Анна Мохова, Донецк ДНР, 01.01.2015.
Сейчас здесь происходят страшные исторические события и здесь творится История. И я считаю, что мне, как журналисту, рассуждать о ней по новостным сюжетам, интернет-блогам или с чужих слов было бы не корректно. В июле информационный абсурд в рассказах о войне достиг своего апогея, в связи с чем возникло решение приехать сюда.
– Желая разобраться в ситуации, ты продолжаешь оставаться на стороне Донбасса. Почему?
– Когда я была в украинском плену, мне задавались точно такие же вопросы: почему Донбасс, а не Киев? Все довольно просто: потому что война идет на Донбассе, а не в Киеве. Именно здесь происходят обстрелы мирного населения, больниц, школ и если бы я рассказывала бы об этом, находясь в Киеве, Днепропетровске или в Харькове, это были бы все те же рассказы с чужих слов.
По факту население Донбасса является пострадавшей стороной. На Украине был Майдан, где проходили митинги и народные выступления. Там же начались захваты зданий и полетели «коктейли Молотова». И никто не будет спорить, что именно в итоге этих выступлений на Украине пролилась первая кровь.
В Донецке и на Юго-Востоке Украины ситуация, по сути, копировала события главной площади Киева. Но на Майдане Янукович не использовал армию для того, чтобы воевать с людьми, которые выступали против него. Не использовал танки и артиллерию
Сегодня его можно называть «предателем» и «трусом», и, возможно, если бы он действовал бы жестче, количество погибших с обоих сторон было бы много меньшим, однако можно сказать, и то, что он выдержал некие международные нормы…
На донецкий «Майдан» новая самопровозглашенная власть Украины армию отправила, не считаясь ни с международными нормами, ни со здравым смыслом. Соответственно, именно Донбасс является пострадавшей стороной и именно поэтому я оказалась здесь, в Донецке.
Но чтобы объективно разобраться в происходящем, действительно нужно побывать на обеих сторонах конфликта. Так получилось, что на этой стороне я была в качестве журналиста, а на той – в качестве военнопленной. Тем не менее, наблюдать и фиксировать какие-то конкретные вещи можно в любом качестве. Тем более, что у меня, слава богу, случилась возможность проанализировать увиденное позже, в спокойной обстановке.
Журналист на войне
– В качестве кого ты здесь работала?
– До конца июля я работала журналистом крымского телеканала. 4 августа меня пригласили работать в пресс-службу ДНР, где собралась команда людей из разных стран и с разными убеждениями. Их задачей было посещение мест обстрелов и фиксация разрушений. Максимально объективная фиксация фактов без каких-либо наших умозаключений. Данные, которые можно было бы предъявить как свидетельства в дальнейшем.
Мы получали о фактах обстрелов из разных источников: Министерство обороны ДНР, личные контакты с ополченцами, активно сотрудничали с МЧС, пожарными, милицией и прочими структурами, которые здесь на тот момент были. Нас обеспечили транспортом и разрешительной документацией.
– Возможно ли подавать информацию объективно, не занимая позицию одной из сторон?
– Лично для меня нет принципиальной разницы, в каких условиях работать с информацией. Война или мирное время, проведение журналистских расследований или спортивный сектор. Везде есть вещи, для публикации которых необходимо тщательно и беспристрастно разобраться во всем. Касательно военной ситуации – здесь то же самое, и работают те же принципы. Разница в том, что тут от этого зависят жизни людей, ну и, конечно же, есть бОльшие личные риски.
Украинские СМИ до сих пор ухитряются транслировать мировой общественности, что ополченцы стреляют сами в себя, и что ВСУ не обстреливают мирных жителей. Однако есть объективные свидетельства: маркировка снарядов, их полета, количество жертв и разрушений - все это можно отследить и зафиксировать.
Нашей задачей было присутствие на месте, по которому производились артиллерийские обстрелы. Мы фиксировали, с какой стороны прилетали снаряды, какие разрушения они произвели, собирали свидетельства населения под видеозапись, осколки снарядов с маркировкой, чтобы было возможно найти виновного.
Сейчас уже европейцы начинают немного понимать, что здесь на самом деле происходит.
На момент, когда было сформировано подразделение военных корреспондентов, европейские журналисты здесь практически отсутствовали, и было сложно им чего-либо доказать. Мы собирали фото и видеофакты, позволяющие проводить расследования. После наших публикаций на Донбассе стали появляться иностранные журналисты, и наше подразделение обеспечивало им проход в зону разрушений и военных действий.
Журналистская этика и правда необъявленной войны
– Должен ли журналист в "горячей точке" ходить в гражданской одежде и быть безоружным?
– Журналист, равно как и любой другой человек, должен соответствовать месту и ситуации, в которой он находится. Я считаю, что на этой войне понятие об этике или какой-либо морали изначально не соблюдались. О какой этике можно говорить, когда правительство направляет свою армию воевать с мирным населением своей же страны?
С точки зрения украинских чиновников, получение аккредитации на территории ДНР и ЛНР незаконно и является сотрудничеством с террористами. В этом случае для того, чтобы получить доступ к информации, нужно носить военную форму.
Война на Юго-Востоке Украины – это необъявленная война. Она до сих пор официально не признана мировым сообществом.
Парковка для инвалидов ОБСЕ в центре Донецка ДНР 01.01.2015.
Ситуация стала меняться, когда количество военнопленных с обеих сторон достигло критического уровня. Тогда возникла необходимость в переговорах. До этого момента украинская сторона отрицала возможность ведения каких-либо переговоров в принципе.
При этом с украинской стороны было много погибших, наличие которых не признавалось, так как они участвовали в «Антитеррористической операции», в которой по определению не может быть таких больших потерь, как на войне. В такой ситуации попадание плен – это шаг в никуда. Я это наблюдала, когда наш коллега-журналист попал в плен. Тогда и начались переговоры, что послужило толчком для создания Комиссии по делам военнопленных ДНР.
Журналисты в плену
– О каком журналисте идет речь?
– Юрий Юрченко – французский журналист, поэт-драматург, русский писатель, который 20 лет прожил во Франции, где создал свой театр.
французский журналист, поэт, драматург, Юрий Юрченко, после украинского плена стал инвалидом
Когда на Донбассе начались военные действия, он посчитал своим долгом быть здесь. Он приехал сюда и без купюр отражал события в Донецке и Славянске.
Помимо журналистских материалов он создал множество литературных произведений. Когда он попал в плен к нацгвардии Украины, это стало огромной бедой.
В то время эти нацгвардейцы как раз находилось в окружении. Они сами были в ситуации «жизнь или смерть». И, если бы своевременно комиссия не начала работу, то не факт, что он вернулся бы живым. В плену его сделали инвалидом: его постоянно били, морили голодом и держали в металлическом шкафу, который нацгвардейцы выносили на места обстрелов, а сами прятались в укрытие.
– Ты тоже была в плену, расскажи, как ты туда попала и что с тобой там происходило?
– Вечером 24 августа к нам поступила информация об обстреле Ханженково, и мы с напарником Алексеем Шаповаловым выехали на место.
Военкоры ДНР должны были ходить в военной форме и носить оружие, так как у ополчения не было людей для нашей охраны. При этом оружие у нас было скорее стабилизирующим фактором. Я не знаю ни одного случая, когда военный корреспондент применил бы оружие против человека.
С другой стороны, мирные жители постоянн обращались к нам за помощью. Мы помогали оперативно связаться с теми, кто мог помочь вывезти детей и инвалидов.
Как представители СМИ, мы были в курсе многих событий. Одной из наших обязанностей было распространение телефонов «горячих линий» и, если мы могли кому-то помочь, мы это делали.
В Ханженково, приехав на точку, мы не сразу поняли, где проводился обстрел. Очевидных подтверждений ему не было, а жители указывали разные места. Один из местных вызвался нас проводить, и мы выехали в сторону Коммунара. В результате мы приехали на украинский блокпост, который не был никак обозначен. Там не было ни украинских флагов, ни флагов ДНР. Бойцы были одеты в разномастную военную форму без знаков различия. Так как журналистские удостоверения были у нас при себе, мы решили объясниться.
На блокпосту мы предъявили документы, после чего нас начали избивать. У моего коллеги был российский паспорт, поэтому ему досталось больше – после первого же блокпоста половина лица у него была опухшей. А после первого допроса у Алексея было сломано ребро и очень много других физических повреждений. Впоследствии мы находились с ним в одной камере, но в первые дни нас допрашивали и содержали порознь.
– Как содержали в плену, вас пытали?
– По-разному. Нас провезли по пяти разным точкам. После освобождения мои товарищи попросили меня написать книгу о пребывании в плену. В ней я описывала все эти места и условия. Книга скоро выйдет. Наверно, украинские службы смогли бы успешно конкурировать с какими-либо турагентствами в области организации экстрим-туров.
Есть много литературных произведений, в которых описываются места содержания военнопленных. Мы по очереди опробовали все эти варианты. Мы побывали и в яме, и в холодном подвале, где были долго прикованы к полу наручниками, и при непрерывном освещении и в кромешной тьме. Нас пристегивали наручниками к шведской стенке наподобие распятья – так удобнее было производить избиения.
В войсках мне грозили изнасилованием, которое не состоялось по причине объявленной боевой тревоги.
Мой напарник Алексей Шаповалов незадолго до начала военных действий планировал съездить в туристическую экскурсию по Украине. Таким своеобразным образом он как бы воплотил свою мечту...
– Вы запомнили места, в которых вы находились?
– Сначала нас с завязанными глазами возили по разным местам. Поэтому фиксировать в точности, в какой местности мы находись было практически невозможно. Тем не менее, мы старались определить местонахождение по разным признакам: расспрашивали у других военнопленных, которых видели мельком, слышали обрывки разговоров охраны, иногда из-под повязки удавалось увидеть шапки каких-то документов.
После выхода из плена мы посмотрели видеохронику тех дней и узнали, что Коммунары через пару дней после нашего пленения перешли в руки ополченцев. Там были обнаружены массовые захоронения, зафиксированные, в том числе, миссией ОБСЕ. Там тогда стоял батальон «Айдар», в руки к которому, судя по всему, мы и попали. Люди, которые нас перевозили и с нами общались, всегда были в балаклавах, поэтому мы не видели лиц.
Анекдоты и зверства "Айдара"
– То есть вас допрашивали и избивали именно «айдаровцы»?
– Не только.
От блок-поста до места нашего заключения СБУ в городе Изюм, мы побывали в пяти местах. Изначально мы попали в батальон «Айдар», потом «гостили» в подразделении, все бойцы которого, до того как пошли служить, занимались боевыми искусствами. Возможно, это была разведка, но это уже был точно не «Айдар». Мы присутствовали на поле, по масштабам похожем на на летное, с большими радарами.
Затем нас привезли на шахту. Позже мы установили, что это шахта «Коммунар». Там меня на протяжении полутора суток держали привязанной к каким-то металлическим конструкциям. Там нас не били, но находиться в полуподвешенном состоянии, без еды, такой промежуток времени - это весьма неприятно. Последним местом, где нас держали, была комендатура в городе Изюм, оттуда мы уехали на обмен. В большинстве мест, где мы находились, мы подвергались избиениям.
Все российские журналисты - шпионы Путина!
– С какой целью вас били – хотели что-то узнать или просто «удовольствия» ради?
– По всей видимости, в украинской армии существуют какие-то стандарты и предписания командования о том, что любой журналист, ведущий съемку на стороне ополчения, обязательно является шпионом и действует по личному распоряжению президента РФ Путина.
Поэтому украинские военнослужащие и СБУшники, которые над нами издевались, задавали один и тот же вопрос: «Почему ты въехала на территорию Украины через незаконный въезд (пункт перехода российско-украинской границы) в Изварино?». На что я им отвечала, что, во-первых, нигде не написано, что это незаконный въезд. Там есть российская таможня и украинская, где проверяются документы.
Во-вторых, летом на многих пропускных пунктах украинской границы российских журналистов пытались не пропускать. Даже если не предъявлять удостоверение СМИ, то камера или штатив, были достаточным аргументом для украинских таможенников для создания проблем. Более того, в это время на Украину из России не допускались лица мужского пола в возрасте от 16-ти до 55-ти лет, и на законодательном уровне это было анонсировано. На всех российских журналистов навешивался ярлык агентов ФСБ или каких-либо других российских спецслужб.
Именно так украинская сторона преподносила ситуацию мировому сообществу. Основными вопросами пыток были: «Кто твой куратор?», «С какими спецслужбами ты общалась?». А так как я выпускала журнал по боевым искусствам, то общаться мне приходилось с огромным количеством людей, которые не чужды и различным спецслужбам, при этом совсем не обязательно российским.
А поскольку журнал выходил на Украине, то как раз сотрудников СБУ среди них было больше всего. Многие обвинения в точности повторяют распространенные у нас анекдоты. Вот только когда все это предъявляется тебе в качестве обвинения, то ты вдруг понимаешь, что нет достаточных аргументов, чтобы это опровергнуть.
– То есть?
– Например, мне на полном серьезе говорили, что я агент Путина, и они с полной уверенностью считали, что я могу позвонить президенту России.
Более того, украинские военные требовали чтобы я ему позвонила и под видеозапись сказала, что нахожусь в украинском плену и что меня сейчас расстреляют, потому что он меня предал. Это при том, что сюда я приехала по заданию редакции и осталась здесь по собственной инициативе. Такие обвинения абсурдны, равно как и попытки заставить меня позвонить ему по телефону.
Кроме того, председатель СБУ Валентин Наваливайченко тогда официально заявил, что мы с Алексеем Шаповаловым являемся личными советниками Игоря Стрелкова по информационной политике, и этот украинский деятель с высокой трибуны объявил, что мы подписали об этом признательные показания.
Казалось бы, по статусу это серьезный человек, а сочиняет небылицы и несет их в массы...
При нормальной законодательной базе его заявления можно было бы рассматривать, как клевету.
28 на 28 за 28 - или как меняют ВСУ
– Как долго вы были в плену, и на каких условиях стороны договаривались об обмене?
– В плену мы находились 28 дней. Как стороны договорились об обмене, я не знаю, так как переговоры шли без нашего участия. Но я знаю точно, что меня искали разные люди – и крымчане и различные общественные организации, - однако реальную работу произвела Комиссия по обмену пленных, которую тогда возглавлял Виталий Герасименко.
Комиссия смогла найти контакты и войти в более-менее договорные отношения с разными структурами – как со стороны ополчения, так и с украинской.
Правда, при любом удобном случае украинская сторона пытается нарушить эти соглашения: большинство пленных к нам возвращаются в плачевном состоянии: избитыми, покалеченными. Причем это касается не только ополченцев, но и активистов, и даже случайно схваченных мирных людей. Документы и личные вещи украинская армия пленным не возвращает. А находиться в зоне военных действий без документов довольно опасно, так как свои же могут арестовать.
Комиссия по делам военнопленных, которая сейчас переживает не лучшие времена, разработала механизм восстановления хоть каких-то документов. Я очень благодарна ребятам, которые рисковали своей жизнью для нашего спасения.
– В чем именно был их риск?
– На любой непризнанной войне имеет место торговля оружием и военнопленными. Организовав обмены, ребята из комиссии вторглись в чьи-то финансовые интересы, что увеличило личные риски, которых и так на войне достаточно. За 1,5-2 месяца они освободили порядка трехсот человек. Когда они выходили на передовую для переговоров, то неоднократно попадали под обстрелы. И, как это ни противно признать, их обстреливали с обеих сторон. На все переговоры они шли без оружия, предварительно согласовав это с командирами бузирующихся рядом подразделений...
– Когда вас освободили?
– Из плена нас освободили 21 сентября. Это произошло недалеко от Донецка в районе Константиновки. Формат обмена – 28 на 28. Обменивали украинских военных на как бы ополченцев ДНР. Хотя по факту, среди наших 28 человек к ополчению имели отношения только четверо, включая нас с Лешей. Остальные были гражданскими активистами, писателями и просто случайными людьми, чем-то не понравившимися украинским силовикам.
– Если правильно понял, то украинские военные позволяют себе обменивать простых мирных жителей на собственных силовиков – это так?
– Буду говорить только то, что видела своими глазами. В городе Изюм, где нас с Алексеем держали в камере, приковав к полу наручниками, за неделю до обмена к нам был «подселен» третий человек. Звали его Александр, 1962 года рождения. Его в одних трусах вытащили из собственного дома в Славянске, четыре дня избивали, требуя признать, что он ополченец с позывным Монгол.
Так долго он держался лишь потому, что когда-то в молодости воевал в Афганистане, где испытал на себе разные вещи. После продолжительных избиений он вынужден был оговорить себя и еще нескольких своих знакомых, также мирных жителей. Он старался называть тех мужчин, которые уже уехали из Славянска и тех, кто могли выдержать многочисленные побои.
В результате, по его наводке в Славянске был взят парень, которого тоже пытали, и он признался в «содействии» этому, так называемому, Монголу. Остальные заключенные – простые граждане, из которых даже не все разделяли взгляды ДНР и не имели совершенно никакого отношения к военным действиям, но их держали в плену и обменяли на украинских военных.
Что касается содержания военнопленных в условиях военного времени, учитывая, что война никем не признана и никакие международные нормы там не действуют, можно сказать, что в Изюме с нами обращались жестко, но корректно.
Более того, я благодарна некоторым изюмским сотрудникам, которые старались нас поддержать, давали какие-то книги, бумагу и ручку.
Человеку из мирного пространства наверно будет сложно это понять. Мы находились в летней одежде в подвале, а на улице было три градуса тепла. При этом кормили по утрам и вечерам, и то не всегда. Замечу, что еды не хватало не только заключенным, но и самим военнослужащим, которые за нами присматривали.
В туалет выводили также дважды в сутки по три минуты. Над головой были постоянно включены лампы дневного света… Но нас не забили до смерти, мы не сошли с ума, да и с голоду никто не умер...
Во всех этих условиях возникают обидные случайности, в результате которых пленные погибают. Например, украинские военные после первых пяти дней допросов, пыток, и итогового подписания протоколов, продолжали надеяться на то, что мы можем сознаться в том, что мы агенты ФСБ или других спецслужб России. Для этого по ночам они врывались в наши камеры и стреляли из автоматов поверх голов. Таким способом они пытались выбить из нас случайное «откровенное» признание.
Подобные методы дознавания применялись не только к нам, но и ко многим заключенным вне зависимости от степени их «вины».
В одной из соседних камер сидела красивая девочка лет двадцати, она общалась с охранниками и старалась помочь: мыла посуду и помогала в приготовлении пищи. Как-то ночью ее случайно убили выстрелом в грудь – то ли патроны оказались не холостыми, то ли случайно выстрелили ниже, чем хотели. Смерть наступила практически мгновенно. Это происходило возле нашей двери. После чего ее тело увезли в неизвестном направлении.
Тогда мы думали, что нас тоже расстреляют, чтобы убрать свидетелей, но этого не произошло. В охране стояли все-таки вменяемые люди, и их роковая ошибка никак не отразилась на нас, а человек, который произвел выстрел, был отстранен от работы.
Информационную войну на украинской территории проиграла все-таки Россия
– Если говорить об информационной войне, есть ли в ней какие-нибудь правила?
– А есть, кому их устанавливать?
Несмотря на то, что невозможно, находясь здесь, оставаться совсем нейтральным, журналистам не стоит забывать свое прямое назначение. И, если уж говорить об информационной политике, то я считаю, что информационную войну на украинской территории проиграла все-таки Россия. Очень большой объем необъективной информации попал в прессу, и мы сейчас вынуждены разгребать последствия этих вбросов. Непосредственное назначение военкоров – донести объективную информацию.
– Почему ты уверена, что мы проиграли информационную войну?
– Я была в плену, видела бойцов. Люди искренне не понимают, что на самом деле происходит, не понимают, для чего мы работаем. В итоге проигранной информационной войны рвутся дружеские связи, рушатся семьи и брат идет войной на брата в самом буквальном смысле слова.
У меня есть много родственников в Киеве, с которыми мы уже давно не общаемся и даже не переписываемся. У моего брата жена киевлянка, у нее две сестры в Киеве, которые всегда были объективными и воспринимали местную пропаганду критически. Но сейчас они близки к тому, чтобы считать нас врагами.
Мои друзья и родственники считают меня шпионом. Еще год назад это было бы дико как для меня, так и для них.
Анна Мохова и автор материала Кирилл Нестеров, Царь-пушка в Донецке ДНР, 01.01.2015.
