше меня. Это случилось из-за того, что они успели сходить в армию. Участвовали также товарищи с других факультетов, не только с архивного дела, плюс к отряду примыкали несколько человек, которые в нашем вузе не учились.
Костяк отряда составляла группа из шести человек. Базой было наше здание на улице Никольского. Сидели мы там в маленьком закуточке на черной лестнице. Отряд назывался «Судьба». Летом в его задачи входили: поиск, эксгумация, установление личности и захоронение погибших воинов Великой Отечественной Войны.
А зимой сотрудники отряда, как настоящие архивисты, трудились в архивах и старались на основании расшифрованных записей медальонов установить, в каких частях служили погибшие бойцы и командиры Красной Армии, и есть ли у них какие-либо родственники.
Самой большой находкой у нас считался тогда плотно закрытый медальон, который содержал в себе не пустую бумажку, а заполненную. Что случалось достаточно редко.
Ношение медальонов считалось плохой приметой, поэтому бойцы их часто сразу выкидывали, остальные медальонов не заполняли, опять же, исходя из каких-то суеверий.
Но смерть выкашивала всех — и с заполненными и с незаполненными медальонами. Некоторых бойцов нам удавалось идентифицировать. Даже находить их родственников. На дворе был 90-й год. 25 лет назад в живых оставалось гораздо большее количество ветеранов и очевидцев той войны.
— В каких местах в основном происходили поиски?
— Отряд много где поработал, преимущественно в Смоленской и Калужской областях. С «Судьбой» я выезжал только туда. С другими отрядами мне несколько раз удавалось попасть на Рамушевский коридор (Новгородская земля), еще в некоторые интересные районы.
С «Судьбой» я непосредственно работал на реке Угре, посетил Шпыревский лес, фронтовые линии Смоленщины, под Вязьмой. Преимущественно районы Первого и Второго вяземских окружений.
Первое Вяземское окружение 1941 года, — гитлеровцы отрезали практически весь Центральный фронт, при этом значительная часть окруженцев погибла при прорыве к своим.
Второе — весеннее окружение 1942 года, когда армия генерала Ефремова, пытавшаяся взять Вязьму, оказалась отсечена от основных сил, и после двухмесячных тяжелых боев, прорвалась, утратив большую часть сил, сам Ефремов погиб. Насколько я помню, начало прорываться около десяти тысяч, а вышло всего 600 человек.
Мы работали именно в тех местах, где были наибольшие потери, и огромное количество пропавших без вести.
Редко попадались спонтанные братские могилы, сформированные непосредственно после битвы. Местные жители или немцы стаскивали в канавы или в воронки по несколько человек, иногда по нескольку десятков человек, и засыпали их. Получалась импровизированная братская могила. А все, кто в ней находился, проходили в списках как без вести пропавшие.
Также мы работали на плацдармах в районе Красной Горки, в районе Спас-Деменска. Это плацдармы войск, которые пытались пробиться на помощь Ефремову. После этого там еще в течение года шли очень жесткие сражения (1942–1943). Гитлеровцы пытались уничтожить эти плацдармы, наши их пытались расширить. Там также зафиксировано очень много потерь.
Под Спас-Деменском находится кладбище, куда и мы, и многие поисковые отряды свозили эксгумированных бойцов и командиров, и перезахоранивали.
У «Судьбы» была сильная идеология. При всем различии политических взглядов мы сходились все на том, что в таком деле, как поиск и перезахоронение погибших все должно быть только добровольно и только абсолютно бескорыстно.
Поэтому, как сегодня говорят «черной археологией», когда в первую очередь ищут оружие, боеприпасы, ценные предметы, артефакты мы не занимались вообще.
Мы практически никогда не работали на немецких позициях. Немцев, если и находили, то только чисто случайно и редко. Зачастую, так называемые черные археологи нам помогали. Когда они где-то выкапывали оружие или бойцов, они то, что им приглянулось, собирали, а нам просто говорили, где лежат кости. Мы шли, искали медальоны, которые им были не нужны, эксгумировали и старались установить личность человека.
К сожалению, мне не привелось поучаствовать в нескольких экспедициях, в которых были явлены наиболее значительные результаты. К примеру, был найден командующий армией генерал Ракутин. Он был обнаружен именно нашим отрядом, опознан по генеральским нашивкам на шинели. Впоследствии криминалистическая экспертиза подтвердила, что это он. По форме черепа.
Я лично поднял многих бойцов и командиров. Помню, нашел лейтенанта, казаха по национальности, который погиб весной 1942 года, числился пропавшим без вести, и у него был заполненный медальон. Тут же удалось обнаружить его родственников в Казахстане, которые приезжали на место его гибели, на место захоронения.
Около трех сезонов подряд я выезжал с отрядом. А потом, после окончания института, как пошли все эти войны, я естественно от дела отошел. Отряд через некоторое время рассыпался. Часть ребят пошла работать в Военно-мемориальный центр минобороны после окончания института. Время от времени они продолжают выезжать.
— Именно под таким названием, отряд «Судьба»?
— Да, «Судьба».
— Какое впечатление на сознание молодого человека оказывает поиск?
— У меня были очень сложные впечатления. Поначалу был какой-то азарт поиска. Хотелось как можно больше бойцов поднять. Никто с нас ничего не спрашивал, но мы были настолько идеологически мотивированы сделать как можно больше для памяти защитников Родины, что работали от зари до поздних сумерек. Бывало, выезжали и весной и осенью. Впоследствии меня стал беспокоить вопрос, а нужно ли то, что мы делаем? Потому что земля взяла этих людей, стоило ли их тревожить?
С другой стороны, там где мы работали, большинство погибших было, так называемыми «верховыми». Иными словами, люди не были похоронены вообще. Они остались лежать на поле боя, истлели, а их кости оказались на глубине дерна, а иногда позеленевший на первый взгляд камень оказывался черепом. Таких, конечно, при любом раскладе надо собирать и перезахоранивать.
Главное, что я вынес из нашего дела — я понял масштаб и ужас той войны. Когда десятки, сотни трупов на достаточно ограниченной территории сосредоточены — это свидетельствует о чудовищном количестве жертв.
Все современные войны, в которых мне привелось участвовать, включая и последнюю, не сравнимы по гигантскому масштабу потерь, которые были понесены нашим народом в Великой войне.
Погибали молодые и здоровые люди, это было видно и по широким костям, по крепким зубам…. Погиб действительно цвет, элита России. Все лучшее, что было, осталось лежать на поле брани, почти все.
После работы в «Судьбе» я перестал читать военно-мемуарную литературу, которой до этого увлекался. Воспоминания, которые наплодили наши генералы и маршалы после победы в Великой Отечественной Войне — я просто не мог их видеть.
Изучив, то что происходило в первые годы войны на Смоленщине, в Подмосковье на Калужском направлении, я понял, что большинство наших военачальников на тот момент были бездари, безответственные бездари!
Среди них было крайне мало таких как Ефремов, Ракутин, которые не оставляли свои войска, доходили с ними до конца.
Подвиг генерала Ефремова я вспоминаю до сих пор и ставлю его в пример того, как должен вести себя военачальник.
Не по своей вине оказавшись в окружении он повел себя достойно. Действовать не оглядываясь на фланги ему предписывал Жуков, руководивший операцией. Хотя Ефремов предупреждал о том, что может оказаться в мешке.
Оставшись в котле с войсками, он мог оттуда эвакуироваться. За ним был прислан самолет. Ему был прислан приказ — покинуть свою армию. Он не выполнил этот приказ и пошел прорываться вместе со своей армией. Погиб. Он был тяжело ранен в ноги, а когда немцы стали к нему подходить — он застрелился. Был похоронен немцами с воинскими почестями, как русский генерал, павший на поле боя.
Очень жаль, что такие люди не дожили до Победы. Зачастую, те кто бросал своих солдат по приказу или без приказа, выжили, написали мемуары и остались в истории. А такие как Ефремов — в значительной степени забыты.
— А если сравнить мемуары советских военачальников и белогвардейских командиров, или офицеров Царской России, — в чем принципиальная разница?
— Царские военачальники редко использовали термин «Я». Они вообще старались о себе не писать. Они старались описывать события, сражения, рассказать о своих товарищах, но при этом свою роль не выпячивать. У большинства советских военачальников все иначе. Это касается не всех, но многие в литературе возводили себе постамент. С другой стороны, нельзя не заметить, что советским командирам удалось сломить врага в Великой войне, а царские проиграли и Первую мировую, и Гражданскую. Так что особо хвастаться тут нечем.
Беседовал Александр Кравченко