СЛОВО ЛАУРЕАТА
У
этой премии не только имя Солженицына — в ней его личность и его вера в
будущее русской литературы, в её путь. Я благодарен за всё, что получаю
с этой премией, но понимаю, что получил когда-то новую жизнь, прочитав
«Архипелаг Гулаг». Сказать, что влияние этой книги было на меня
огромно — значит ничего не сказать. В неё вписана и моя судьба.
«Карабас, лагерная пересылка под Карагандою, имя которой стало
нарицательным, за несколько лет прошло полмиллиона человек… » Мне
казалось тогда, что это послание. Представьте, что на лагерной вышке
стоял с автоматом вчерашний школьник… Каждую ночь он думал об одном:
почему я? И должен был однажды осознать, что до него под тем же небом,
на том же пятачке земли задавали этот вопрос столько пропавших и
погибших людей.
Мне
не стыдно за написанное, мои полжизни, то есть двадцать лет — это
постоянная литературная работа, но передо мной стоят писатели, судеб
которых я не прожил. Распутин, Бородин, Екимов, Астафьев… Я каждому
обязан, человечески, особенно Астафьеву. Я могу сказать, что воспринял
их правду, пережив как свою — и не отрекался ни от неё, ни от своих
убеждений.
Я
убеждён, что литература нужна как правда. Если лишь человек может быть
источником правды, то, передав его состояние в конкретных жизненных
обстоятельствах, мы и узнаем её: настоящую, подлинную. И если мы хотим
знать правду о человеке, то должны узнать её всю, какой бы ни была она
неудобной, неугодной для кого-то или мучительной.
Только
поэтому писатель обязан быть реалистом. Когда людей учили лгать — учили
отказывать себе подобным в праве на сострадание. И спасительно каждое
слово правды, то есть в нём всегда заключается спасение: достоинство
чьё-то спасённое, свобода или даже жизнь.
Я
верю в это, но так воспитан русской литературой — да и она учила не
одно поколение: состраданию, понятиям о добре и зле. Если я что-то знаю и
понимаю о своём народе, о его жизни, то знаю и понимаю опять же
благодаря литературе. Литература воспитывает чувства, то есть она меняет
что-то в самом человеке. Это как покаяние… Но литература может внушать
обществу моральное беспокойство — и на многое давать моральное право. В
ее власти — смена моральных представлений своего времени. Теперь многим
кажется, что учиться нечему и не у кого… Что знание народной жизни само
по себе не обязательно и ни к чему не обязывает… Но тогда откуда взяться
честности во взгляде на себя и свою жизнь? И почему же, например, Чехов
всё же отправился на Сахалин?
Мы
люди, но мы должны многое понимать и чувствовать, пережить, чтобы
оставаться людьми. Сделавшись человеком, получаешь не право на свободу
или на счастье — а душу. И писать о человеке — значит рассказывать
историю его души. Смысл и совесть литературы, её душа — это народ. О
народности русской литературы замолчали, перестав испытывать сочувствие к
человеку. Я говорю о девяностых, когда обещанное обновление социальной и
экономической жизни обернулось распадом, нищетой. От народа требовали
жертв, народ приносили в жертву. Миллионы — и такую плату считали
сознательно неизбежной. Почему? За что? Но таких вопросов не задавали.
На такие вопросы не отвечали. Трагедия русского народа должна была
показываться — оптимистической или дурацкой, бессмысленной: было и есть
только это идеологическое задание. Но сколько можно отворачиваться от
его боли? И это вопрос не к власти — а к интеллигенции.
Олег ПАВЛОВ
|