Пыльный камуфляж, «корочки» военкора, кобура на поясе… Откуда у парижского хлопца славянская грусть? Забытое слово «политотдел». Товарищ, не вернувшийся с передовой, — вчера еще он спал на соседней койке. Эх, дороги, пыль да туман. Нам казалось, что война в прошлом. Но снова солдатские сапоги топчут степной бурьян вдоль дорог Донбасса.

Русский поэт, живущий во Франции, актер и драматург Юрий Юрченко стал очень известен в последнее время, когда из благополучной Европы вдруг отправился добровольцем в осажденный Славянск, а затем попал в плен к боевикам батальона «Донбасс». Когда я услышала, что Юрченко на свободе, я подумала, что он сразу же вернется в Париж. Однако оказалось, что он лежит в обычной московской больнице.

- Юрий Васильевич, почему вы еще не в Париже? Там и медицина лучше…

- Об этом меня уже спрашивали сотрудники посольства Франции. Отчасти я принял решение остаться пока в России под влиянием их коллег на Украине. Как только я после плена появился в Донецке, мне сказали, что меня ищут представители французского консульства в Киеве. Они просили передать, чтобы я воздержался от всяких заявлений, выступлений. Сказали, чтобы сразу ехал в Париж, обещали организовать лечение. Потом позвонили сами: «Вы собираетесь возвращаться во Францию?» Отвечаю: «Ребята, вы уже в Донецке пытаетесь закрыть мне рот. А в Париже вы мне перекроете все выходы на прессу. Мы же с вами знаем официальную позицию Франции по Украине. Знаем, что пишут французские СМИ. Это не соответствует тому, что я видел собственными глазами. Поэтому я пройду курс лечения в московской больнице». А потом, конечно, поеду в Париж – ведь там у меня жена и дочь.

Больница, в которой лежит Юрченко – самая обыкновенная, не элитная, палата на двоих. Поэт почти не встает: сломанная нога в гипсе, он с трудом передвигается на костылях. Ему предстоит сложная операция, но сначала надо подлечить язву, которая открылась от пережитого стресса.

- Как у вас, благополучного гражданина Франции, поэта-лирика, возникла эта идея – поехать на войну?

- Начался Майдан. Я за ним наблюдал по телевизору. Потом в плену я говорил ребятам из батальона «Донбасс»: «Вы совершили невозможное. Ментов обычно не любят. Но вы сделали так, что весь мир жалел этих несчастных «беркутовцев». Потом началась война. Под влиянием телевизора мои французские соседи стали говорить, что Украина захвачена войсками Путина и русские танки готовы двинуться на Париж. Ложь французских СМИ меня просто достала. Я знал, что там, в Донбассе, убивают детей и женщин. А я взрослый человек, мужчина. Я должен что-то делать. И я понял, что все, больше не могу. Я должен туда ехать.

- Как вы добрались в Донецк? Близкие знали, куда вы направляетесь?

- Никто не знал. Ни жена, ни дочь, ни друзья. Для всех я уезжал в Кишинев, куда меня пригласили на фестиваль в честь дня рождения Пушкина, 6 июня. После фестиваля я на поезде Кишинев – Одесса пересек границу Украины по французскому паспорту. Приехал в Одессу – а там отмечают 40 дней по погибшим в Доме Профсоюзов. 2 часа я пробыл у Дома профсоюзов, встретился с человеком, который лежал в подвале среди трупов. Оттуда пошел на вокзал и уехал на поезде Одесса—Луганск.

Я хотел попасть в Славянск. Вышел в Ясиноватой и рано утром 10 июня приехал в Донецк, на площадь перед обладминистрацией. Там стоит палатка, где записывают в ополчение. Я записался. Там было еще несколько добровольцев. Потом нас построили и повели. У меня было такое чувство, что я иду умирать. Я же воевать не умею. Я даже в армии не служил. Но и другого выхода для себя я не вижу. Так я и стал ополченцем.

- Но вам же воевать и не пришлось, вы же на фронте были в качестве журналиста?

- Я был военкором при политотделе. Разница между обычным журналистом и военкором огромна. Когда погиб Андрей Стенин, мой товарищ, с ним погибли два военкора – Андрей Вячало и Сергей Коренченков (сотрудники агентства ополчения ДНР ICORPUS - “МК»). Но про них все молчат. Я случайно не оказался с ними в той машине, обычно мы вместе ездили. Коренченков (позывной «Корень») жил со мной в одной комнате. Стенин сидел в машине сзади, а впереди – два военкора в военной форме, с автоматами. Машину расстреляли пьяные нацгвардейцы. Они в тот день устроили засаду на дороге. Когда увидели, что в машине журналисты, они ее оттащили подальше и подожгли. Поэтому Стенина так долго искали. Военкор – это ополченец, солдат. У него есть право ношения оружия. Симонов на войне был военкором, он выводил войска из окружения.

- Во времена Симонова никаких других журналистов на фронте и не было...

- И не может быть на войне других журналистов. Во время Великой Отечественной войны гражданские журналисты по передовым не шарахались. У всех журналистов на фронте были погоны. Симонов закончил войну полковником. Это нормально. От обычных журналистов на войне только вред и предательство. Фотографируют лица ополченцев, расположение боевых позиций. Снимают блок-посты изнутри, выдают наших корректировщиков. К тому же 95% западных корреспондентов приезжают уже с готовым шаблоном в голове, реальность их не интересует.

- У вас был позывной?

- Да, «Анри». Я хотел сначала взять позывной «поэт», но мне сказали: «У нас уже есть три поэта, четвертого мы не потянем».

Ираклий Курасбедиани

«Пленные на передовой долго не живут»

- Давайте поговорим о том, как вы попали в плен. Зачем вы поехали в Иловайск?

- В плен меня взяли 19 августа утром. А 17-го я был в Иловайске. Вокруг шли бои. Записал интервью с Гиви, командиром Иловайского гарнизона (ничего грузинского в нем нет, это его позывной). Потом пошел по городу, по убежищам. Снимал все, что видел.

Люди прятались в подвалах под домами. Там они сидели сутками без света, без воды, без еды. Старухи, старики с опухшими от диабета ногами, без лекарств, дети. Мы на нашей военкоровской машине привезли людям воды, сигарет. Двоих стариков вывезли в Харцизск к родственникам. Но всех взять с собой не могли, поэтому пообещали привезти медикаменты. На следующий день я достал лекарства, но не смог поехать. А 19 утром проснулся (а спал я прямо в политотделе) и услышал, что в Иловайске бои, две четверти города захвачено. Первая мысль была об этих стариках. Я бросил в сумку лекарства, сигареты. Кинулся – а все машины, закрепленные за политотделом, разъехались по заданиям. На попутках доехал до Харцизска. Там мне оплотовцы дали машину до последнего блок-поста, но предупредили, что украинцы уже в Иловайске.

- Как вы были одеты? Было ли у вас оружие?

- Я был в камуфляже и пистолет висел на поясе в кобуре. По поводу пистолета объясню. На передовой без него делать нечего. Даже гитаристу, которого возили на передовую, чтобы он спел бойцам, выдавали пистолет. Потому что там никто разбираться не будет, певец ты или боец. В тебя будут сразу стрелять. Пистолет нужен для самозащиты. Или для того, чтобы застрелиться…

- Вы умели пользоваться пистолетом?

- Научился. Но я из него ни разу так и не выстрелил. Видеокамера, фотоаппарат, блокнот – вот мое оружие. Я этот пистолет не получал официально. Мне его дали связисты в Славянске за то, что я с ними участвовал в разведывательной вылазке...

На последнем блокпосту Юрченко попросил, чтобы бойцы посадили его на попутную машину до Иловайска. Те его предупредили, что ехать дорогой через Зугресс опасно, потому что там – «укры». Потом оказалось, что туда забрела группа батальона «Донбасс», которая таким образов оказалась в тылу ополченцев.

- Теперь смотрите: это последний блокпост. Если с него какая-то машина проезжает дальше, значит, это «спецы», или разведчики, которым вопросов задавать не надо, они знают, что делают. Появляется такая машина, 6 человек в ней. В форме, с автоматами. Правда, без броников. Ни о чем не спрашивают. Ребята говорят: вот его надо подбросить в Иловайск. Я сажусь сзади. Они едут. Уверенно так. Вижу, они едут как раз по той самой дороге через Зугресс.

И тут вдруг начинается шквальный автоматно-пулеметный огонь. Я вижу, как машина насквозь прошивается очередями. В дыму ничего не видно. Нас подбрасывает, грохот, но машина каким-то чудом еще идет. Я снимаю и думаю: если выберемся, то это будут уникальные съемки. Как-то мы прорываемся, огонь прекращается. И все живы. Едем дальше.

Машина ныряет куда-то вниз, поднимается и вдруг останавливается. Я вижу несколько ручных пулеметов и около 20 автоматов, нацеленных на нас со всех сторон. Украинцев человек 25, стоит только шевельнуться, и мгновенно разнесут все. Я сижу сзади, меня не видно, у меня в одной руке пистолет, в другой камера. Можно выстрелить либо в украинцев, либо в себя. Но там шестеро молодых ребят. Их мгновенно убьют.

И тогда я свой пистолет засунул за две кожаные спинки и протолкнул еще куда-то. И последнее, что я чудом еще успел сделать: свой телефон с номерами ДНР тоже заныкал за какую-то обшивку. И это была большая удача.

Выходим из машины, нас тут же бросают на землю. Руки связывают сзади. И после этого начинают людей со связанными руками избивать. Прикладами, ногами, по голове, колют ножами, штыками. У меня по лицу течет кровь. На передовой пленные долго не живут. Потому что там все время гибнут товарищи тех, кто вас держит в плену, и они от этого страшно злые. А тут не просто передовая. Эти боевики совершили диверсионно-разведывательную вылазку в тыл противника, они со всех сторон окружены.

Франко, Семерка и Майор

Видно, как Юрий волнуется. Начинается самая трагическая часть его рассказа.

- Вижу, идет какой-то иностранец в натовской форме, каске, по внешнему виду сильно отличается от украинцев. Говорит с акцентом. Подходит ко мне и говорит: «Я из-за тебя, сука, в Нью-Йорке бизнес бросил!» И с размаху меня бьет. А у меня такой пижонский камуфляж, Паша Губарев подарил. Я старше остальных, без автомата. Явно командир. «Из России, падла?» Отвечаю: «Я - гражданин Франции». – «Командир?» - «Военный корреспондент». Он опять меня бьет. «Из какой Франции? Все корреспонденты – они вон там, на нашей стороне». Мы стоим перед мостом. С другой стороны какой-то амбал кричит: «Что? Из Франции? Парле ву франсе? Француз! Давай сюда!» Иностранец командует: «Бегом через мост!» А все остальные уже на той стороне.

- Кто этот иностранец, вы узнали?

- Гражданин США с украинскими корнями, бизнесмен. Он этот спецназ и одевал, и вооружал на свои деньги. Марк его звали. Позывной Франко.

- Он потом погиб?

- На следующий же день! Я видел, как пронесли знакомую каску с мозгами. «Франко, Франко…» Я подумал: «Хорошее начало!» Значит, завтра должны пронести каску того, кто сломал мне грудь и ноги.

Справка «МК»

Американец Марк Паславски погиб под Иловайском 20 августа. 55-летний инвестиционный банкир, миллионер и ветеран армии США имел украинские корни по материнской линии. В апреле 2014 года получил украинское гражданство и отправился на фронт в составе батальона «Донбасс». Паславски родился на Манхэттене, в 1981 году кончил военную академию в Вест-Пойнте. Дослужился до капитана 75-го полка рейнджеров. Служил в рядах армии США до 1991 года. В конце 90-х годов фактически поселился на Украине, где занимался бизнесом. Разумеется, Паславский никакой не наемник. Он, скорее, выполнял функции военного инструктора. После каждого боя он устраивал разбор ошибок, совершенных бойцами. Он не только обучал, но и финансировал батальон «Донбасс». Интересно, что Паславский – племянник сподвижника Бандеры, впоследствии штатного сотрудника ЦРУ Миколы Лебедя, который считается главным вдохновителем «Волынской резни».

- Итак, вам приказали бежать через мост.

- Со мной бежал еще один ополченец. А мост простреливается нашими снайперами. Добежали до середины моста. Амбал кричит: «Стоять!» Мы встали. Он ждет, что нас наши же снайперы расстреляют. Но те не стреляют. Амбал расстроился. «Сюда! Ишь ты, француз! – говорит. Почему-то его завело, что я француз. – Ты труп, француз!» И он прет прямо на меня. Потом я узнал, что он чемпион по смешанным единоборствам. Позывной «Семерка».

- Это он вам сломал ребра?

- И ногу тоже. Он сразу свалил меня на землю и начал бить сапогами по ребрам. Тут и другие подскочили. Я чувствую, что ребра сломаны. И вижу, как новый сапог летит в мою уже поломанную грудную клетку. Хочу встать на ноги – и понимаю, что не могу. Грудь так болела, что я не заметил, как саданули по ноге – то ли прикладом, то ли еще чем.

Потом командуют: бежать! Я говорю: «Не могу, добивайте здесь». Тогда они меня понесли. Положили на землю. Смотрю: стена кирпичная, и наши все уже около нее лежат лицом в землю, руки связаны сзади. Все, расстреливать будут. Тут пожилой человек, позывной «Майор», говорит: «Развяжите ему руки, он же и так двигаться не может». Развязали. Опять появился Семерка: «Кто его развязал?» Майор говорит: «Стоп. Не будь, как они». Тогда Семерка хватает бутылку, и запускает мне в висок. Бутылка разбивается рядом о стену. Потом всех отвели в школу.

Железный шкаф

- Где находилась эта школа?

- Какое-то предместье Иловайска. Школа на горе, солидное кирпичное здание советской постройки. Две недели ее вся наша артиллерия долбила и не разбила. А там еще и бомбоубежище. В школе – штаб. А во дворе – какие-то постройки, школьные мастерские. И ребята наши уже там, раздетые до трусов, лежат на земле, их бьют прикладами, ногами, чем придется. И Семерка там. «А, француз! Тебе повезло, что ты попал ко мне. Ты у меня любимец. Ты отсюда живым не выйдешь, запомни мои слова». И опять лезет ко мне. Но меня спасает медик, который говорил перед этим, что нас надо расстрелять.

Там был такой железный шкаф для инструментов, размером с платяной, какие есть в каждой «хрущевке». В нем стоит какая-то станина железная, из нее торчат штыри. Медик меня затолкнул в этот шкаф. Там уже кто-то был. Темно, ничего не видно, пыль, грязь. Присесть не на что. Дышать невозможно. А у меня лицо все залито кровью.

Но я спасся от того, что пережили остальные ребята. Я слышал, как их гоняли по двору. Заставляли бегать на четвереньках, обзывать матерными словами Путина (это там любимое), кричать: «Слава Украине, героям слава», «Украина понад усе!». Это же точная калька с «Deutschland über alles» («Германия превыше всего» - гимн Германии времен нацистов. – Авт.). После этого они еще говорят: «Где ты видел здесь фашистов?» А это что вы делаете? Рядом с нашим шкафом были школьные мастерские, класс труда, где верстаки на столах. Ребят завели в этот класс, и я слышу: «Решай, что тебе отрезать: яйцо или палец? Палец или яйцо? Палец или яйцо, ну?» Я потом узнал: они у старшего группы мошонку положили в тиски, а другого, водителя, заставили крутить.

- Что за люди были с вами в шкафу?

- Один местный, которого они подозревали, что он корректирует огонь артиллерии ополченцев. Его утром то ли отпустили, то ли расстреляли. И словак Миро, ополченец. Шесть суток мы пробыли в шкафу вдвоем с Миро. Мне повезло. Я даже потом стихотворение написал: «Очень важно, с кем ты в шкаф попадешь». Мирослав Рогач попал в плен утром того же дня, что и мы. Он, оказывается, меня видел еще раньше в Донецке, когда я на площади рассказывал, как выходили из Славянска. «Я хотел к вам подойти, но не смог, потому что заплакал и ушел с площади, – рассказал он. - А на следующий день я записался в ополчение». Я говорю: «Так это я виноват, что вы здесь?» Он отвечает: «Нет». Миро со мной возился. А у него самого две недели черные пятна не сходили, ему все отбили.

В шкафу нет места, там ни лечь, ни сесть. А у меня три ребра были сломаны. Если я присяду, то мне нужно полчаса, чтобы подняться. А в любой момент могут открыть шкаф и позвать. Если сразу не выйдешь, они злятся и начинают молотить прикладами по сломанной ноге, по ребрам. Но Миро как-то умудрялся мне помочь.

- Он жив?

- Да, он сейчас в Донецке. В Словакии ему грозит срок.

«Отходим. Пленных расстрелять!»

- Тут-то и начинается вся история. Они ведь находятся в окружении. Школу, где расположен штаб «Донбасса», вовсю обстреливает наша артиллерия. Но сам штаб сидит в бомбоубежище. А во дворе школы стоит летняя постройка, и в ней - наш шкафчик. А в шкафчике мы с Миро. И мне кажется, что все пушки мира лупят в этот несчастный шкаф. От каждой мины шкаф сотрясается. Земля сыплется за шиворот. Слушаешь свист пролетающих мин и гадаешь: твоя или не твоя?

А в перерывах между обстрелами приходят ребята из бомбоубежища. У них вечный передний край: опять кого-то убили, опять чьи-то мозги, кровь. «Где эти суки? Почему они еще живы? Давайте гранату в этот шкаф бросим!» После первой ночи я подумал, что вторую не переживу. А мне предстояло пробыть в этом шкафу шесть долгих дней и шесть ночей.

Когда нет артиллерийских обстрелов, наши подходят очень близко и около школы идет бой, стреляют из автоматов, и шальные пули залетают в наш шкаф. Боевики понимают, что их окружают. Ночью гудят машины, слышны голоса: «Все, отходим. Места для раненых нет, пленных расстрелять». Мы ждем. А я знаю, что атакой командует Моторола. И я про себя молюсь: «Моторола, миленький, пойди отдохни. Ну зачем тебе именно сегодня их нужно взять?» Потом вдруг огонь стихает, значит, наши отошли. Слава богу, значит, не сегодня. Так повторялось много раз.

Были там нормальные люди. Один мне ногу замаливал. Читал специальную молитву, чтобы нога выздоравливала. Другой приходил и тихо так из-за двери спрашивал: «Вы илы? (ели)» Лица его я не видел. Как-то слышу, один из них говорит ребятам: «Блин, ну что же мы делаем? Как же мы потом в глаза друг другу смотреть будем?» Там был Олег, позывной «Марк». Хороший парень. У него вообще интересная история. Он поругался с женой и ночевал у родителей. А там собрались ребята: пойдем воевать. Он пришел к жене: «Иду на войну». Она: «Ну и иди». И я слышу, как он ей говорит по телефону: «Илонушка, я не могу приехать. Я же тебя тогда спросил, ты сказала «иди». А теперь у меня контракт на 3 года. Ну как же я приду? Тут же ребята, как я их брошу?»

К врачу меня водил Майор, который нас не дал до конца забить у стены. Он из бывших ментов. В нем все время боролись противоречивые чувства. С одной стороны, я враг, но с другой – пленный, поэтому со мной надо обращаться по-человечески. Он говорил примерно так: «Конечно, вас надо расстрелять, но… Вы не ели? Ладно, я сейчас распоряжусь». Наблюдать это было даже трогательно.

Марк Паславски

Между Гроссманом и Данелия

- Весь мой плен четко делится на две части: первая похожа на роман Василия Гроссмана, а вторая – на фильм Георгия Данелия. Первая неделя – ад, вторая в Курахово – тоже ад, но другой. А последняя – это фильм Данелия.

Меня вызывают на первый допрос. Смотрю, сидит грузин, на вид ему лет 40. И я понимаю, что у меня есть шанс. Я ведь с Грузией тесно связан, всю жизнь переводил грузинских поэтов. Грузина зовут Ираклий Гургенович, фамилии не знаю. Он в батальоне Донбасс служит консультантом по разведке. Потом я узнал: он 22 года в разведке, с 18 лет воевал в Абхазии, Осетии, за рубежом. Учился в Штатах. При Саакашвили занимал крупный пост в Грузии. В тот день, когда нас взяли, ему как раз исполнилось 40 лет. Близкие друзья называли его «Сван».

СПРАВКА «МК»

Консультант по разведке» батальона «Донбасс» - это вице-полковник Ираклий Курасбедиани, который в 2008 году занимал пост начальника департамента военной разведки Минобороны Грузии. Мы писали о нем в номере от 29 сентября. Приметы сходятся, а Курасбедиани – это сванская фамилия.

- Ираклий говорит: «Рассказывайте, кто вы, откуда. Почему приехали сюда?»

Отвечаю: «В Одессе родился, на Колыме вырос, потом жил в Грузии, работал в театре пантомимы. Первая книга у меня вышла в Тбилиси, в издательстве «Мерани». Он спрашивает: «По-грузински говорите?» Я ему начинаю читать на грузинском «Могильщика» Галактиона Табидзе (Юрченко принадлежит один из переводов на русский этого шедевра грузинской литературы. – Авт.). И он открывает рот. Потом я узнал, что он из деревни, в которой родился Галактион Табидзе. Он «Могильщика» наизусть знает. Это святое для него. Он потом меня попросил с ним сфотографироваться, чтобы маме показать фото: «Это будет мое перед ней оправдание, что я делал на этой войне».

Вдруг Ираклий говорит: «Для военкора вы очень хорошо держитесь. Вы профессионал. Вы когда выехали за границу? В конце 80-х? Значит, с конца 80-х работаете на КГБ или ГРУ». Я отвечаю: «Откройте интернет. Почитайте мои стихи, пьесы. У меня просто нет времени чем-то еще заниматься. Я даже автомат собрать не сумею». – «А он вам и не нужен. Грэм Грин, Сомерсет Моэм (оба писателя сотрудничали с британской разведкой. – Авт.). Вот это высокие профессионалы». И он звонит в Киев, разговаривает с министром: «У меня опыт разведчика – 22 года. Я на 95% уверен, что этот человек - профессиональный опытный агент». Тот отвечает: «Надо его немедленно доставить сюда». Я ему говорю: «Что вы делаете?» А он отвечает: «В любом случае я вам спасаю жизнь. Отсюда вы другим путем не уедете. А здесь вы в живых не останетесь».

На четвертый день Ираклий принес мне костыли.

Последние дни там были самые страшные. Бомбят со всех сторон. Школа трясется. Все сидят в бомбоубежище. Наш шкаф ходит ходуном. Появляется Ираклий и командует: «Пленных – в убежище!». Выволакивает нас из шкафа, и тащит в школу. Мы сидим вместе с остальными на 1-м этаже. Бомбят страшно, стекла летят. А ребята босые. И у меня здоровая нога босая. Там был один боец, его Котик звали. Он нам все время носил воду, печенье. Вдруг шарах! – и у этого Котика сносит часть черепа. Кровь льется широким ручьем. Медсестра с позывным «Кошка» прыгает на него, откачивает. А все в ярости кричат нам: «Ну, суки, молитесь, чтобы Котик выжил, иначе вас на ленты резать будем!» Сестра кричит: «Все, его уже нет!» И они медленно сдвигаются вокруг нас. Ираклий командует: «всем вниз!» Открывает какую-то комнату, нас туда вталкивает и запирает. Мы сидим там, пока не стихает обстрел. И слышим, как Ираклий кричит по телефону: «Пленных надо вывозить! Их нельзя здесь оставлять! Если вы за ними не приедете, я сам их вывезу».

Курахово

- Что, не хотели вас, ценного вражеского агента, в Киев вывозить?

- «Донбасс» отступает, какие пленные? Они своих раненых не могли вывезти.

И вот они готовятся отходить. Уже всерьез. Опять кто-то дает команду: «Пленных расстрелять. Но сначала оденьте их в военную форму». – «А француз уже одет!» - «А словак?» - «На словаке штаны камуфляжные». – «Все, открывай». Открывают шкаф. Я говорю: «Миро, рад был знакомству». Миро отвечает: «Юра, не подумай, что я педик, но я тебя люблю». И тут вдруг опять появляется Ираклий. А там уже стоят машины, гудят моторы. И он просто забросил меня в легковую машину, а Миро с остальными ополченцами – в другую машину, к солдатам. Так он нас спас.

Дорога – ад. Наши молотят по уходящей колонне. В машине за рулем Марк. Доехали до какого-то блок-поста, где стоял врытый в землю танк. Вдруг начинается страшный обстрел, снаряды ложатся прямо на дорогу. Все выскакивают из машин и бегут в лес. Впереди идет бой. Спрашиваю Марка: «Что, обратно в шкаф?» Отвечает: «Нет уже шкафа – прямое попадание».

Как-то доковылял до леса. И вдруг совсем рядом разорвалось несколько снарядов. Какой-то здоровый бородатый парень на меня удивленно смотрит: «Ховайся, ты шо?» Он явно принимает меня за своего. - «Да я пленный». А он говорит: «Ну и шо? Ты людына». Он меня хватает и тащит. А окопчик маленький. На одного. Он меня туда впихивает и сам залазит. «Тебя как звать?» - «Юра». - «А я Роман». Мы лежим в окопе, нас бомбят, а он рассказывает мне свою жизнь: «Ты знаешь, я ведь бандитом был. А потом я понял, что надо договариваться. Я занимался борьбой, по городам ездил. Мне говорили, надо поехать, долг забрать. Я людей бил. А потом однажды я договорился. И понял, что можно ведь договариваться». - Для него это было такое открытие. - «А мы тут никак не можем договориться. А меня в городе все знают. У нас город небольшой, я там вышибалой работал. Я сейчас приеду и буду там в мэры баллотироваться». Потом бомбежка прекратилась. А он все говорил и говорил, не мог остановиться… Наверно, это была истерика.

- Куда вас в итоге привезли?

- В город Курахово. Там нас всех бросили в подвал. Мне дали деревянную скамейку, остальные на кафельном полу. В туалет ходили здесь же за перегородкой. В любой момент охрана могла ворваться, избить прикладами. Ребят заставили ложкой выцарапать на стене гимн Украины, выучить его наизусть. И когда те заходили, ребята должны были его исполнять. Должны были кричать «Слава Украине!» Мы с Миро не кричали и не пели, но нас особо не доставали. Там был один повар-садист. Он часто заходил и избивал ребят. Как-то он и мне разбил голову в кровь. Меня вели к врачу, и сопровождающий на минуту отошел. Я стою на костылях у стены. А повар сверху заглядывает: «Ну что? Слава Украине?» Я молчу. Он тогда меня бьет по голове бутылкой, полной воды. «Слава Украине?» У меня кровь течет. Тут к счастью пришел мой сопровождающий.

Любитель Юнга

- Там был один следователь. Очень эрудированный, образованный. Цитирует Юнга, Фрейда, Ницше, «Майн Кампф». Исповедует идею сверхчеловека. Он профессионал. Специалист по психологической обработке пленных. Когда он сказал, что по скайпу уже разговаривал с моей женой, я чуть не сломался. Я серьезно думал о самоубийстве. Я был готов разбить голову о стену, чтобы он Дани не трогал.

Когда он полез в Интернет и увидел мои тексты, мои видео, то пришел в ярость. «Тебя убивать надо! Остальные – это ерунда. Ты страшней чем они все. Их мы поменяем. А ты здесь сгниешь. Ты родился в тюрьме на Украине и помрешь здесь же». Был и второй следователь, Александр. Они допрашивали меня и по отдельности, и вместе. Сначала они мне говорили: «Напиши, что все, что ты писал раньше, ты писал по указке из Москвы». Я говорю: «Ребята, я же из Франции приехал, а не из Москвы. Мне никто не поверит. У меня нет начальников. Я пишу то, что хочу». Тогда Александр говорит: «Хорошо. Опиши то, что ты здесь увидел. Ты же увидел здесь много нового? Даже если нам не понравится, я тебе обещаю, что мы ничего не уберем и опубликуем». Я говорю: «Все знают, что я в плену. И вдруг появляется моя статья. Это значит, что мы с вами душа в душу, какой-то сговор у нас». - «Ну да, вот такая договоренность у нас. Давай» - «Но никакой договоренности у нас с вами не может быть».

Тогда первый, психолог, любитель Юнга, говорит: «Ну хорошо, ты выбрал. Эти твои ребята без проблем напишут все, что нам нужно. Что ты был главным, что они были твоим сопровождением, что ты был до зубов вооружен. Мы сделаем тебя интернациональным супертеррористом и будем выставлять Франции в обмен на наши требования. Мы получим от нее все, что хотим. А если не договоримся, то ты просто сдохнешь в этом подвале». Вот такая перспектива.

- В один прекрасный день моего следователя отправили на какое-то боевое задание. И тут опять появляется Ираклий. Он выводит меня из подвала наверх, якобы подышать воздухом. И говорит: «Все, ты туда больше не вернешься». Просто посадил меня в машину и увез. И после этого начался Данелия. Грузины меня неделю прятали. Перевозили с места на место, меняли машины. Выдали мне натовскую форму. Я жил под именем Георгия Гиоргадзе. Мой следователь вернулся, искал меня, звонил Ираклию, но Ираклий не брал трубку. Министр требовал, чтобы меня везли в Киев. А грузины вели переговоры об обмене.

- Может, просто хотели поменять на кого-то из своих? Или узнали, какой шум во всем мире из-за вас?

- Конечно, обменяли меня не слабо – на троих, на одного грузина и двоих командиров «Донбасса». Но Ираклий из-за меня пошел на конфликт с Киевом. Я прожил с ними неделю. Это профессиональные военные. У них есть понятие чести. Во время боя они будут в тебя стрелять, но с пленными, по их понятиям, надо обходиться по-человечески. Они возили меня по врачам. В выходной в Мариуполе договорились с доктором, он открыл больницу и сделал мне обследование. С ними было весело и хорошо. Я им читал свои переводы грузинских поэтов. Они мне пели грузинские песни. С этими песнями мы в броневиках носились по дорогам украинской войны. Если бы не сломанные ребра, это вообще была бы веселая история.

- Получается, своим спасением вы обязаны Ираклию?

- Обмен делал лично Ираклий. На своих контактах, на своем авторитете, втайне от Киева. А наши все тянули. Ираклий начал нервничать. Я слышал, как он сказал: «Все, сегодня в 7, или потом будут проблемы!» Обмен должен был состояться с семи вечера до полуночи на ночной дороге на блокпосту. Грузины купили продукты этому блокпосту, чтобы те не стуканули. Наконец подъехала машина, замигала фарами. Сначала к нам пешком пришел начальник комиссии ДНР по обмену Виталий, позывной «Питер». Они с Ираклием поговорили, и Виталий приказал подвезти тех троих. Все трое пожали мне руку и пожелали удачи. Меня посадили в ту же машину и ночью привезли в Донецк. А потом один из обменянных офицеров, его фамилия Чайковский, позывной «Артист», на пресс-конференции в Киеве сказал, что их обменяли на группу военнослужащих российской армии.

Хэппи-энд, но не для всех

В Донецке Юрченко ждал сюрприз. Накануне в плен попали 200 человек из батальона «Донбасс». Из них в донецком СБУ оказались 110. Там были и его знакомые, в том числе Семерка и Майор. На следующий день всех пленных выстроили на плацу перед поэтом. Рядом с ним встал сотрудник разведки с блокнотом. Пленные прошли перед Юрченко, и он узнал тех, кто над ним издевался, и тех, кто ему помогал. Последних сразу вносили в список на обмен. Когда перед ним появился Майор, Юрий встал и обнял его.

- Это было счастье. У меня не было ни злобы, ни ненависти. Я вчера впервые открыл Фейсбук, и увидел фотографию из французской газеты: обмен пленных. Я сразу узнал Майора. «Крайний слева – это тот, кого Юра обнимал, – написала Дани под этим фото. - Юра будет рад».