В первые три дня вместе с другим европейцем-добровольцем – русским гражданином Германии – сосредоточился на подготовке информационных сообщений, чтобы донести до Европы неизвестные ей факты и суждения. А после отправился на передовую – в Славянск.
«У меня была военная подготовка, – говорит Юрий с иронией. – Я в детстве охотился с ружьём в тайге, в Магаданской области. Какое-никакое знакомство с оружием. Собственно, в Славянске на блокпостах ополченцы стояли как раз с охотничьими ружьями. А Кургинян рассказывал про какие-то горы автоматов, которые якобы оставил в Славянске Стрелков».
Первое, что удивило Юрия в осаждённом городе: ничтожное присутствие российских добровольцев.Более 90% ополченцев – жители города и округи. «По прибытии я прошёл курс «молодого бойца», – рассказывает Юрченко. – Такой инструктаж проводят местные. Если в Новороссии и присутствуют российские инструкторы, то они отвечают за более серьёзную подготовку. Впрочем, я их не встречал. Мне лишь известно (не знаю, секрет это или нет), что ополченцам из Донецка помогали в Ростове осваивать захваченные танки и артиллерийские орудия».
Узнав, что Юрий писатель, начальник штаба пожелал сберечь его для пропагандистской работы. Но писать с чужих слов Юрченко не захотел (он мог делать это и во Франции, не отходя от компьютера). И стал первым официальным военкором в рядах ДНР – добывал информацию собственноручно.
Отход из Славянска Юрий вспоминает с болью: «Людей хватало – не хватало оружия. У «Оплота» Захарченко в Донецке были и танки, и артиллерия. «Восток» Ходаковского тоже был достаточно экипирован. Но чем они там заняты? Мне повезло: я был в Славянске, я видел чистую войну. Видел командира, который только воевал, не занимался бизнесом, ничего ни у кого не «отжимал». По законам военного времени он расстрелял двух командиров-мародёров. В Славянске был железный порядок, никакого разбоя, никаких ограблений. Розу на клумбе сорвать не могли – приходили спрашивать разрешения… В общем, когда мы вошли в Донецк, мне было с чем сравнивать. Я увидел бардак. Пьянь, казино, путаны… Стрелков стал арестовывать в Донецке ополченцев, которые вели себя неподобающим образом, – к нему сразу пожаловали местные командиры: мол, не трогай их, это наши лучшие бойцы!.. В итоге Стрелкова отозвали в Москву. Будучи офицером, пусть и отставным, он не мог не подчиниться».
В течение полутора месяцев после отхода из Славянска Юрий ездил по другим местам, где шли бои: Шахтёрск, Снежное, Саур-Могила, Иловайск. В Иловайске пообещал диабетику, мирному жителю, лекарство. Ходил по госпиталям в Донецке, искал, нашёл. Военкоровские машины разъехались, пришлось добираться в Иловайск на попутках.
– В той «газели» было шестеро ополченцев-автоматчиков, – говорит Юрий. – Я подумал, знают, как ехать. Оказалось, нет. Вижу – двигаемся по дороге, которая должна быть перекрыта украми. Старший молчит. Ну, думаю, и я лезть не буду. Только пистолет достал на всякий случай… Внезапно – дикий обстрел. Со всех сторон машину прошивают. Она подпрыгивает – видимо, стреляют из миномётов. Чудом проскочили. Никого не ранило! Ликуем! Я веду съёмку, смотрю на всё сквозь камеру… И вдруг понимаю, что машина встала. Поднимаю глаза. Вокруг всё пёстро от жёлто-голубых повязок и касок. Человек тридцать. Торчат стволы – автоматы, ручные пулемёты.
Я вырос на советских фильмах, советской литературе – сдаваться в плен нельзя… Сижу в глубине машины, им меня почти не видно, уж точно не видно мой пистолет. Они на взводе, разгорячённые – хорошо, что сразу машину не расстреляли. Стоит мне выстрелить (в себя или в кого-то из них) – сейчас же откроют по всем нам огонь. А все шестеро ополченцев молоды: от 20 до 30 лет. Не знаю, как бы сложилось, будь я один. Но в тот момент я подумал: так нечестно, я-то пожил, а они нет. Всё это какие-то секунды… Решаю, что пистолет украм отдавать нельзя, и прячу его между спинок сидений. Прячу и думаю: если сейчас он грохнется, то они дрогнут и всем нам хана… Туда же прячу телефон с дээнэровскими номерами».
Спасение – откуда не ждали
Бойцы ВСУ вытащили Юрия и других ополченцев из машины, повалили на землю, стали пинать, избивать прикладами, вонзать им штыки в ноги. Гоняли их по мосту под прицелом снайперов ополчения. Безрезультатно пугали незаряженным пистолетом у виска, требуя ценную информацию. Затем отвезли в свой штаб – в какую-то школу. Юрия со сломанными рёбрами и сломанной ногой поместили в железный шкаф во дворе школы. Там, в темноте, он познакомился с пленным Мирославом – словаком по национальности, гражданином Словакии.
«Эта группа укров была окружена, школу обстреливали. Каждую ночь они собирались прорываться и выводили нас на расстрел, однако в эти моменты ополченцы прекращали стрельбу, и укры решали остаться в школе ещё на сутки. А днём во двор школы, рядом с нашим ящиком, прилетали мины. Думать о смерти нельзя было – с ума сойдёшь. Мы просто смирились и сохраняли постоянную готовность к смерти на тот случай, если укры внезапно всё-таки решат нас застрелить. Нельзя было позволить им застать себя врасплох, показать страх, – рассказывает Юрий. – Из еды предлагались печенье и консервы. Я ничего не ел все эти шестеро суток. С моей ногой и рёбрами добраться до сортира я не имел возможности, а таскать меня они вряд ли бы стали – пристрелить могли, да и унижаться перед ними не хотелось.Я только воду пил, благо нам оставляли бутылки пустые. Мирослав выносил их».
В той группе вэсэушников был грузин Ираклий – начальник разведки Саакашвили до войны 2008 года. Когда он допрашивал Юрия, выяснилось, что поэт окончил Грузинский государственный университет театра и кино, играл в театрах Тбилиси, издал в Грузии свою первую книгу. На вопрос, говорит ли он по-грузински, Юрченко прочёл в оригинале стихотворение грузинского классика Галактиона Табидзе. Оказалось, что Галактион и Ираклий родились в одной деревне…
«В последний момент, когда вэсэушники решили покинуть школу и расстрелять пленных, Ираклий спас нас и отвёз в Курахово, в другой штаб ВСУ. Там пленные спали в подвале, на кафельном полу, на каких-то куртках. Мне с моими переломами досталась деревянная скамья. Кормили нормально, правда, повар был садист, захаживал к нам иногда, – вспоминает Юрий. – Следователь говорил мне: чтобы нам не подделывать твой стиль, напиши, что про фосфорные бомбы ты выдумал по указке Москвы (фосфорные бомбы запрещены конвенцией. – Ред.). Я отвечал: никто не поверит, я же гражданин Франции, Москва мне не указ… Нередко бойцы, только что потеряв своих соратников, приходили к нам и угрожали автоматами. А я по вредности своей как начну полемику раскручивать – про майдан, про Одессу. Через пару часов глядишь, а вэсэушник совсем другой человек уже. Автомат в стороне. Говорит: как же так, Юра, мы ведь могли бы не воевать, а вот так же сидеть и разговаривать, пусть и не соглашаясь…»
Через неделю пребывания Юрия в Курахово следователь отлучился, и Ираклий тайно вывез поэта. Ещё неделю он возил Юрия под вымышленным именем из штаба в штаб, из больницы в больницу, после чего обменял на трёх грузин и ещё двух командиров украинского батальона «Донбасс».
«Ираклий сказал, что я могу не скрывать его имя и эту историю. Да, он убеждённый противник России, но тем не менее он спас нас, смертников. Может быть, однажды мы с ним встретимся в бою, но стрелять друг в друга не будем, я в этом не сомневаюсь, – говорит поэт. – Когда я лежал в московском госпитале, меня навестил Стрелков и отдал мне свою медаль «За оборону Славянска». Разумеется, в Москву приехала моя супруга. Она всё поняла правильно. Хоть она у меня и француженка, но более русская, чем многие русские…»
Сейчас Юрий находится в Москве, работает над новым спектаклем. О дальнейших военных планах говорит туманно: «У меня нет ясной картины того, что там происходит. Будь там Стрелков, я был бы там».
А словак Мирослав, которого Юрий по-братски называет «сошкафником», живёт сейчас в его московской квартире и пытается получить политическое убежище. За участие в боевых действиях на Донбассе ему грозит в Словакии тюремный срок.
Сделай сам
«Россия-мать, исполни долг, прими в объятья брата. Донбасс несёт юго-восток на русский юго-запад». Это строчки из песни группы «Опасные». Её вокалист – 29-летний предприниматель в сфере рекламы Глеб Корнилов (по профессии – учитель русского языка и литературы). В отличие от некоторых других артистов, высказывающихся в своём творчестве на украинскую тему с русских патриотических позиций, он не только декламирует, но и действует. В июне Глеб организовал Фонд помощи Новороссии «Своих не бросаем». Получатели помощи – мирные граждане, социальные учреждения и защитники Новороссии.
Глеба подтолкнули к созданию собственного фонда две причины. Во-первых, ему не удалось найти организацию, которая, помогая Новороссии, обнародовала бы банковские выписки обо всех денежных операциях. Во-вторых, Глеб предпочитает быть уверенным, что «гуманитарка» дошла до своих адресатов. Поэтому он лично сопровождает грузы в Новороссию. Вместе с банковскими выписками его фонд выкладывает в открытый доступ видеозаписи отправки и получения груза.
«Помните знаменитые сто «КамАЗов», которые отправились в Новороссию осенью? Многие командиры и простые люди говорят, что до них ничего не дошло, – рассказывает Глеб. – В крупных городах – в Луганске и Донецке – люди что-то получают, а в областных городах и тем более в деревнях никто «гуманитарку» не видел. Тем временем на рынках и в магазинах продаётся российская продукция – все утверждают, что это «гуманитарка». Медикаменты отпускаются по цене, завышенной вчетверо. При том, что денег у людей нет. Я уверен: разворовывать «гуманитарку» в таких объёмах без попустительства чиновников ДНР и ЛНР невозможно. Почему российское руководство пускает это на самотёк – не понимаю. Когда наш фонд работал напрямую с ополченцами, всё удавалось. Они не взяли себе ни коробки. Мозговой, Дрёмов, Моторола, Гиви, Батя, ополченцы Перевальска, Брянки, Стахановки – никто из них ни разу не подвёл нас. Отправка груза от Москвы до получателя через ополченцев всегда занимает от трёх до семи дней (в зависимости от проблем на границе). Лишь один раз мы попробовали работать через чиновников Новороссии – и остались недовольны результатом. Другая угроза для «гуманитарки» – это, разумеется, ВСУ. В июле Порошенко назначил за уничтожение гуманитарных конвоев большие премии, поэтому диверсионные группы активно охотятся за ними».
Отправлять «гуманитарку» из России в Новороссию приходится нелегально. Чтобы не платить Российскому государству четверть стоимости груза, он должен получить статус гуманитарного. На это требуется месяц. Таким временем фонд и его адресаты не располагают. Соответственно машины пересекают границу тайно – не по асфальтовым дорогам. Впрочем, вряд ли это тайна для российских властей. Глеб уверен: они в курсе и сознательно не препятствуют фонду.
«В июле мы увидели Донецк вообще без людей, – вспоминает Глеб. – В час пик в центре там проезжала одна машина за пять минут. Это как прийти на Тверскую улицу в Москве и не увидеть ни одной машины. Картинка примерно такая же, как в голливудских фильмах про глобальные катастрофы. Сейчас народу на улицах гораздо больше. Люди уже не обращают никакого внимания на бомбёжки, хотя они могут накрыть любой район города. В центре Донецка красиво, улицы регулярно чистят, жизнь продолжается. А окраины города, особенно рядом с аэропортом, – руины. Только очертания разорванных на части самолётов и специализированной техники напоминают о том, что здесь был аэропорт. А так – просто Марс какой-то. Расчистить всё это можно будет только усилиями всего города».
По словам Глеба, лишь несколько градообразующих предприятий в Новороссии продолжают работу. В частности, Донецкий металлургический завод, Алчевский металлургический комбинат в ЛНР, некоторые шахты. Зарплаты выплачиваются с большими сокращениями, но всё равно они на вес золота. Другим людям работать попросту негде. В тех больницах, школах и детсадах, которые продолжают функционировать, работники трудятся в основном из энтузиазма.
«Не знаю, откуда большинство жителей берёт деньги. У кого-то остались накопления и продуктовые запасы. Может, сдают металлолом, срезая его с разрушенных объектов. Непонятно, как выживает население. Просто за счёт русского духа, несгибаемого. Те, кто не уезжает, – в основном идейные. Плюс те, кто не может уехать, – в основном старики. Многие из них помнят Великую Отечественную, и потому их уже ничем не испугаешь, – рассказывает Глеб. – Я много общался со всеми слоями населения и не встретил ни одного человека, который бы поддерживал Киев. Разумеется, война никому не нужна, все хотят мира, но желательно в составе России. Голосование за независимость было, конечно же, голосованием за Россию. У людей есть обида на то, что РФ медлит, но при этом люди по-прежнему доверяют российскому руководству. Удивительно, но никто из них в России не разочарован. Все убеждены: итог будет такой же, как с Крымом.В кабинетах Новороссии висят портреты Путина – люди надеются на него».
Глеб побывал во многих передрягах. Видел в Луганске танковый бой и налёты «Сушек». Вместе с ополченцами вывозил беженцев, находясь в «машине прорыва» (автомобиль, который движется впереди колонны). А в ноябре он поймал пулю в донецком аэропорту, когда раздавал отряду Моторолы каски и броники (оружием фонд не занимается).
«В фильмах показывают: ранили – падаешь. В жизни, оказывается, не так. Сперва я даже не заметил ранение. Подумал, что меня просто ударило плитой броника. Только через 10 минут обнаружил кровотечение. Через 20–30 минут меня доставили в первую больницу, затем – во вторую… Только в четвёртой больнице меня смогли принять. А препараты в моей капельнице оказались из нашей партии, которую мы поставили ещё в сентябре».
За время работы фонду удалось собрать почти 60 млн рублей. Сумма внушительная, но в масштабах России – крохи. Глеб относится к этому с пониманием: граждане России разуверились во всевозможных фондах и всюду видят подвох. Но стоит лишь донести до людей, что фонд отчитывается за каждую копейку, и люди станут жертвовать, уверен Глеб. Если о фонде расскажут по федеральному телевидению и каждый гражданин страны пожертвует хотя бы 10 рублей, – этого хватит, чтобы спасти Новороссию.
Вал добровольцев
Другую помощь (негуманитарную, как называют её ополченцы) тоже курирует доброволец из РФ – 28-летний Александр Жучковский. По образованию – историк, по роду занятий – журналист, по политическим пристрастиям – член незарегистрированной российской национал-демократической партии. Проходил службу в российских пограничных морских войсках по призыву. В ополчении – с мая прошлого года. В первые два с половиной месяца участвовал в боях в Славянске и Семёновке, затем полностью занялся вопросами снабжения. Собирает средства и закупает в России бронемашины, беспилотники, комплектующие для оружия, обувь, форму.
– Из Новороссии выехало от 2 до 3 миллионов человек (при изначальном населении в 6,5 млн. – Ред.), – рассказывает Александр. – Когда Луганск был в блокаде, его покинуло 70% жителей. В Донецке осталось 40% населения – там есть вода, свет, связь. Люди уезжали из города, когда начались обстрелы в конце лета, а также в январе-феврале, когда обстрелы были просто беспрецедентными. Многие, пользуясь перемирием, едут сейчас из России обратно, чтобы повидаться с близкими.
Треть беженцев выехала на Украину, две трети – в Россию. Украинское государство, как правило, не даёт возможности мирным жителям избежать войны. Оно занимается обустройством беженцев лишь иногда – из пропагандистских соображений. Большинство людей, кто бежит на Украину, – это женщины и дети. Мужчины боятся ехать туда, поскольку в них видят боевиков и шпионов. Большинство людей после пережитого просто не видит возможности жить в этом враждебном государстве. Кроме того, люди опасаются, что война может распространиться на другие области Украины, и не хотят туда.
– Во время чеченских кампаний 90-х и нулевых годов большинство населения России реагировало на сообщения о гибели мирных граждан в Чечне довольно безучастно – мол, это не наши люди, чужие. В Киеве и во Львове к населению Новороссии относятся примерно так же?
– Как мне рассказывают знакомые, половина украинцев радуется уничтожению русского населения, а половина не верит в то, что это происходит. Есть, конечно, люди, которые не одобряют политику Киева, но они в основном молчат. Подобно тому, как в России несогласные выходят на улицы с украинскими флагами, выйти с русским флагом на Украине нельзя: сразу попадёшь в СБУ, а в особых случаях и пулю можно схлопотать.
А вот в России отношение к жертвам Новороссии, наоборот, весьма небезучастное. Ни в чеченские кампании, ни в осетинскую кампанию не было такого вала российских добровольцев. Их счёт сейчас идёт на тысячи.
– Много ли натовских наёмников на украинской стороне?
– Процент наёмников в ВСУ сопоставим с процентом российских добровольцев в ополчении – примерно десятая часть. В основном это инструкторы. Как правило, граждане Польши.
– Российская пресса сообщает со ссылкой на уполномоченного ДНР по правам человека Д. Морозову, что около 15% населения республики сочувствуют Киеву. Прокомментируете?
– Не знаю, откуда берутся эти или другие цифры. Сторонники Киева в Новороссии наверняка есть – получают же ВСУ информацию от кого-то. Сколько таких людей – не знаю. Мне, как ополченцу, никто не признается в такой позиции. Но они в меньшинстве, это точно. Одна российская газета недавно писала, что половина жителей Макеевки поддерживают Украину, – бред полнейший. Если в людей стреляют, как они могут сочувствовать той стороне? Да, кто-то считает повинными в войне обе стороны, но ненависть к ВСУ превалирует.
– Хочет ли население Славянска, чтобы в их городе вновь объявились ополченцы и началась война?
– Немного лукавый вопрос. Может, это покажется кому-то циничным, но в Великую Отечественную армия и партизаны думали в первую очередь об освобождении оккупированных территорий. И не спрашивали у людей, живущих в оккупации, что для них хуже – оккупация или война.
– Что скажете напоследок?
– Не надо обольщаться насчёт перемирия. Война возобновится с новой силой. Ополчение и мирное население Новороссии по-прежнему нуждаются в поддержке российского общества и российских властей.
http://argumenti.ru/toptheme/n480/393436