Кисмет… От судьбы не уйдёшь… Теперь в маленькой ферме под Екатеринодаром, к счастью, не было ни жены, ни детей, мысль о судьбе которых Лавр Георгиевич настойчиво гнал от себя, но были всё те же верящие в него, как в Бога, офицеры. И разрешить все муки по-крымовски Корнилов не смел. Судьба должна решить сама, и грешно опережать её… В комнату вошёл Хаджиев и остановился на пороге, ожидая каких-либо указаний.

- Хан, - глухо произнёс Верховный, поднимая на него воспалённые глаза, - пойдёмте осмотрим позицию. Возьмите бинокль.

Выйдя из фермы, Корнилов, опираясь на свою массивную палку, направился к Черноморскому вокзалу. Заметив в поле две фигуры, красные открыли стрельбу. Лавр Георгиевич не обратил на это внимания, он быстро шёл вперёд, краем уха слыша, как позади него шепчет молитву адъютант. Подбежавший офицер расположенной рядом батареи обратился к нему:

- Господин корнет, попросите Верховного от имени офицеров батареи вернуться, так как впереди обстрел ещё сильнее!

- А? Что? – оглянулся Корнилов, не замедляя шага. – Сильный обстрел?.. Где Миончинский? Спасибо вам, господа! Не беспокойтесь… Я сейчас! – он перепрыгнул лужу, обронив при этом папаху, и стал осматривать позицию, поднеся к глазам бинокль. – Хан, подайте мне, пожалуйста, папаху!

Адъютант лежал на земле возле лужи. Улучив момент, когда стрельба чуть стихла, он вскочил и подал генералу головной убор.

- Ну что, Хан, жарковато? Не бойтесь, пули нас не тронут! – сказал Лавр Георгиевич, двигаясь дальше.

- Ваше Высокопревосходительство, я прошу вас дальше не идти! – воскликнул Хаджиев.

- Не всякий гром бьёт, а и бьёт да не по нас. Хан, вы сами говорили когда-то, что если человеку суждено умереть, то его убьёт собственная тень. Кисмет!

- Бережёного и Бог бережёт!

- Хан, прилягте здесь, а я пойду до наблюдательного пункта, - произнёс Корнилов, удаляясь. – Предлагаю вам я это не потому, что вы боитесь, а просто чтобы уменьшить цель. А то, действительно, эти негодяи нас заметили!

- Ваше Высокопревосходительство! Я дал слово Таисии Владимировне, что буду всюду с вами. Хотя я увеличиваю цель, но всё же разрешите идти с вами!

Лавр Георгиевич поморщился. Некстати вспомнил Хан о жене, некстати… В своё время, покидая Быхов, Корнилов вырезал своё изображение из семейной фотокарточки, чтобы, в случае попадания её в руки «товарищей» им было сложно догадаться, чья это семья. Острым лезвием ножа отделил он тогда себя от семьи на фотографии, а теперь таким же острым лезвием отсекал от себя все мысли о ней. Семья оставалась по ту сторону его служения, семья оставалась без него, осиротевшей, как на том снимке…

- Хорошо, идёмте!  

Пули, действительно, не тронули ни Верховного, ни его адъютанта, и после осмотра позиций они благополучно возвратились на ферму. Ужинал в тот вечер Лавр Георгиевич в кампании генерала Казановича. Борис Ильич рассказывал подробности своего прорыва в Екатеринодар:

- После беспорядочной ружейной трескотни «товарищи» разбежались, и мы вступили на Ярмарочную улицу. Не встречая сопротивления, мы двинулись вперёд. Редкие большевики, которые нам попадались, принимали нас за своих: мы их тут же приканчивали. Конные разъезды мы подманивали к себе, называя известные большевистские части. Так мы переловили шестнадцать всадников. Добыл я себе вместо своей клячи прекрасного коня под офицерским седлом, - генерал довольно улыбнулся. – При осмотре казарм на Ярмарочной мы узнали, что там содержится девятьсот пленных австрийцев. Караулит их ещё команда, поставленная Кубанским правительством. Я приказал унтеру продолжать караул и поддерживать среди пленных порядок…

- Борис Ильич! – покачал головой Корнилов. – Надо же было немедленно вывести этих пленных из города! Ведь там могли оказаться чехословаки, пригодные для пополнения наших обескровленных частей!

- Простите, Лавр Георгиевич, но в тот момент я был уверен, что мы вот-вот займём Екатеринодар…

Верховный вздохнул:

- Продолжайте.

- Мы достигли Сенной площади. Отряд я разделил на две части. Одну оставил на углу Ярмарочной, другую – на юго-западном углу площади. Обе имели в своём распоряжении по одному пулемёту. На площади стали появляться повозки, направляющиеся на позиции. Среди них была одна с хлебом и несколько с оружием. Мы захватили их. Никаких сведений о наших частях я не имел и послал своего ординарца Хопёрского доложить Маркову или Кутепову о том, что мы заняли Сенную и ускорить движение, но он не смог найти их, зато обнаружил, что охрана города в месте нашего прорыва занята красными, которые, видимо, не догадываются о нашем присутствии. Я понял, что подкреплений нам не дождаться и решил, что дожидаться рассвета, имея в наличие двести пятьдесят человек, в центре расположения противника – это верная гибель. Мы снова двинулись по Ярмарочной улице, выдавая себя за Кавказский отряд, идущий занимать окопы впереди города. Мирно беседуя с большевиками, мои люди просочились сквозь них, и лишь когда потянулся наш обоз, они спохватились и открыли стрельбу нам в тыл. Несколько повозок вывезти не удалось, но большая часть успела проскочить. В том числе, повозка с артиллерийскими снарядами.

Корнилов слушал Казановича и не мог не восхищаться своим старым боевым товарищем. Какой подлинный полководческий талант, какая решимость и находчивость! Тяжело раненому - прорваться в город, добыть оружие, лошадей и уйти из-под носа у противника, имея при себе лишь двести пятьдесят человек – по истине, славное дело! Ах, если бы ещё не сумятица, в которой отряд утратил связь с другими частями! Если бы Марков со своими орлами успел поддержать этот блестящий прорыв! Как знать, может быть, Екатеринодар уже был бы взят! Какая возможность упущена! Но, если удалась такая вылазка, так, может быть, и не столь безнадёжная затея – штурм, как утверждают Деникин и другие?

- Я думаю повторить атаку всеми силами. Ваш полк будет у меня в резерве, и я двину его в решительную минуту. Что вы на это скажете?

- По-моему, нужно непременно атаковать! – кивнул Казанович, чуть поморщившись от боли в перебитом плече. – Уверен, что атака удастся, раз вы лично будете ею руководить!

- Конечно, мы все можем при этом погибнуть, но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония.

- Я согласен с вами, Лавр Георгиевич, - Борис Ильич сделал несколько глотков кипятка, который приходилось пить из-за отсутствия чая.

- Вот, лишились мы Митрофана Осиповича… - с горечью произнёс Корнилов. – Какая тяжёлая потеря… Такое отважное, благородное, чистое сердце билось в его груди. Мы стольким обязаны ему… Все эти страшные месяцы он был рядом. Я всегда и во всём мог доверять ему… И, вот, его больше нет. Страшно терять таких людей, Борис Ильич… И больно.

Казанович опустил голову. Он впервые понял, насколько одинок Верховный, насколько тяжела для него эта утрата близкого, несмотря на разницу лет, человека, и всей душой посочувствовал ему. Желая как-то развеять мрачное настроение Корнилова, Борис Ильич сказал:

- А помните, Лавр Георгиевич, нашу первую встречу в Кашгаре? Неправда ли, славное было время!

При упоминании Кашгара лицо Верховного прояснилось. Он любил вспоминать то время. Время своей молодости, опасных путешествий, разведывательных операций, исследований загадочных просторов Афганистана, Индии, Китая… Лавр Георгиевич знал несколько восточных языков, писал стихи на таджикском, прекрасно разбирался в восточной истории, знал наизусть произведения персидских поэтов, которые, будучи в хорошем расположении духа, любил декламировать. Восточный период был самым счастливым в его жизни, именно в Туркестане раскрылись главные его таланты – разведчика и исследователя. Никогда позднее, даже занимая высокие посты, не имел возможности столь полно реализовать свои многогранные способности, не испытывал столь полного удовлетворения от работы, не достигал столь цельного существования, даваемого сознанием нахождения себя на своём месте, полной гармонии внутри себя. За время службы Лавр Георгиевич написал ряд научных работ, которые нашли признание даже заграницей, сделав там его имя известным наряду со многими прославленными исследователями востока. Те дни немногословный и не охочий до откровений Корнилов всегда вспоминал с особенным удовольствием, подробно и красочно рассказывал о них слушателям.

А начиналось всё двадцать лет тому назад, когда он, выпускник Михайловского артиллерийского училища, закончивший Николаевскую военную академию «с занесением фамилии на мраморную доску с именами выдающихся выпускников Николаевской академии в конференц-зале Академии», выбрал местом службы далёкий Туркестан. Там состоялась его первая разведывательная вылазка, предпринятая без ведома начальства. Непреступной цитаделью возвышалась на берегу Аму-Дарьи, у выхода из ущелья Гинду-Куш крепость Дейдади, построенная англичанами в Афганистане для защиты своих индийских владений на дальних подступах. Бдительны были афганцы, и страшной смертью грозила русским разведчикам попытка узнать план укреплений крепости, а потому оных добыть не удавалось. Крупный исследователь Центральной Азии, начальник четвёртой Туркестанской линейной бригады генерал Ионов очень огорчался этому факту и не раз сетовал на неприступность цитадели. Однажды сокрушения генерала дошли до слуха капитана Корнилова. В тот же вечер он попросил у благоволившего к нему за тягу к знаниям и исследованиям генерала трёхдневный отпуск и, получив его, направился к знакомым туркменам, язык которых знал, как родной, а потому имел возможность сойтись с ними довольно коротко. После недолгого разговора туркмены согласились быть его проводниками. Обрив голову, сбрив усы и надев афганский полосатый халат, Корнилов вместе с проводниками-туркменами ночью переправились через Амур-Дарью и на рассвете, передохнув на постоялом дворе, они достигли крепости. Внезапно к ним подъехал всадник, и туркмены шёпотом успели предупредить капитана, что это – афганский офицер, охраняющий Дейдади.

- Кто вы и куда едете? - спросил всадник.

- Великий Абдурахман, эмир Афганистана, собирает всадников в конный полк, - ответил Корнилов с поклоном. – Я еду к нему на службу.

- Да будет благословенно имя Абдурахмана! – сказал афганец и уехал.

Лавр Георгиевич хладнокровно подъехал к крепости, отмечая каждую деталь, сделал пять фотоснимков, произвёл съёмку двух дорог, ведущих к российской границе и, проехав среди бела дня полсотни вёрст по неприятельской территории, переправился обратно на свой берег…

После вылазки в Дейдади командование стало посылать молодого офицера с целью получения самых разных сведений об этих малоизвестных краях. Шведские и британские географы изучали территорию Кашгарии, считавшейся древней, таинственной и почти неисследованной страной, их находки произвели сенсацию в научном мире. В то же самое время Лавр Георгиевич с двумя помощниками изучал этот загадочный край, встречался с китайскими чиновниками и предпринимателями, налаживал агентурную сеть. 18 месяцев путешествовал Корнилов по Кашгарии, районам Тянь-Шаня, вдоль границ Ферганы, Семиречья, Индии и Тибета, находясь в поле зрения британской разведки, внимательно следящей за передвижениями русских. Итогом этой командировки стала подготовленная им книга «Кашгария или Восточный Туркестан», ставшая весомым вкладом в географию, этнографию, военную и геополитическую науку.

За эту экспедицию Корнилов был награждён орденом Св. Станислава 3-й степени и вскоре получил новое задание: на этот раз путь его лежал в малоизвестные районы Восточной Персии. Во время этой экспедиции и совершил Лавр Георгиевич беспримерный поход по «Степи отчаяния», жаркой пустыне, изображаемой на картах Ирана белым пятном с надписью «неисследованные земли». Сотни вёрст бесконечных песков, ветра, обжигающих солнечных лучей, пустыня, где почти невозможно было найти воду, а единственной пищей были мучные лепёшки – все путешественники, пытавшиеся прежде изучить этот опасный район, погибали от нестерпимой жары, голода и жажды, поэтому британские исследователи обходили «Степь отчаяния» стороной. Русские разведчики под командованием Корнилова стали первыми европейцами, которые прошли этот путь. И не только прошли, но привезли с собой богатейший географический, этнографический и военный материал, который позднее Лавр Георгиевич широко использовал в своих очерках, публиковавшихся в Ташкенте и Петербурге.

А потом была Индия: Бомбей, Дели, Пешавар, Агра… Наблюдения за британскими военнослужащими, анализ состояния колониальных войск, контакты с британскими офицерами, которым было уже знакомо его имя, и, как итог - «Отчёт о поездке по Индии», опубликованный Генштабом через два года.

Последний раз в полюбившихся его сердцу краях Лавр Георгиевич побывал восемь лет назад. Пять месяцев он путешествовал по Западной Монголии и Кашгарии с целью ознакомления с вооружёнными силами Китая у границ России и следом отправился в Петербург, куда был отозван из Пекина, где занимал пост военного агента. В Китае Корнилов прослужил четыре года. Он изучал китайский язык, путешествовал, изучал быт, историю, традиции и обычаи китайцев. Намереваясь написать большую книгу о жизни современного Китая, Лавр Георгиевич записывал все свои наблюдения. Одним из самых ярких эпизодов стало разведывание тайны отряда китайских войск, обучаемого по европейскому образцу и тщательно скрываемого от сторонних глаз. Чтобы разузнать всё об этом загадочном подразделении, Корнилов оделся в пышный китайский балахон, покрыл голову шапочкой с шишечками мандаринов и поехал в город, где дислоцировался китайский отряд. Там он называет себя губернатором какой-то провинции, чуть ли не посланником Богдыхана, его встречают почестями, и отряд проходит церемониальным маршем прямо перед взором русского агента, которому, как посланнику «сына неба», докладывают всё, что он должен знать…

Все эти нахлынувшие воспоминания ненадолго рассеяли тяжёлые мысли, не покидавшие Верховного. Оживившись, он с удовольствием перебрал в памяти дорогие мгновения. И кому, как не Казановичу, служившему в тех далёких краях, было лучше понять Лавра Георгиевича. Было и Борису Ильичу, что вспомнить о тех днях, об удивительном крае под названием Кашгария. Сколько ещё неисследованного осталось там! Сколько неописанного! Не хватало Корнилову времени заняться масштабным трудом, посвящённым загадочному и чарующему миру Востока, а ведь сколько материалов было собрано к нему, сколько записей составлено! Когда бы закончилась эта треклятая смута, так и взяться бы, и уйти с головой в эту работу, работу мирную и благодарную, восстановить в памяти все детали, вернуться вновь в ту благословенную пору…

- Да, Борис Ильич, время было не чета теперешнему…

- Могли ли мы думать тогда, Лавр Георгиевич, при каких обстоятельствах сведёт нас с вами судьба вновь…

Уже давно спустилась ночь, и ушёл отдыхать истомлённый и потерявший много крови Казанович, и стоны раненых за стеной стали тише, а Верховный не мог забыться сном. Он то ложился на кровать, представлявшую собой три голых доски с брошенным на них полушубком, то поднимался и снова и снова вглядывался в карту. Возникали в усталом мозгу картины минувшего, перепутанные, сменяющие друг друга, словно в калейдоскопе… «Степь отчаяния», плен, во время которого немцы так тщательно охраняли «склонного к побегу генерала», что запрещали всякие сношения с кем-либо и грозили смертной казнью всякому, кто поспособствует его намерениям, затем побег, трёхнедельные плутания в лесу без пищи в поисках границы Румынии, ночная переправа вплавь через Дунай… Не скупилась судьба на испытания, но самые горькие приберегала напоследок… Что-то будет ещё…

Под утро вспомнился путь на Дон. Быховскую тюрьму Лавр Георгиевич покинул вместе с верными текинцами, когда стало известно, что в Ставку направляется назначенный большевиками главковерх прапорщик Крыленко с матросами. Холодными ночами не привыкшие к морозам туркмены продирались сквозь атмосферу вражды, окутавшую их путь. Весть о приближении «шайки Корнилова» неслась по озлобленным деревням. В одну из ночей текинцы подверглись обстрелу со стороны красных. Пушки ударили в упор. В панике полк бросился врассыпную. Когда удалось собрать спасшихся, то выяснилось, что из четырёхсот всадников осталось лишь полторы сотни… Потрясённые текинцы пали духом, начались разговоры о необходимости сдачи большевикам. На донесение офицеров об этих настроениях, Лавр Георгиевич ответил:

- Господа, быть может, будет лучше, если я пойду и сам сдамся большевикам. Я не хочу, чтобы вы погибли из-за меня.

Сняв простой крестьянский полушубок, он надел генеральское пальто, вскочил на коня и обратился к текинцам с речью:

- По приказу генерала Духонина ваш полк должен сопровождать меня на Дон. Я, генерал Корнилов, не хочу верить в то, что текинцы собираются предать меня. Я даю вам пять минут на размышление, после чего, если вы всё-таки решите сдаваться, вы расстреляйте сначала меня. Я предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам.

После этих слов вперёд выехал ротмистр Натансон и, приподнявшись на стременах, закричал:

- Текинцы! Неужели вы предадите своего генерала! Не будет этого! Не будет!

- Не будет! – подхватила толпа.

- По коням! – скомандовал Натансон.

Тем не менее, продолжать путь, как было намечено, стало уже невозможно. В итоге полк разделился, а Корнилов решил ехать дальше один. Раздобыв подложные документы на имя румынского беженца и одевшись в простую поношенную одежду, он в одиночку добрался до Новочеркасска…

Как только стало светать, Лавр Георгиевич надел полушубок и, разбудив своего адъютанта, быстрым шагом отправился проститься с Неженцевым. Было шесть часов утра, но артиллерийская канонада уже громыхала вовсю. Верховный прошёл в рощу, где под молодой елью, на траве лежало покрытое полковым знаменем тело полковника. Корнилов откинул угол знамени и впился взглядом в дорогое лицо. Все самые горькие месяцы его жизни, кроме Быховского заключения, этот бесконечно преданный человек был рядом с ним, был его живым талисманом, и, вот, теперь судьба отняла его, отняла так, будто прежде, чем нанести последний удар Верховному, ей необходимо было избавиться от того, кто был к нему ближе всех, словно бы он одним существованием своим препятствовал ей, ограждая своего генерала от её смертоносной длани. И, вот, его не стало… Что-то будет теперь?.. Кисмет!

- Царствие небесное тебе, без страха и упрёка честный патриот Митрофан Осипович!

Обстрел рощи участился. Лавр Георгиевич резко повернулся и отправился назад, к ферме. Линия разрывов снарядов подходила к ней всё ближе. У самого дома взрывом убило трёх казаков. Указывая на искалеченные тела, Хаджиев сказал:

- Ваше Высокопревосходительство! Надо поторопиться с переводом штаба, так как большевики хорошо пристрелялись к роще. Вы видите их работу?

- А?! – вскинул голову Корнилов, точно не расслышав, и вошёл в дом. Пройдя в свою комнату, он опустился левым коленом на стул и, стиснув голову руками, вновь приковался взглядом к карте. Глубокий вздох вырвался из его груди. Через некоторое время Лавр Георгиевич приподнял голову и попросил: - Хан, дорогой, дайте мне, пожалуйста, чаю! У меня что-то в горле сохнет…

Корнет ушёл. Не снимая полушубка и папахи, Корнилов сел за стол, поставив между колен свою палку, и принялся писать резолюцию на донесении генерала Эрдели, от которого долго не было известий. В этот момент раздался страшный взрыв: большевистский снаряд ударил прямо в комнату Верховного…