Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Четверг, 28.03.2024, 22:47
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Люблю Отчизну я... [3]
Стихи о Родине
Сквозь тьму веков... [9]
Русская история в поэзии
Но не надо нам яства земного... [2]
Поэзия Первой Мировой
Белизна - угроза черноте [2]
Поэзия Белого Движения
Когда мы в Россию вернёмся... [4]
Поэзия изгнания
Нет, и не под чуждым небосводом... [4]
Час Мужества пробил на наших часах [5]
Поэзия ВОВ
Тихая моя Родина [14]
Лирика
Да воскреснет Бог [1]
Религиозная поэзия
Под пятою Иуды [26]
Гражданская поэзия современности

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


Нет, и не под чуждым небосводом... (2)
СЕВЕРОВОСТОК
 
(1920)
 
"Да будет Благословен приход твой, Бич Бога, которому
я служу, и не мне останавливать тебя".
 
 Слова св. Лу, архиепископа Турского, обращенные к Атилле
 
Расплясались, разгулялись бесы
По России вдоль и поперек.
Рвет и крутит снежные завесы
Выстуженный северовосток.
 
Ветер обнаженных плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Черный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоемов,
Красных туч и пламенных годин.
 
Этот ветер был нам верным другом
На распутьях всех лихих дорог:
Сотни лет мы шли навстречу вьюгам
С юга вдаль -- на северо-восток.
Войте, вейте, снежные стихии,
Заметая древние гроба:
В этом ветре вся судьба России --
Страшная безумная судьба.
 
В этом ветре гнет веков свинцовых:
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
 
Что менялось? Знаки и возглавья.
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах -- дурь самодержавья,
Взрывы революции в царях.
Вздеть на виску, выбить из подклетья,
И швырнуть вперед через столетья
Вопреки законам естества --
Тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне ль, даве ль -- всё одно и то же:
Волчьи морды, машкеры и рожи,
Спертый дух и одичалый мозг,
Сыск и кухня Тайных Канцелярий,
Пьяный гик осатанелых тварей,
Жгучий свист шпицрутенов и розг,
Дикий сон военных поселений,
Фаланстер, парадов и равнений,
Павлов, Аракчеевых, Петров,
Жутких Гатчин, страшных Петербургов,
Замыслы неистовых хирургов
И размах заплечных мастеров.
 
Сотни лет тупых и зверских пыток,
И еще не весь развернут свиток
И не замкнут список палачей,
Бред Разведок, ужас Чрезвычаек --
Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик
Не видали времени горчей.
 
Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
Жги войной, усобьем, мятежами --
Сотни лет навстречу всем ветрам
Мы идем по ледяным пустыням --
Не дойдем и в снежной вьюге сгинем
Иль найдем поруганный наш храм, --
 
Нам ли весить замысел Господний?
Всё поймем, всё вынесем, любя, --
Жгучий ветр полярной преисподней,
Божий Бич! приветствую тебя.
 

БОЙНЯ
 
(ФЕОДОСИЯ, ДЕКАБРЬ 192O)
 
Отчего, встречаясь, бледнеют люди
И не смеют друг другу глядеть в глаза?
Отчего у девушек в белых повязках
Восковые лица и круги у глаз?
 
Отчего под вечер пустеет город?
Для кого солдаты оцепляют путь?
Зачем с таким лязгом распахивают ворота?
Сегодня сколько? полтораста? сто?
 
Куда их гонят вдоль черных улиц,
Ослепших окон, глухих дверей?
Как рвет и крутит восточный ветер,
И жжет, и режет, и бьет плетьми!
 
Отчего за Чумной, по дороге к свалкам
Брошен скомканный кружевной платок?
Зачем уронен клочок бумаги?
Перчатка, нательный крестик, чулок?
 
Чье имя написано карандашом на камне?
Что нацарапано гвоздем на стене?
Чей голос грубо оборвал команду?
Почему так сразу стихли шаги?
 
Что хлестнуло во мраке так резко и четко?
Что делали торопливо и молча потом?
Зачем, уходя, затянули песню?
Кто стонал так долго, а после стих?
 
Чье ухо вслушивалось в шорохи ночи?
Кто бежал, оставляя кровавый след?
Кто стучался и бился в ворота и ставни?
Раскрылась ли чья-нибудь дверь перед ним?
 
Отчего пред рассветом к исходу ночи
Причитает ветер за Карантином:
-- "Носят ведрами спелые грозды,
Валят ягоды в глубокий ров.
 
Аx, не грозды носят -- юношей гонят
К черному точилу, давят вино,
Пулеметом дробят их кости и кольем
Протыкают яму до самого дна.
 
Уж до края полно давило кровью,
Зачервленели терновник и полынь кругом.
Прохватит морозом свежие грозды,
Зажелтеет плоть, заиндевеют волоса".
 
Кто у часовни Ильи-Пророка
На рассвете плачет, закрывая лицо?
Кого отгоняют прикладами солдаты:
-- "Не реви -- собакам собачья смерть!"
 
А она не уходит, а всё плачет и плачет
И отвечает солдату, глядя в глаза:
-- "Разве я плачу о тех, кто умер?
Плачу о тех, кому долго жить..."
 
 
ТЕРРОР
 
Собирались на работу ночью. Читали
                           Донесенья, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
                           Зевали. Пили вино.
 
С утра раздавали солдатам водку.
                           Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
                           Сгоняли на темный двор.
 
Снимали с них обувь, белье, платье.
                           Связывали в тюки.
Грузили на подводу. Увозили.
                           Делили кольца, часы.
 
Ночью гнали разутых, голых
                           По оледенелым камням,
Под северо-восточным ветром
                           За город в пустыри.
 
Загоняли прикладами на край обрыва.
                           Освещали ручным фонарем.
Полминуты работали пулеметы.
                           Доканчивали штыком.
 
Еще недобитых валили в яму.
                           Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русскою песней
                           Возвращались в город домой.
 
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
                           Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
                           Целовали милую плоть.
 
 
КРАСНАЯ ПАСХА
 
Зимою вдоль дорог валялись трупы
Людей и лошадей. И стаи псов
Въедались им в живот и рвали мясо.
Восточный ветер выл в разбитых окнах.
А по ночам стучали пулеметы,
Свистя, как бич, по мясу обнаженных
Мужских и женских тел.
                                    Весна пришла
Зловещая, голодная, больная.
Глядело солнце в мир незрячим оком.
Из сжатых чресл рождались недоноски
Безрукие, безглазые... Не грязь,
А сукровица поползла по скатам.
Под талым снегом обнажались кости.
Подснежники мерцали точно свечи.
Фиалки пахли гнилью. Ландыш -- тленьем.
Стволы дерев, обглоданных конями
Голодными, торчали непристойно,
Как ноги трупов. Листья и трава
Казались красными. А зелень злаков
Была опалена огнем и гноем.
Лицо природы искажалось гневом
И ужасом.
                                    А души вырванных
Насильственно из жизни вились в ветре,
Носились по дорогам в пыльных вихрях,
Безумили живых могильным хмелем
Неизжитых страстей, неутоленной жизни,
Плодили мщенье, панику, заразу...
 
Зима в тот год была Страстной неделей,
И красный май сплелся с кровавой Пасхой,
Но в ту весну Христос не воскресал.
 
 
ТЕРМИНОЛОГИЯ
 
"Брали на мушку", "ставили к стенке",
                           "Списывали в расход" --
Так изменялись из года в год
                           Речи и быта оттенки.
"Хлопнуть", "угробить", "отправить на шлёпку",
                           "К Духонину в штаб", "разменять" --
Проще и хлеще нельзя передать
                           Нашу кровавую трепку.
Правду выпытывали из-под ногтей,
                           В шею вставляли фугасы,
"Шили погоны", "кроили лампасы",
                           "Делали однорогих чертей".
Сколько понадобилось лжи
                           В эти проклятые годы,
Чтоб разъярить и поднять на ножи
                           Армии, классы, народы.
Всем нам стоять на последней черте,
                           Всем нам валяться на вшивой подстилке,
Всем быть распластанным с пулей в затылке
                           И со штыком в животе.
 
 
ГОЛОД
 
Хлеб от земли, а голод от людей:
Засеяли расстрелянными -- всходы
Могильными крестами проросли:
Земля иных побегов не взрастила.
Снедь прятали, скупали, отымали,
Налоги брали хлебом, отбирали
Домашний скот, посевное зерно:
Крестьяне сеять выезжали ночью.
 
Голодные и поползни червями
По осени вдоль улиц поползли.
Толпа на хлеб палилась по базарам.
Вора валили на землю и били
Ногами по лицу. А он краюху,
В грязь пряча голову, старался заглотнуть.
Как в воробьев, стреляли по мальчишкам,
Сбиравшим просыпь зерен на путях,
И угличские отроки валялись
С орешками в окоченелой горстке.
 
Землю тошнило трупами, -- лежали
На улицах, смердели у мертвецких,
В разверстых ямах гнили на кладбищах.
В оврагах и по свалкам костяки
С обрезанною мякотью валялись.
Глодали псы оторванные руки
И головы. На рынке торговали
Дешевым студнем, тошной колбасой.
Баранина была в продаже -- триста,
А человечина -- по сорока.
Душа была давно дешевле мяса.
И матери, зарезавши детей,
Засаливали впрок. "Сама родила --
Сама и съем. Еще других рожу"...
 
Голодные любились и рожали
Багровые орущие куски
Бессмысленного мяса: без суставов,
Без пола и без глаз. Из смрада -- язвы,
Из ужаса поветрия рождались.
Но бред больных был менее безумен,
Чем обыденщина постелей и котлов.
 
Когда ж сквозь зимний сумрак закурилась
Над человечьим гноищем весна
И пламя побежало язычками
Вширь по полям и ввысь по голым прутьям, --
Благоуханье показалось оскорбленьем,
Луч солнца -- издевательством, цветы -- кощунством.
 
 
Ф. СОЛОГУБ
 
***
Умертвили Россию мою,
Схоронили в могиле немой!
Я глубоко печаль затаю,
Замолчу перед злою толпой.
 
Спи в могиле, Россия моя,
До желанной и светлой весны!
Вешней молнии брызнет струя,
И прольются весенние сны,
 
И разбудят Россию мою,
Воззовут от могильных ночей!
Я глубоко тоску затаю,
Я не выдам печали моей.
 

Гонимой судьбой
 
«Забыла ты полет орлиный
Для буйно-бредового сна,
И чашу горечи змеиной
Должна ты осушить до дна.
 
Ты, поклонившаяся Змию,
Осквернена пред Судным Днем!» –
Так я хулил мою Россию,
Но Бог обжег меня огнем.
 
Сверкающие гневно струи
Свергались на меня и жгли,
Сладчайшие, чем поцелуи
И вздохи матери-земли.
 
Свивались в огненные реки
Змеино-злобные слова.
Мне стало ясно, что вовеки
Душа горящая жива.
 
Громам внимал я без боязни,
И улыбался, онемев,
И понял неизбежность казни,
Благословляя Божий гнев.
 
Пускай умру, убит грозою,
Но никогда, Россия-мать,
Тебя, гонимую судьбою,
Не стану злобно проклинать.
 

В кольцах Змия
 
Как сладко мы тебя любили,
Россия милая моя,
И как безумно погубили
Под свист чужого соловья!
 
Как обратили мы нелепо,
Чужим внимая голосам,
В тоскливо-мглистый сумрак склепа
Великой славы светлый храм!
 
Но в напряженных кольцах Змия,
Меня обнявших и алтарь,
В тебя, несчастная Россия,
Я верю, верю, как и встарь!
 
Молюсь, тоскою пламенея,
Чтобы опять ты расцвела,
Мечте мила, как Дульцинея,
И, как Альдонса, весела!
 

Воскреснем!
 
В дни созидаемого ада
Сам утешения найдешь.
Опять в Россию верить надо,
Событий отвергая ложь.
 
Легко Россия победима,
Как в те забытые года,
Когда от степи и от Крыма
К нам за ордою шла орда,
 
Когда то шведы, то поляки,
То сам надменный Бонапарт
Границ передвигали знаки
Над тесной пестротою карт.
 
Но неожиданно из пепла
Россия возникала вновь.
Молись, чтоб Русь опять окрепла,
И сердце к чуду приготовь.
 
Могильный камень снова треснет,
Отрадно-вешний грянет гром,
И наша родина воскреснет,
Опять спасенная Христом.
 

А. АХМАТОВА
 
Петроград, 1919
 
И мы забыли навсегда,
Заключены в столице дикой,
Озера, степи, город
И зори родины великой.
В кругу кровавом день и ночь
Долит жестокая истома…
Никто нам не хотел помочь
За то, что мы остались дома,
За то, что, город свой любя
А не крылатую свободу
Мы сохранили для себя
Его дворцы, огонь и воду.
 
Иная близится пора,
Уж ветер смерти сердце студит,
Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.
 

* * *
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
 
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
 
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
 
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час;
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
 

***
Ты - отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.
 
Для чего, лихой ярославец,
Коль еще не лишился ума,
Загляделся на рыжих красавиц
И на пышные эти дома?
 
Так теперь и кощунствуй, и чванься,
Православную душу губи,
В королевской столице останься
И свободу свою полюби.
 
Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Знаешь сам, ты и в море не тонешь,
И в смертельном бою невредим.
 
Да, не страшны ни море, ни битвы
Тем, кто сам потерял благодать.
Оттого-то во время молитвы
Попросил ты тебя вспоминать.
 

Н. ГУМИЛЁВ
 
Память
 
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
 
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.
 
Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
 
Дерево да рыжая собака,
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, Память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.
 
И второй… Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.
 
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
 
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
 
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
 
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это, или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
 
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.
 
Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
 
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
 
И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
 
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо: но всё пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
 
Крикну я… Но разве кто поможет, —
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
 
 
Заблудившийся трамвай
 
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
 
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
 
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
 
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
 
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
 
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
 
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
 
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
 
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
 
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
 
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
 
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
 
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
 
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
 
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
За службу верную мою…
 

За службу верную мою
Пред родиной и комиссаром
Судьба грозит мне, не таю,
Совсем неслыханным ударом.
 
Должна комиссия решить,
Что ждет меня — восторг иль горе:
В какой мне подобает быть
Из трех фатальных категорий
 
Коль в первой — значит суждено:
Я кров приветный сей покину
И перееду в Camp Cournos
Или в мятежную Куртину.
 
А во второй — я к Вам приду —
Пустите в ход свое влиянье:
Я в авиации найду
Меня достойное призванье.
 
Мне будет сладко в вышине,
Там воздух чище и морозней,
Оттуда не увидеть мне
Контрреволюционных козней.
 
Но еслиб рок меня хранил
И отказался бы я в третей,
То я останусь там где был,
А вы стихи порвите эти.
 

Левин, Левин, ты суров…
 
Левин, Левин, ты суров,
Мы без дров,
Ты ж высчитываешь триста
Мерзких ленинских рублей
С каталей
Виртуозней даже Листа.
 
В пятисотенный альбом
Я влеком
И пишу строфой Роснара,
Но у бледных губ моих
Стынет стих
Серебристой струйкой пара.
 
Ах, надежда всё жива
На дрова
От финляндцев иль от чукчей,
А при градусах пяти,
Уж прости,
Сочинять нельзя мне лучше.
 

Если плохо мужикам…
 
Если плохо мужикам,
Хорошо зато медведям,
Хорошо и их соседям
И кабанам, и волкам.
 
Забираются в овчарни,
Топчут тощие овсы,
Ведь давно издохли псы,
На войну угнали парней.
 
И в воде озер — морей
Даже рыба недозрела,
Рыло высунула смело,
Ловит мух и комарей.
 
Полно! Всадники — конь о конь!
Пешие — плечо с плечом!
Посмотрите: в Волге окунь,
А в воде зубастый сом.
 
Скучно с жиру им чудесить,
Сети ждут они давно,
Бросьте в борозду зерно,
Принесет оно сам-десить.
 
Потрудись, честной народ,
У тебя ли силы мало,
И наешься до отвала,
Не смотря соседу в рот.
 

Мой час
 
Еще не наступил рассвет,
Ни ночи нет, ни утра нет,
Ворона под моим окном
Спросонья шевелит крылом,
И в небе за звездой звезда
Истаивает навсегда.
 
Вот час, когда я всё могу:
Проникнуть помыслом к врагу
Беспомощному и на грудь
Кошмаром гривистым вскакнуть.
Иль в спальню девушки войти,
Куда лишь ангел знал пути,
И в сонной памяти ее,
Лучом прорезав забытье,
Запечатлеть свои черты,
Как символ высшей красоты.
 
Но тихо в мире, тихо так,
Что внятен осторожный шаг
Ночного зверя и полет
Совы, кочевницы высот.
А где-то пляшет океан,
Над ним белесый встал туман,
Как дым из трубки моряка,
Чей труп чуть виден из песка.
Передрассветный ветерок
Струится, весел и жесток,
Так странно весел, точно я,
Жесток — совсем судьба моя.
 
Чужая жизнь — на что она?
Свою я выпью ли до дна?
Пойму ль всей волею моей
Единый из земных стеблей?
Вы, спящие вокруг меня,
Вы, не встречающие дня,
За то, что пощадил я вас
И одиноко сжег свой час,
Оставьте завтрашнюю тьму
Мне также встретить одному.
 

М. ВОЛОШИН
 
НА ДНЕ ПРЕИСПОДНЕЙ
 
                           Памяти А. Блока и Н. Гумилева
 
С каждым днем всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
 
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
 
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца -- Русь!
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
 
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
 
 
ГОТОВНОСТЬ
 
                           Посв. С. Дурылину
 
Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?
 
Апокалиптическому Зверю
Вверженный в зияющую пасть,
Павший глубже, чем возможно пасть,
В скрежете и в смраде -- верю!
 
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: "Ты прав, что так судил!
 
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало:
Господи! Вот плоть моя".
 
 
ПОТОМКАМ
 
(ВО ВРЕМЯ ТЕРРОРА)
 
                  Кто передаст потомкам нашу повесть?
Ни записи, ни мысли, ни слова
К ним не дойдут: все знаки слижет пламя
И выест кровь слепые письмена.
Но, может быть, благоговейно память
Случайный стих изустно сохранит.
Никто из вас не ведал то, что мы
Изжили до конца, вкусили полной мерой:
Свидетели великого распада,
Мы видели безумья целых рас,
Крушенья царств, косматые светила,
Прообразы Последнего Суда:
Мы пережили Илиады войн
И Апокалипсисы революций.
 
Мы вышли в путь в закатной славе века,
В последний час всемирной тишины,
Когда слова о зверствах и о войнах
Казались всем неповторимой сказкой.
Но мрак и брань, и мор, и трус, и глад
Застигли нас посереди дороги:
Разверзлись хляби душ и недра жизни,
И нас слизнул ночной водоворот.
Стал человек -- один другому -- дьявол;
Кровь -- спайкой душ; борьба за жизнь -- законом;
И долгом -- месть.
                                    Но мы не покорились:
Ослушники законов естества --
В себе самих укрыли наше солнце,
На дне темниц мы выносили силу
Неодолимую любви, и в пытках
Мы выучились верить и молиться
За палачей, мы поняли, что каждый
Есть пленный ангел в дьявольской личине,
В огне застенков выплавили радость
О преосуществленьи человека,
И никогда не грезили прекрасней
И пламенней его последних судеб.
 
Далекие потомки наши, знайте,
Что если вы живете во вселенной,
Где каждая частица вещества
С другою слита жертвенной любовью
И человечеством преодолен
Закон необходимости и смерти,
То в этом мире есть и наша доля!
 
 
ПОСЕВ
 
Как земледел над грудой веских зерен,
Отобранных к осеннему посеву,
Склоняется, обеими руками
Зачерпывая их, и весит в горсти,
Чуя
Их дух, их теплоту и волю к жизни,
И крестит их, --
                           так я, склонясь над Русью,
Крещу ее -- от лба до поясницы,
От правого до левого плеча:
И, наклонясь, коленопреклоненно
Целую средоточье всех путей --
Москву.
 
Земля готова к озимому посеву,
И вдоль, и поперек глубоким плугом
Она разодрана, вся пахоть дважды, трижды
Железом перевернута,
Напитана рудой -- живой, горючей, темной,
Полита молоньей, скорожена громами,
Пшеница ядрена под Божьими цепами,
Зернь переполнена тяжелой, дремной жизнью,
И семя светится голубоватым, тонким,
Струистым пламенем...
 
Да будет горсть полна,
Рука щедра в размахе
И крепок сеятель!
Благослови посев свой, Иисусе!
 
 
МОЛИТВА О ГОРОДЕ
 
(ФЕОДОСИЯ -- ВЕСНОЙ 1918 Г.)
 
                           С.А. Толузакову
 
И скуден, и неукрашен
         Мой древний град
В венце генуэзских башен,
         В тени аркад;
Среди иссякших фонтанов,
         Хранящих герб
То дожей, то крымских ханов --
         Звезду и серп;
Под сенью тощих акаций
         И тополей,
Средь пыльных галлюцинаций
         Седых камней,
В стенах церквей и мечетей
         Давно храня
Глухой перегар столетий
         И вкус огня;
А в складках холмов охряных --
         Великий сон:
Могильники безымянных
         Степных племен;
А дальше -- зыбь горизонта
         И пенный вал
Негостеприимного Понта
         У желтых скал.
 
Войны, мятежей, свободы
         Дул ураган;
В сраженьях гибли народы
         Далеких стран;
Шатался и пал великий
         Имперский столп;
Росли, приближаясь, клики
         Взметенных толп;
Суда бороздили воды,
         И борт о борт
Заржавленные пароходы
         Врывались в порт;
На берег сбегали люди,
         Был слышен треск
Винтовок и гул орудий,
         И крик, и плеск,
Выламывали ворота,
         Вели сквозь строй,
Расстреливали кого-то
         Перед зарей.
 
Блуждая по перекресткам,
         Я жил и гас
В безумьи и в блеске жестком
         Враждебных глаз;
Их горечь, их злость, их муку,
         Их гнев, их страсть,
И каждый курок, и руку
         Хотел заклясть.
Мой город, залитый кровью
         Внезапных битв,
Покрыть своею любовью,
         Кольцом молитв,
Собрать тоску и огонь их
         И вознести
На распростертых ладонях:
         Пойми... прости!
 
 
ЗАКЛЯТЬЕ О РУССКОЙ ЗЕМЛЕ
 
Встану я помолясь,
Пойду перекрестясь,
Из дверей в двери,
Из ворот в ворота --
Утренними тропами,
Огненными стопами,
Во чисто поле
На бел-горюч камень.
 
Стану я на восток лицом,
На запад хребтом,
Оглянусь на все четыре стороны:
На семь морей,
На три океана,
На семьдесят семь племен,
На тридцать три царства --
На всю землю Свято-Русскую.
 
Не слыхать людей,
Не видать церквей,
Ни белых монастырей, --
Лежит Русь --
Разоренная,
Кровавленная, опаленная
По всему полю --
Дикому -- Великому --
Кости сухие -- пустые,
Мертвые -- желтые,
Саблей сечены,
Пулей мечены,
Коньми топтаны.
 
Ходит по полю железный Муж,
Бьет по костём
Железным жезлом:
"С четырех сторон,
С четырех ветров
Дохни, Дух!
Оживи кость!"
 
Не пламя гудит,
Не ветер шуршит,
Не рожь шелестит --
Кости шуршат,
Плоть шелестит,
Жизнь разгорается...
 
Как с костью кость сходится,
Как плотью кость одевается,
Как жилой плоть зашивается,
Как мышцей плоть собирается,
Так --
 встань, Русь! подымись,
Оживи, соберись, срастись --
Царство к царству, племя к племени.
 
Кует кузнец золотой венец --
Обруч кованный:
Царство Русское
Собирать, сковать, заклепать
Крепко-накрепко,
Туго-натуго,
Чтоб оно -- Царство Русское --
Не рассыпалось,
Не расплавилось,
Не расплескалось...
 
Чтобы мы его -- Царство Русское --
В гульбе не разгуляли,
В плясне не расплясали,
В торгах не расторговали,
В словах не разговорили,
В хвастне не расхвастали.
 
Чтоб оно -- Царство Русское --
Рдело-зорилось
Жизнью живых,
Смертью святых,
Муками мученных.
 
Будьте, слова мои, крепки и лепки,
Сольче соли,
Жгучей пламени...
Слова замкну,
А ключи в Море-Океан опущу.
Категория: Нет, и не под чуждым небосводом... | Добавил: rys-arhipelag (12.01.2009)
Просмотров: 946 | Рейтинг: 0.0/0