Революция и Гражданская война [64] |
Красный террор [136] |
Террор против крестьян, Голод [169] |
Новый Геноцид [52] |
Геноцид русских в бывшем СССР [106] |
Чечня [69] |
Правление Путина [482] |
Разное [57] |
Террор против Церкви [153] |
Культурный геноцид [34] |
ГУЛАГ [164] |
Русская Защита [93] |
* * * Итак, 14 июня 1995 года отряд боевиков под руководством Ш. Басаева захватил и разгромил в Буденновске телефонный узел, здание местной администрации, ряд других зданий и — самое главное — райбольницу, в которой в их руках заложниками стали свыше 1000 человек (больные, медперсонал, захваченные в городе мирные жители). Особое — и, конечно, не случайно — выбранное измерение этой небывалой по численности массе заложников придавало присутствие в ней большого числа беременных, рожениц и едва появившихся на свет младенцев, так как захваченным оказалось также и родильное отделение. Тем самым бросался вызов основе жизни всякой нации, ее родовому и семейному началу, защищать которое в смертном бою было долгом каждого мужчины с незапамятных времен. Это прекрасно понимали боевики, для внешнего употребления в качестве главного мотива своих действий выдвинувших месть за убитых чеченских женщин, детей, стариков. Но этого не поняла Россия, и потому прав молодой писатель Юрий Козлов: «Большего оскорбления народу (в особенности мужской его части) нанести было невозможно. Это было иго в миниатюре. Или эскиз грядущего ига». По некоторым данным, террористы также ставили своей целью взорвать завод полимерных материалов и вызвать экологическую катастрофу в регионе. Общий ущерб, нанесенный Буденновску налетом, составил 170 млрд рублей. Пассивность общественной реакции и откровенное подыгрывание террористам со стороны СМИ создали благоприятный фон для предъявления боевиками их ультиматума: немедленное прекращение всех боевых действий в Чечне и вывод российских войск, переговоры президента РФ с Джохаром Дудаевым. Заявление президента РФ последовало 15 июня, и хотя, выдержанное в жестком тоне, оно сулило исполнителям акции самые суровые кары, реально Москва уступила. А может быть, и подыграла — если исходить из тогда же получившей хождение и не вполне беспочвенной гипотезы, согласно которой вся акция была плодом неких закулисных договоренностей. Во всяком случае, уже в тот же день, 15 июня 1995 года, на границе Дагестана и Чечни, между станцией Новолакская и селом Зандак, прошла встреча командующего группировкой федеральных сил генерала А. Куликова и одного из видных функционеров российской исполнительной власти в Чечне В. Зорина с Асланом Масхадовым и Ширвани Басаевым — при участии представителей группы содействия ОБСЕ в Грозном Шандора Месароша и Оливье Пелена. В том, какова могла быть позиция последних, сомневаться не приходилось, а потому уже само по себе их участие в решении столь сложного и трагического для России вопроса указывало и на вектор этого решения. То есть на то, что Россия примет предложенные ей условия капитуляции. А именно: возможность возобновления мирных переговоров, в соответствии с предложением В. Черномырдина. Что до последнего, то многим, вероятно, еще памятны его любезные телефонные беседы с Ш. Басаевым — подчеркну, односторонне любезные, так как Басаев говорил тоном ультиматума, тогда как Черномырдин поражал избыточной доброжелательностью. Между тем ее вовсе не требовалось: даже и в том случае, как пытались уверить нас СМИ и сам премьер, если он уступил под давлением трагических обстоятельств, и тон его, и самый облик должны были говорить о такой вынужденности, безысходности. Однако говорили они о другом: об удовлетворении хорошо прокрученной сделкой. Не хватало только сакраментального: «По рукам!» 17 июня 1995 года в 4. 50 была предпринята попытка взять больницу штурмом, которая в 9. 00 закончилась неудачей. Что и неудивительно: согласно радиоперехвату ГРУ, боевики были предупреждены о готовящейся операции. Тотчас же после ее провала В. Черномырдин дезавуировал заявление замминистра МВД М. Егорова, согласно которому решение о штурме принималось совместно премьером и министром внутренних дел В. Ериным. Премьер «выразил удивление» заявлением М. Егорова… а мы можем выразить удивление заявлением Виктора Степановича. Ведь президент РФ в Галифаксе сказал, что он в телефонном разговоре с Ериным дал согласие на штурм, и нам предлагают поверить, будто этот разговор президента с министром внутренних дел мог остаться неизвестным главе правительства? Полно! Но итог всего этого розыгрыша на глазах у страны — розыгрыша, небывало циничного с учетом обстоятельств, в которых он происходил, — позволил СМИ с новой яростью обрушиться на силовиков, оказавшихся в положении «крайнего». Вся картина событий была вывернута на телеэкране таким образом, что именно сотрудники спецподразделений{1}, пытавшиеся освободить заложников, предстали едва ли не главными виновниками кровопролития в Буденновске. Тогда как боевики рисовались эдакими «мстителями Зорро», а жестокий террор, которому они подвергали заложников, массовые убийства, совершенные ими, преступно замалчивались, «зверства» спецназовцев не сходили с экрана. За всю историю современного терроризма, с его принципиальным отказом от каких-либо попыток увязать свои действия с действиями отдельных конкретных лиц, почитаемых конкретными виновниками того, что террористы считают преступлением{1}, с его тактикой взятия в заложники и даже уничтожения совершенно неизвестных им людей, он нигде и никогда еще не получал такой сочувственной реабилитации и такой рекламы в СМИ, как это было в дни буденновской трагедии в России. Тележурналисты буквально смаковали истерические выкрики потерявших себя женщин об «интеллигентных» бандитах, кормивших детей шоколадом{1}, и подчеркнуто крупным планом давали интервью с «мужчинами», тоже похвально отзывавшимися о своих тюремщиках: они, мол, наказывали только сопротивлявшихся, ну так те сами виноваты, слушаться надо. Страницы печати заполонили вполне дилетантские рассуждения о «стокгольмском синдроме» (болезненной склонности части заложников отождествлять себя с террористами) — словом, всячески давалось понять, что поведение сломленных людей, которых традиционно полагалось разве что жалеть, и даже откровенных трусов, это и есть норма. Только их по определению неадекватным показаниям давалась зеленая улица в прессе и на телеэкране. Нормальная общественная реакция ужаса и сострадания оказалась скомканной, и миру был явлен образ страны, в каком-то почти радостном возбуждении готовой едва ли не обнять басаевцев, с негодованием поглядывая на оплеванных всеми спецназовцев. Между тем существуют серьезные исследования вопроса, обобщившие опыт поведения людей в подобных ситуациях, в том числе — и особенно — в нацистских лагерях смерти, и они рисуют картину существенно иную. Выводы таковы: около восьми процентов подвергаемых жестокому обращению отвечают на него тем большим сопротивлением, чем больше возрастает давление на них. Они словно пробуждаются как личности. Это те, кого принято именовать героями и мучениками. На другом полюсе располагаются люди (примерно четверть), заискивающие перед насильниками и даже склонные восхищаться ими; однако по освобождении и они, как правило, быстро возвращаются к норме. И, наконец, между этими двумя крайними типами поведения располагается большинство, примерно половина которого хотя и не проявляет особой доблести, но, однако, и не ломается. Другая заискивает и раболепствует, но из меркантильных соображений, отнюдь не выстраивая позитивного образа своих мучителей. Так что же за патология поразила жителей Буденновска, что они, как настойчиво внушали телевидение и газеты, едва ли не повально продемонстрировали самый нижний тип поведения? Даже с поправкой на упадок русской «пассионарности» это представляется совершенно невероятным. Разумеется, люди первого, высшего типа были и в больнице, это ясно из многих эпизодов, рассказываемых заложниками. Но об этом молчали СМИ, а общество не искало, не требовало правды — и вот тут уже действительно была патология. Готовность принять версию о поголовном «стокгольмском синдроме», вялое равнодушие к сообщениям о трогательных объятиях журналистов и депутатов с террористами — и это над еще не остывшими трупами и свежевыкопанными могилами — красноречиво говорила о поврежденности нормальных реакций. Степень этой поврежденности вполне можно было по сравнению оценить несколько позже, при повторении Салманом Радуевым аналогичной акции в Кизляре (Дагестан): здесь поведение дагестанского общества как целого, его бурное негодование воочию показали норму, — но об этом далее. Второй главной ложью СМИ было в те дни широко тиражировавшееся утверждение, будто нигде в «цивилизованных странах» даже сама идея штурма не обсуждалась бы правительством, обеспокоенным сохранением жизни заложников. Между тем весь накопленный опыт говорит об ином. Уже стала притчей во языцех жесткость Израиля, никогда не шедшего ни на какие переговоры с террористами — даже тогда, когда речь шла о захваченных автобусах со школьниками. Весьма жестко в аналогичных ситуациях действовала и Франция. Секретное распоряжение для подразделений антитеррора ФБР в США дает право не идти ни на какие уступки и уничтожать террористов даже и тогда, если жизни заложников, находящихся в их руках, угрожает опасность. А полтора года спустя после Буденновска перуанский спецназ с необычайной жестокостью расправился с группой молодых людей из подпольного движения «Тупак Амару», захватившей и в течение четырех месяцев удерживавшей группу заложников в японском посольстве. И при том, что за все время с голов заложников не упал ни один волос, были убиты, причем с чрезвычайной жестокостью, все 14 тупамарос. То, что произошло в Лиме 22 апреля 1997 года, по своей жестокости почти уникально даже и в общей мировой практике антитеррора{1}. И уже совсем недавно, в 2000 году, тайский спецназ люто расправился с группой несовершеннолетних подростков, почти детей, членов радикально-христианского движения «Армия бога». Захватившие госпиталь c 700 пациентов в таиландском городе Рачабури, они выдвигали требования на редкость скромные по сравнению с тем, чего требовал Басаев. Кроме того, в самом начале противостояния они отпустили сотни заложников, да и по отношению к остальным не проявляли никакой жестокости, не замарав своих рук кровью. Никто из заложников и полицейских не погиб при штурме, а вот раненых подростков добивали контрольным выстрелом в затылок. Повторяю, оба эти случая — перуанский и тайский — выделяются жестокостью действий полиции, намного превосходившей жестокость террористов, — которой, в прямом смысле слова, и не было. Но в целом международная практика антитеррора имеет именно этот вектор беспощадности к террористам. И целью моего пространного отступления как раз и было самыми общими чертами обрисовать ее, без чего невозможно ни оценить масштабы лжи СМИ, ни понять функциональную роль событий в Буденновске как «архимедова рычага», посредством которого победа армии была стремительно обращена в ее поражение. Кроме того, только в описанном контексте в полной мере обозначается беспрецедентность всего, что последовало за провалом штурма. Вторая безуспешная попытка его состоялась 17 июня в 23. 45, а уже на следующий день в 15. 00 В. Черномырдин огласил заявление правительства, в котором, в обмен на освобождение всех заложников, были приняты все условия террористов. А именно: организация пресс-конференции для них, прекращение всех боевых действий в Чечне, переговоры с дудаевцами, амнистия всем без исключения боевикам, личная безопасность террористов и их доставка в Чечню. В 20. 00 федеральными войсками были прекращены все военные действия в Чечне; в 22. 30 состоялся телефонный разговор В. Черномырдина с Шамилем Басаевым. А непосредственно после этой беседы произошло нападение дудаевцев на погранзаставу в Дагестане, в ходе которого были захвачены пятеро пограничников (двое из них расстреляны). Их не заметили, как не заметили и расстрелянных в Буденновске российских летчиков, а между тем cмысл этой акции был абсолютно прозрачен — Российской армии да и всей России предъявлялся образ ближайшего будущего, долженствующего наступить вследствие достигнутого «сердечного согласия». Однако даже это не изменило общей атмосферы полной и какой-то радостной солидарности СМИ с террористами — атмосферы, которой они заражали все общество. Все это позволяло террористам тиранически усложнять и менять свои требования, главным из которых теперь стало предоставление живого щита из 400 человек, которые сопровождали бы их в Чечню. Только на этих условиях они соглашались освободить заложников. В результате сложных переговоров численность заложников-добровольцев была сокращена до 150; кроме них, в автобусы с террористами сели 9 депутатов Государственной Думы и 16 журналистов. В 16. 30 колонна отправилась из Буденновска. Характерно, что сделать это отказались представители западной прессы — международные этические нормы не позволяют подобного смешения с террористами, которые в таком случае получают дополнительное прикрытие. Что до журналистов российских, то они в очередной раз продемонстрировали отсутствие для них даже самого понятия «этические нормы». И это сказалось не только в факте информационного обеспечения террористов, но, в еще большей мере, в стиле, в интонациях какого-то непристойно-карнавального веселья и прощальных дружеских объятиях с боевиками по прибытии их вечером 20 июня в конечный пункт — село Зандак (район Ведено). Особо следует сказать о роли этого триумфального возвращения басаевцев в качественном изменении всей психологической атмосферы в Чечне. Если до Буденновска публичная солидарность с терроризмом все-таки могла быть скорее исключением, чем правилом, то теперь безнаказанность боевиков и реклама, сделанная им СМИ, буквально обрушила остатки этических норм и в самой республике. Сотни, если не тысячи людей приветствовали Басаева как национального героя, и что теперь могло удержать подростков от стремления идентифицировать себя с ним? Следы детских ног у заложенных на дорогах Чечни фугасов осенью 2000 года, когда новую интенсивность приобрела диверсионная война в Чечне, — следствие в том числе и памятного бравурного автопробега июня 1995 года. * * * После него и вплоть до августа 1996 года (с небольшим перерывом в марте, о чем ниже) открывается период затяжных и безрезультатных переговоров. Фоном для них были нарастающая агрессивность населения Чечни в отношении российских военнослужащих и работников местной милиции, требования терских и кубанских казаков о выселении всех кавказцев и особенно чеченцев, проживающих в их регионах без прописки, масштабная перегруппировка дудаевских сил и захват ими практически всех ранее оставленных населенных пунктов. Наконец — практическое превращение российских солдат в живые мишени (вследствие запрета на открытие огня) в сочетании с регулярными заявлениями Басаева о подготовке им очередных терактов. Первое из них прозвучало уже 26 июня, притом по НТВ; Басаев пообещал новую акцию по типу Буденновска с целью оказать давление на российскую сторону, ведущую переговоры с дудаевцами. Две недели спустя последовали угрозы нового свойства: Басаев заявил, что в его распоряжении имеются два контейнера с радиоактивным веществом, семь — с биооружием, пять химбоеприпасов с бинарным отравляющим веществом. В этой связи стоит вспомнить, сколько иракцев, в том числе и множество детей, поплатились жизнью только за то, что США регулярно предъявляли Багдаду обвинения (недоказанные) в производстве биологического и химического оружия. Казалось бы, угрозы Басаева (пусть пока и нереализованные), которые выводили проблему терроризма на качественно новый уровень опасности, должны были насторожить и общественное мнение Европы — как, впрочем, и США. Однако ничего подобного не произошло. Напротив, осенью того же 1995 года Басаеву была предоставлена возможность выступить по первой программе польского национального телевидения с тем же сюжетом. «Он угрожал, — комментировала пресса, — уничтожить все живое в Москве с помощью радиоактивных элементов». Впрочем, еще раньше, 23 июля, не кто иной, как Джохар Дудаев, выступая по местному ТВ, заявил, что переговоры ничего не дадут и что у него есть оружие, которое может уничтожить одновременно тысячи людей. Тогда же, в июле, Минобороны дважды выступило с заявлением, что дудаевцы под прикрытием переговоров накапливают оружие, готовясь к дальнейшим военным действиям. И вот, однако же, несмотря на это, 30 июля 1995 года было подписано соглашение, предусматривавшее не только развод федеральных войск и НВФ на четыре километра, обмен пленными, обмен картами минных полей, но также и вывод федеральных войск из Чечни. Здесь предполагалось оставить лишь бригаду внутренних войск и бригаду Вооруженных Сил. В соглашении был также пункт о разоружении НВФ, но его невыполнимость была более чем очевидна. 6 октября 1995 года состоялось покушение на генерала Анатолия Романова, и переговоры были прекращены, так и не дав никакого положительного результата. Не привели к стабилизации и выборы нового главы республики (17 декабря 1995 года), которым стал бывший председатель Верховного Совета ЧИР Доку Завгаев. Сторонники Дудаева выборы не признали; а поскольку Завгаев являлся достаточно сильной политической фигурой, которая могла бы, в случае четко выраженной линии поведения России, ее курса на реальное решение проблемы, а не на его имитацию, действительно обрушить всю стратегию чеченского мятежа и ослабить позиции Дудаева, требовалось резкое обострение ситуации, требовался новый Буденновск. Им стал дагестанский город Кизляр, где в начале января 1996 года боевики Радуева захватили родильный дом и больницу. Как и в Буденновске, эта акция преследовала крупномасштабные цели, часть из которых обозначилась незамедлительно. Колонна чеченских боевиков Салмана Радуева около 7 часов утра 10 января выехала из Кизляра в направлении чеченской границы. С собой они увозили заложников, в числе которых — и вот это было новое качество по сравнению с Буденновском — в качестве добровольцев находились и представители местных властей Кизляра. Тем самым населению национальной республики, отреагировавшему на акцию радуевцев на порядок острее, нежели русские отреагировали на Буденновск, Москвой было открыто продемонстрировано, что она не несет никакой ответственности за безопасность и само существование легитимной и лояльной к федеральному центру власти Дагестана. И, думается, не будет преувеличением сказать, что августа 1999 года не было бы, не будь кизлярского января 1996 года. Поспешившие в Кизляр спецподразделения опоздали (повторение ситуации 11 декабря 1994 года?), вынуждены были на «Икарусах» догонять террористов и, по сути, превратились в их эскорт. В качестве такового они и присутствовали при новой акции террористов: взятии ими в заложники сотрудников Новосибирской патрульно-постовой службы, дежуривших на блокпосту у с. Первомайское. Причем взяты они были без всякого сопротивления с их стороны, что само по себе было неслыханно и вызвало впоследствии немало саркастических комментариев со стороны спецназовцев (см., в частности, «Солдат удачи», № 5(56), 1999 год). Однако ведь и последние сами просто присутствовали при этой позорной акции: так же, как у милиционеров, у них была сбита нормальная реакция и связаны руки. Ответственность за это полностью несет руководство России, принявшее стратегию отступления перед терроризмом. Блокпосты получили команду беспрепятственно пропускать радуевцев, огня не открывать и террористов не провоцировать. Разумеется, такую же команду получил и блокпост у Первомайского; все дальнейшее логично вытекало из этой исходной команды, позволив Радуеву реализовать объявленную им цель — «показать духовное бессилие российской армии». Несомненным «шагом вперед» по сравнению с Буденновском был и выход населения приграничных чеченских сел на защиту Радуева с оружием в руках: Басаева еще только приветствовали. Затем последовало почти трехсуточное «топтание» федеральных частей у Первомайского, где банда Радуева усилилась до 350 человек — по некоторым данным, за счет еще на пути в Кизляр оставленной в селе части банды. Ее задачей было подготовить село к обороне; естественно задаться вопросом, откуда Радуеву было известно, что такая оборона понадобится. Относительно ее качества свидетельства участников операции расходятся. Одни говорят о Первомайском как о «хорошо оборудованном в инженерном отношении опорном пункте», где были прекрасно налаженная система огневых точек и укрепленные подземные ходы сообщения. Другие называют село «обычным кавказским кишлаком», в основной своей части состоящим из саманных строений. «Конечно, боевики прорыли окопы и ходы сообщения, но все равно это был не более чем населенный пункт, в кратчайшие сроки подготовленный к обороне». Но как бы ни оценивался уровень этой обороны, бесспорно, что боевики получили необходимый для подготовки к ней срок, и это столь же непонятно, как и «преследование» террористов на «Икарусах» — словно у армии и МВД совсем не осталось вертолетов. Предположение, что трехдневное стояние федеральных сил у Первомайского было следствием тщательной подготовки операции, вряд ли приемлемо. По общей оценке, она была подготовлена из рук вон плохо и отличалась той же рассогласованностью действий различных родов войск, которая вообще была бичом федеральных сил на протяжении всей чеченской кампании. Лишь около 15. 00 18 января спецподразделения, при поддержке «Града» и гаубиц, овладели Первомайским, но к этому времени основные силы боевиков давно прорвались из села. И этот их «чудесный» отход является самой главной загадкой всей операции, как, впрочем, и обеих войн: точно так же Басаев уйдет из Дагестана, а Гелаев — из дотла разрушенного Комсомольского. Впрочем, о готовящемся рейде Радуева чеченская оппозиция передала предупреждение в Дагестан, а российской разведке были сообщены даже номера КАМАЗов, на которых боевики должны были миновать блокпосты. И тем не менее, они и тогда беспрепятственно прошли по будто специально расчищенному для них коридору. Одновременно c событиями военными развивались события политические: неудачная — а еще более того поданная как неудачная, цинично осмеянная СМИ, — операция под Первомайским привела к ослаблению так называемой «партии войны» и усилению «партии мира», которую уместнее было бы называть партией измены. При этом — поразительная согласованность! — она, эта партия, выдвигала те же самые требования и в те же самые сроки, что и «единственная сверхдержава». Так, после событий в Первомайском представитель Белого дома Майкл Маккери впервые во всеуслышание заявил, что решение чеченской проблемы может быть найдено только на переговорах под эгидой ОБСЕ. И этого же — «предоставить широкие полномочия миссии ОБСЕ» — потребовала Е. Боннэр в телеграмме, посланной ею Б. Ельцину из больницы. Такие совместные усилия по интернационализации конфликта и установлению своего рода «опеки» над РФ разворачивались на фоне новых кровопролитных боев в Грозном, часть которого захватили сосредоточившиеся и укрепившиеся в городе группы боевиков. Военнослужащим внутренних войск и милиции в ходе боев 6-9 марта 1996 года пришлось, по сути, вновь отвоевывать чеченскую столицу. И в марте же при президенте РФ была создана рабочая группа по завершению боевых действий и урегулированию ситуации в Чечне (под председательством Э. Паина, члена Президентского совета и политического советника Б. Ельцина), возобновились переговоры в Грозном. В начале апреля президентом была утверждена представленная рабочей группой программа мирного урегулирования в Чечне и сформирована государственная комиссия по реализации этой программы во главе с В. Черномырдиным. Уже в середине апреля начался вывод части федеральных войск к административным границам Чечни. А в третьей декаде того же месяца произошли два знаменательных события — внешне противоположных друг другу, по сути же представлявших собой элементы единой стратегии Кремля, в преддверии надвигавшихся президентских выборов целенаправленно и напролом шедшего на сдачу армии. Случайность ли, что тотчас по возобновлении «миротворческой» деятельности В. Черномырдина произошел расстрел боевиками армейской колонны у села Ярышмарды? Погибли около 40 человек, обстоятельства же того, что случилось тогда, 26 апреля 1996 года, у Ярышмарды, необычайно зловещи. «Судя по тому, какие машины погибли, — рассказывает очевидец, — у духов была четкая информация, что где находится… Мы интересовались, почему помощь пришла так поздно: если бы они пришли на час-полтора пораньше, то в голове колонны кто-нибудь да уцелел бы, а так там до последнего только один БРДМ сопротивлялся, в котором почти всех поубивали. Во второй чеченской войне ситуации «Ярышмарды» начнут повторяться с угрожающей регулярностью, так что общественное мнение, не подстегиваемое изменившими свою линию поведения СМИ, перестанет реагировать на них. Но тогда, весной 1996 года, трагическая судьба сожженной колонны была вовсю использована в избирательной кампании Ельцина, которая теперь строилась на ударной теме прекращения непопулярной войны в Чечне. При этом работать приходилось одновременно и на внутреннего, и на внешнего заказчика — то есть на российский электорат и на те уровни международного истеблишмента, которые могли либо поддержать кандидатуру Ельцина, либо отказать ему в этой поддержке. * * * Задача была непростой — в особенности в том, что касалось электората: как бы ни было пропитано общественное мнение антиармейской пропагандой СМИ, вряд ли представлялось возможным предложить ему откровенную капитуляцию. С чеченской стороны требовалась символически-значимая жертва, которая позволила бы имитировать «победу». Таковой в ночь с 21 на 22 апреля и стал генерал Дудаев. Он погиб в результате ракетного удара в районе села Гехи-Чу, мотивы же и обстоятельства его гибели до сих пор остаются неясными. Однако многое говорит за то, что он перестал быть нужным и Москве, и раскручивавшим его зарубежным центрам. Если же просочившаяся в прессу информация о каких-то контактах Д. Дудаев с главным соперником Ельцина Г. Зюгановым хоть в какой-то мере соответствует истине, то, разумеется, таких контактов уже самих по себе было достаточно для принятия Кремлем радикального решения. Главой республики стал «предуготовлявший независимость» З. Яндарбиев, вслед за чем переговоры активизировались. Уже 27 мая, чуть больше месяца спустя гибели Дудаева, в Москву для подписания мирного соглашения прибыла полномочная чеченская делегация во главе с З. Яндарбиевым. А на следующий день Ельцин в сопровождении многочисленной свиты совершил однодневную предвыборную поездку в Грозный, в ходе которой заявил о победе федеральных войск и на броне БТРа подписал указ о прекращении боевых действий. Одновременно им же было объявлено, что вооруженные силы сепаратистов ликвидированы и остались лишь отдельные банды. Это в условиях, когда Главное управление штаба, расположенное в Старопромысловском районе Грозного, еще в мае каждую ночь обстреливалось боевиками. Тогда же, в мае, и там же, на Старопромысловском шоссе, на фугасе подорвался БТР 101-й бригады ВВ. При взрыве погибли 6 человек. А от группы захваченных в плен боевиков удалось узнать, что им был дан приказ до 10 июня вывезти из Грозного семьи и родственников боевиков, воюющих в горах. Все это никак не указывало на готовность боевиков соблюдать перемирие, а тем более признать себя побежденной стороной. И уже после блиц-визита Ельцина в Грозный, в начале июня, боевики, с целью срыва сессии Верховного Совета Чечни, установили на центральной площади Шали ЗУ-23-2, подтянули крупные силы, заняли огневые позиции в прилегающих к площади домах и провели антироссийский митинг с участием местных жителей. Российское командование подняло с аэродрома в Ханкале для разведполета несколько вертолетов, их обстреляли. А ведь соглашение о прекращении огня с 1 июня 1996 года было подписано с чеченской делегацией тотчас по возвращении Ельцина в Москву. Президентские выборы в РФ, на которых победил Б. Н. Ельцин, отнюдь не создали условий для выполнения этого соглашения. Напротив, окончательному его срыву способствовало обострение внутриполитической ситуации в Чечне, вызванное назначением на тот же день, 16 июня 1996 года, выборов Народного собрания Чечни. Руководство НВФ выступило против этих выборов, угрожая в случае их проведения аннулированием майского соглашения. Москва не уступила, и это дало повод ряду авторов весь дальнейший ход событий, включая падение Грозного 6 августа того же года, отнести исключительно на счет этой неуступчивости федерального Центра. Однако это только внешняя сторона процесса, мало связанная с его скрытой сутью. Суть же такова, что позволяет говорить о наличии за фасадом видимого конфликта реального сговора Центра с руководством боевиков. И, стало быть, ответственность его за все, совершившееся в августе, действительно огромна, однако вовсе не в том смысле, в каком говорят о ней поверхностные или недобросовестные наблюдатели и исследователи. Так, по меньшей мере удивление вызывает объяснение августовских событий, даваемое Харперской энциклопедией военной истории (Р. Эрнест Дюпюи и Тревор Н. Дюпюи, «Всемирная история войн», 1998 год). По мнению авторов, всему причиной исключительно «беспечность федеральных войск», воспользовавшись которой боевики и совершили нападение на Грозный. Между тем, по свидетельству участников событий, «информация о том, что боевики планируют проведение акции в городе именно 6 августа, начала поступать из разных источников за две недели до штурма (курсив мой — К. М.). Эта информация была включена в сводку и соответствующим образом зарегистрирована». Об этих сигналах было оперативно доложено в штаб группировки, о них знало правительство России, знало и руководство ФСБ. Были оперативные данные правоохранительных органов и спецслужб, были известны некоторые явочные квартиры боевиков, места тайной закладки оружия и приблизительное время и направление предполагаемого удара боевиков. «Однако в Грозном и его окрестностях, — комментирует обозреватель «Солдата удачи», — продолжали сниматься российские блокпосты, так как сепаратисты обвинили российское руководство в том, что правительство Завгаева держится на российских штыках». А вот свидетельство другого участника событий. «В конце лета 1996 года в Чечне происходили вещи, чересчур странные даже для этой войны. В июле большая часть войск была выведена из Грозного в Ханкалу и аэропорт «Северный». В городе остались только комендатуры и блокпосты. В комендатурах было по тридцать человек бойцов, на блоках и того меньше. По общей оценке специалистов, это было бы слишком мало даже и для мирного города... » И делалось это в то время, когда самые крупные лидеры боевиков — Гелаев, Гелисханов, Басаев, Исрапилов и другие — уже распределили зоны и секторы ответственности между собой. В свете всего сказанного очевидна и несостоятельность проводимой иногда аналогии между падением Грозного в начале августа 1996 года и падением Сайгона в конце апреля 1975 года. Последнему предшествовало восьминедельное наступление Народных вооруженных сил освобождения (НВСО) Южного Вьетнама, в ходе которого войска (НВСО) захватили тысячу самолетов, более тысячи танков и бронетранспортеров, полторы тысячи орудий, более трехсот кораблей и судов противника. Другая война, другие масштабы, принципиально иной ход событий, закономерно приведший к падению Сайгона. В Грозном же в августе 1996 года не было и следов подобной закономерности, а множество участников событий с федеральной стороны, оценивая вышеперечисленное и многие другие факты, категоричны в своем суждении: «Иначе, как прямым предательством, объяснить их невозможно». И если уж не забираться совсем в глубь истории, ища подобий (вроде легенды о предательской сдаче Толедо маврам в VIII веке), то ближайшую аналогию можно обнаружить, пожалуй, в сдаче Россией правительства Наджибуллы и, соответственно, Кабула моджахедам в 1992 году. Теперь ситуация повторялась в Грозном. Свидетельство очевидца: «С началом штурма наши блоки и комендатуры были изолированы не только от основных войск, но и друг от друга. Без воды, без еды, с ограниченными боекомплектами. Раненые без медицинской помощи умирают, рядом разлагаются трупы убитых. Основной удар боевиков 6 августа был направлен на железнодорожный вокзал и комплекс правительственных зданий в центре Грозного. Вокзал был взят легко, при этом боевикам достались богатые трофеи: несколько прибывших незадолго до штурма вагонов с оружием и боеприпасами (один вагон был полностью загружен одноразовыми гранатометами «Муха» и «Удар»). В центре же, где по Дому правительства был нанесен массированный удар с применением РПО «Шмель», развернулись тяжелые бои. На помощь блокированным российским военнослужащим и сражавшимся рядом с ними чеченским милиционерам и бойцам чеченского ОМОНа были брошены колонны бронетехники 205-й бригады из аэропорта «Северный». Одна из них, потеряв до половины техники, сумела пробиться к осажденным, что переломило ход событий: боевикам так и не удалось войти в здание. Уже к 9 августа стало ясно, что «блиц» им не удался, а по данным радиоперехвата, к 17 августа боевики начали испытывать недостаток боеприпасов. Некоторые полевые командиры запрашивали свое командование: «У нас много раненых. Хватит, пора уходить». Большие потери были и со стороны федеральных сил: по данным Главной военной прокуратуры, в августовских боях за Грозный были убиты около 420, ранены 1300 и пропали без вести 120 российских военнослужащих. Тем не менее, несмотря на эти потери, тяжелые бои и явное предательство «низов» — «верхами», почти все КПП, блокпосты, комендатуры и военные городки, аэропорт «Северный» и база в Ханкале оставались в руках внутренних войск и подразделений МВД. Были подтянуты резервы, сформированы штурмовые отряды, артиллерией пристреляны маршруты передвижения боевиков. Подразделения 101-й бригады постепенно возвращали контроль над площадью Минутка. Ультиматум, предъявленный боевикам генералом Пуликовским, стянувшим федеральные силы вокруг города в плотное кольцо, означал близость решающего перелома. Однако все жертвы, мужество и стойкость солдат оказались напрасными: 22 августа новый секретарь Совета безопасности генерал А. Лебедь, еще 10 августа назначенный новым полномочным представителем президента Российской Федерации в Чеченской республике, и начальник штаба вооруженных формирований Чечни А. Масхадов подписали Договор о разведении противоборствующих сторон, отводе войск и совместном контроле за отдельными районами Грозного. Началось создание совместных комендатур федеральных войск и чеченских боевиков, федеральные силы стали отводиться из Грозного. Тем самым сдача его, о которой в течение почти двух недель коварно велись переговоры за спиной у сражающейся армии, стала совершившимся фактом. На территорию «Северного» стягивались части, выводимые по договоренности между Масхадовым и Лебедем, — подавленные, озлобленные, усталые. И уже тогда иные давали совершенно точный, как показало будущее, прогноз дальнейшего развития событий: «Пройдет какое-то время — и вооруженные до зубов боевички отправятся «гулять» за пределы Чечни. Сейчас нас выведут, но я уверен, что мы еще с ними где-нибудь встретимся, например в Осетии. А закончится все тем же самым, придется все повторять по второму кругу, начиная со штурма Грозного… Мое государство послало сюда меня воевать с незаконными вооруженными формированиями, с бандитами. Сколько своих здесь положили, а теперь узаконили бандитов?!» За исключением того, что снова встретиться пришлось не в Осетии, а в Дагестане, предугадано все было безошибочно; и слабо верится, чтобы генерал Лебедь не понимал того, что понимал начальник разведки майор Е., чьи слова приводит «Солдат удачи». Не мог генерал не понимать и того, каким издевательством над российскими солдатами является самый замысел пресловутых «совместных комендатур», превративших российских солдат в заложников боевиков, в подчиненных, которым поручалась самая грязная, тяжелая, а нередко и опасная работа — вроде уборки полуразложившихся под августовским солнцем трупов. А также — и невольных соучастников расправ с «неугодными», сведением счетов с которыми тотчас занялись триумфаторы. Последнее — одна из самых мрачных страниц всей чеченской кампании, ее не любят открывать даже и многие из тех, кто клянет Лебедя за предательское соглашение, обессмыслившее жертву русского солдата. При этом, однако, как-то не очень охотно вспоминают о тех чеченцах, которые искренне поддержали усилия федерального центра и чья участь теперь оказалась поистине ужасной. Командир оперативного взвода чеченского ОМОНа М. Буавади имел все основания сказать: «Соглашение России и Масхадова — это предательство той части населения Чечни, которая боролась за Чечню в составе России…» Все это не помешало, однако, Москве 31 августа 1996 года Хасавюртовскими соглашениями узаконить воцарившийся в Чечне произвол, жестокое сведение счетов, откровенное торжество боевиков, вовсе и не думавших скрывать, что соглашение от 22 августа они воспринимают исключительно как свою победу и свои части никуда отводить не собираются. 31 августа А. Лебедем и А. Масхадовым были подписаны совместное Заявление о прекращении военных действий в Чечне и Принципы определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой. При этом Лебедь объявил, что в ходе военных действий в Чечне погибло 80 тысяч человек — хотя даже по данным «Мемориала», склонного скорее завышать, нежели занижать число жертв войны, оно на январь 1997 года составило 4379 человек, 703 пропали без вести. МО дает цифру примерно в два раза меньшую, Комитет солдатских матерей — примерно в 3 раза большую. В любом случае статистика, приведенная Лебедем, была абсолютно не соотносимой с данными всех этих трех источников, отзывалась фантастикой, но притом фантастикой политически-взрывной — так как получалось, что погибла едва ли не треть населения Чечни, а это не могло быть квалифицировано иначе, чем геноцид, на чем и настаивала чеченская сторона. И хотя Хасавюртовские соглашения, вводя понятие «отложенного статуса», предполагали, что таковой будет определен до 31 декабря 2001 года, Масхадов и его сторонники трактовали их исключительно как признание Россией ее неискупимой «исторической вины» перед Чечней — со всеми вытекающими отсюда следствиями, в том числе и уплатой репараций. Притом — не более не менее как за 400 лет, так как теперь и президент Ельцин, с чьей-то подачи, упорно твердил об окончании «четырехсотлетней войны между Чечней и Россией». Но Чечня отнюдь не собиралась заканчивать ее — и уж, во всяком случае, на условиях официальной Москвы. 15 октября Комитет обороны Чечни назначил на 27 января 1992 года выборы президента республики и парламента; а 27 октября Общенациональный конгресс чеченского народа высказался за полную независимость и суверенитет Республики Ичкерия. Ответом Москвы стал широкий жест обещания масштабной экономической помощи (как считается теперь, в эту «черную дыру» утекли сотни миллионов долларов) и возобновление, при активном участии Б. Березовского, нефтяной игры вокруг Чечни и «трубы». В тот самый день, 23 ноября 1996 года, когда президент РФ подписал Указ о выводе из Чечни последних оставшихся там двух бригад федеральных войск (что Т. и Э. Дюпюи с удовлетворением называют «безоговорочной капитуляцией» России), премьер В. Черномырдин и А. Масхадов, теперь тоже премьер, подписали Временное соглашение о принципах взаимоотношений между федеральным центром и Чеченской Республикой, предусматривавшее формирование особых экономических отношений после выбора президента и парламента Чечни. «Особость» эта более всего касалась сотрудничества по вопросам добычи, переработки, транспортировки нефти, нефтепродуктов и газа, при котором чеченская сторона должна была стать гарантом безопасности трубопроводного транспорта и нефтегазовых предприятий. Соглашение это сыграло немалую роль как фактор политической поддержки кандидатуры Масхадова на выборах, так как именно он представлялся (как мы увидим далее, не вполне обоснованно) гарантом реализации экономических интересов определенных лиц с российской стороны. А тем временем, покуда определялись и столбились эти интересы, остатки Российской армии, преданной и униженной, покидали Чечню. Надписи на бортах боевых машин были красноречивы: «Грозный, мы еще вернемся!», «С надеждой, что все это было не напрасно», «Страна может быть не права, но она наша Родина», «Нас предали, но нас не победили». В отличие от того, что происходило при выводе ОКСВ из Афганистана, когда на Родине солдат встречали приветственные транспаранты, лозунги, знамена и духовые оркестры, здесь армии даже не позволили сохранить остатки чести — и хотя бы видимость государственного внимания к ней. Освистанная чеченскими мальчишками, стоявшими по обочинам шоссе, оплеванная глумливыми СМИ, она в декабре 1996 года была выброшена в заснеженные ставропольские степи, на заброшенный аэродром бывшего ДОСААФ. И если ниточка связи армии с Россией не порвалась тогда совсем, то это исключительно благодаря жителям Ставрополья, несшим и везшим солдатам продукты, теплые вещи, топившим для них бани. И все же чувство горечи переполняло военных: «Ощущение мерзкое. Как будто ведро помоев в лицо выплеснули», — так емко и образно выразил это чувство один из офицеров. Другой развил сходные мысли более пространно: «За что людей столько положили? Чего добились? Если здесь (в Чечне) установлен мир — то я римский император. Если раньше мы здесь не давали бандитствовать и грабить, как им хочется, то уж теперь-то они развернутся. Никто не помешает. Они уже сейчас орудуют в Грозном и окрестностях, да еще и числятся при этом защитниками общественного порядка… В Чечне им скоро будет тесно. Слишком уж их много, а делить и грабить скоро станет нечего. Они же дальше двинут, в Россию. А тогда что? Опять Грозный брать или Чечню колючей проволокой обносить и минировать?.. « ( «Солдат удачи», № 8, 1997 год). Сказано это было на пороге 1997 года, но как актуально звучит в конце 2001-го! Вторая чеченская кампания не распутала, а еще туже затянула узел, завязанный «Хасавюртом», партнер же Лебедя по позорно памятным соглашениям Аслан Масхадов, 12 февраля вступив в должность президента Республики Ичкерия, наотрез отказался от участия в Совете Федерации и заявил, что вопрос о полной независимости Чечни может быть решен и до 2001 года. Открывался почти трехлетний период внешней неопределенности и даже стагнации ситуации в Чечне; однако за этой поверхностью развивался активный процесс, к концу последнего десятилетия ХХ века выведший «чеченский вопрос» на новый уровень и в качественно иное состояние. | |
| |
Просмотров: 1088 | |