Маргарита Сосницкая – разножанровый автор книг, очерков, статей. Её Константиново – село Рудовка Луганской области. В 1985 г. закончила Литинститут. В Самиздате выходило 2 поэтических сборника «Опиум отечества» и просто «Поэзия». Дебют прозы произошел в Италии: в изд. «Фелтринелли» в переводе вышла повесть «Званый обед». На русском языке целиком не опубликована. В Москве в «АСТ. Астрель» изданы роман «София и жизнь» в 2003 и сборник прозы «Четки фортуны» в 2008, а также в изд. «Совпис» сборник рассказов «Записки на обочине», публицистических работ «Трава под снегом» и Книга Притч в 2002, 2004 и 2008 гг. Участвовала в сборнике «Русские в Италии», изд. «Русский путь», Москва. Многочисленные статьи, эссе, рассказы, поэтические подборки появлялись на страницах различных газет, журналов («Слово», «Москва», «Постскриптум», «Дон», «Мрiя», «Тамыр», «Наше поколение» и др.), а также на сайтах Интернета. Специалист по Русскому зарубежью.
I
На сегодня, 2010 год от Р.Х., Лукаш Иван Созонтович - последний русский классик потому, что он прошел проверку временем и получил признание собратьями по перу, вошедшими в Золотой фонд национальной культуры. Нельзя сказать, что сегодня он забыт, он просто широко не узнан в России. «А в двадцатые и тридцатые годы большинство читателей одной из самых популярных русских парижских газет "Возрождение” первым делом, едва открыв свежий номер, искали это имя. Его исторические очерки, романы из жизни России XVIII—XIX вв., печатавшиеся из номера в номер, были просто нарасхват. Лукаш, в отличие от многих своих беспрерывно публиковавшихся коллег, всегда сохранял очень высокий уровень прозы. Прибавьте к этому блестящее знание истории — и секрет успеха будет очевиден»[1]. Это секрет успеха не только 20-30-ых гг., но и на все времена.
И.С. Лукаш родился 30 марта 1892 г. в Петербурге в семье отставного ефрейтора Финляндского полка, служившего в Императорской Академии художеств. В молодости писал декадентские стихи, а началась гражданская война, пошел журналистом в ряды Добровольческой армии. Его репортажи появлялись в газетах «Голос Таврии» и «Юг России». Таврия – это значит Крым, а Крым – это значит поражение Белой армии и отплытие к берегу турецкому. Далее до конца жизни эмиграция с ее общеизестными этапами от Константинополя до Парижа, на протяжении которой он не прекращал заниматься литературной деятельностью. Прервала ее только кончина, последовавшая 15 мая 1940 г. на юге Франции в Медоне.
И хотя выход двухтомника И.С. Лукаша в издательстве «Интелвак» произошел всего годом позже издания трехтомника Г.Г. Газданова издательством «Согласие», 1999 г., обоих в Москве, «дела» Газданова пошли намного более успешно, чем Лукаша. Газданов получил широкое признание, о нем стали писать диссертации, статьи, посвящать ему конференции. Газданова иногда называют вторым Набоковым, а Набоков, между тем, поддерживал дружеские отношения с Иваном Лукашем, писал с ним в соавторстве балетные либретто и скетчи для берлинского кабаре «Синяя птица», в других источниках называемого Русским кабаре[2]. В Кенингсберге в 1925 году шел балет «Лунный кавалер» (композитор А. Эйхман) по совместному либретто Набокова и Лукаша; в том же составе было написано либретто пантомимы «Агасфер» на музыку М. Якобсона. Кроме того, Лукаш также послужил прообразом литератора Сергея Бубнова в романе «Подвиг». Литертуровед Людмила Спроге в статье «Пушкинский миф Лукаша» называет Бубнова «периферийным персонажем»[3], тем как бы умаляя качество героя. Ее внимание обращено на его значимость, на количество его присутствия в романе. И с этой точки зрения его можно назвать периферийным. Но с точки зрения качества, а не количества он является отнюдь не периферийным, а перманентно-фоновым героем, наполняющим назревающий и происходящий в романе подвиг высоким звучанием и смыслом. Он прибавляет внутренней мотивации поступку главного героя Мартына. Бубнов привносит в атмосферу, в сам воздух романа ион жертвенной, слепой, безрассудной, одержимой, почти инстинктивной любви к России. Разве такой человек может быть периферийным? Лейтмотив его проходит, как закадровая партия скрипки, чье звучание время от времени выходит на первый план. Литератор Бубнов – это представитель круга, а, может, и среды «деятельных, почтенных, бескорыстно любящих родину русских людей»[4].
Но он не просто деятельный и почтенный человек, а еще творческий («Бубнов за три года выпустил три прекрасных книги, писал четвертую...»[5], потому что истинная любовь отмеченного даром человека созидательна. И личность прототипа перехлестывает узкие рамки пространства, уделенного ему в романе. Это пространство рвется на нем, как мальчишеская сорочка на взрослом крепком атлете.
Публикации о Лукаше в постсоветской России промелькнули где-то в литературном тылу, издательство «Интелвак» отошло на второй план капиталистического свободного рынка, хотя и присутствовало на ежегодной Книжной ярмарке 2008 г. в Москве, и имя Лукаша стало достоянием литературоведов и литературолюбов. «Возвращение» Лукаша книгами, выражаясь языком современной информатики, «зависло» на неопределенное время. А Газданов на литературном олимпе прочно и заслуженно занял позиции неоклассика. И по содержанию книг, отголоску своего времени, и по моменту возвращения их в Россию он, Газданов, вполне справедливо назван неоклассиком.
Не такова муза И.С. Лукаша, писателя преимущественно исторического. Он «не тянет» на неоклассика ни хронологически, ни фактически. Категория неоклассиков сформировалась в ХХ-ом веке, а Лукаш становится постнеоклассиком ХХI-ого века. При том, что по сути своей, стилю и форме принадлежит к прописным, традиционным русским классикам ХIХ-ого века. И возвращения классика требует сама жизнь. Но когда оно произойдет окончательно и утвердится, Лукаша будут называть постнеоклассиком в силу запоздалости этого возвращения, в силу того, что оно произошло после Газданова, и в силу особых качеств его творчества, которое иногда имеет точки пересечения с газдановским, как в книге «Голое поле», написанной по теме Галлиполи раньше Газданова, а потом уходит своими неисповедимыми лукашевскими путями.
II
Трилогия «Сны Петра» - это сны Петра Первого, приснившиеся Ивану Лукашу. Это сны царя, приснившиеся писателю. Следовательно, сны Петра – это сны Ивана Лукаша.
«Сны» населены призраками прошлого. Это призраки либо бывшие на памяти писателя, как в «снах»-воспоминаниях («Метель»), либо находящиеся за пределами его личной памяти, принадлежащие памяти коллективной. Облако сомнамбулизма окутывает все «Сны», что входит в замысел автора. Клубящееся облако вокруг картин сюжета – это как некий театрально-сценический прием воздействия на восприятие читателя. Но в некоторых вещах состояние сомнамбулизма особенно сильно. Там сны возводятся в квадрат, там сон снится герой «сна».
В «Тимпанах» государь Николай Павлович пребывает в некой временной прострации. «Разве ночь? Мои часы били семь»[6],- спрашивает он. И в этой прострации ему «суждено было испытать странное проишествие…»[7] Ему почудилось, что исчезла гвардия, «вымерла столица, опустела вся империя…»[8]
Но и то, что видится мальчику, которому рассказывают о государе и часах на камине, тоже сон во «Сне»: «Ему кажется, что все летит на громадных медных крыльях: багровые стены домов вокруг площади, гранитная Александрова колонна с ангелом на вершине, молодые лица солдат в синих бескозырках, извозчики, прохожие, фонари, небо, светлый снег, летит на медных крыльях Петербург, Россия, и он летит с Россией в своей шинельке, ставшей крылом»[9].
Сновидец этой фантасмагории наяву – мальчик «с полным и светлым лицом, в гимназической шинели»[10], бежит именно по Морской улице, где и по сей день стоит особняк родителей Набокова, ныне музей, – летучий голландец его воспоминаний, - в котором будущий русско-американский классик провел свое детство, а сегодня в нем находится его музей. Упоминание Морской улицы прозрачной нитью вышивает присутствие Набокова в «Снах» Лукаша: ведь отрок Владимир легко мог видеть в окно этого бегущего мальчика в гимназической шинели. Или подойти в этот момент к окну и одернуть штору.
И не дефицит композиционного огня, о котором говорил Набоков, чувствуется в «Снах», а некая призрачность, недовоплощенность в материальном мире; собственно то, что сказал сам Лукаш о России в предисловии к своей трилогии: невоплощенный сон, полуявь-полувидение, смена снов – можно сказать и о его творчестве вообще, и о «Снах Петра» в особенности. Ничьи более произведения не вызывают такого ощущения призрачности, некого полупризрачного видения-силуэта, начерченного на воздухе. Разве что некоторые страницы «Призрака Александра Вольфа», когда герою видится белый всадник, скачущий по степи. Но и роман Газданова называется «Призрак…» У Лукаша «Сны», т.е. сновидения. Это становится неким общим диагнозом эмиграции, точнее, эмигрантов, претерпевших такое страшное потрясение как потеря родины – своей естественной среды обитания. Потрясение, приведшее к хроническому расстройству психики равному контузии: родина видится им всегда, видения настигают в любой момент независимо от места и времени. Наплывы этих видений, как припадки эпилепсии, неизлечимой падучей, являющейся притом средой созидания произведений искусства. Именно эта болезнь служила одним из стимулов творчества Ф.М. Достоевского.
Впрочем, ощущение жизни как сна существовало всегда. Вся явь есть майя согласно индийской философии. И будто именно о «Снах» Лукаша говорила последовательница Е.П. Блаватской известная теософка Ани Безант, много лет прожившая в Индии: «История предстает перед нами как благородная панорама народов и событий, а между тем в действительности происходит только некая пляске теней народов, королей, государственных деятелей, министров, армий. Все события – битвы и революции, возникновение и падение держав – это прежде всего фантасмагория. И когда историк пытается более глубоко разобраться в причинах экономических процессов, социального устройства, вникая в тенденции направлений мысли, даже он имеет дело с фантазмами, иллюзорными тенями, отбрасываемыми невидимым миром»[11].
И снова анализ произведений Лукаша смыкается с характеристикой творчества Достоевского. Он – как некая константа мира И.С. Лукаша; он и еще Пушкин, Толстой, Петр Первый. Ведь все, что деется во «Снах» произошло по воле последнего или как следствие его начинаний. В том числе, строительство Исаакиевского собора во «сне» «Колоннада».
Здесь Лукаш пишет: «Жербин, Суханов – тайна речей их для потомков померкла, да и таких имен: Жербин, Суханов – не знает никто»[12].
Эти строки свидетельствуют не только о том, что он не обладал полной информацией о предмете своего писательского внимания, но и о том, что на тот момент эта информация находилась под спудом не столько забвения, сколько конспирации, как трава под снегом, чтобы не пропасть, выжить, и с оттепелью расправиться во весь рост.
В Москве в 2007 г. в издательстве «Икар» вышла книга Жербина Кирилла Саввича «Воспоминания инженера». Кирилл Саввич, ныне покойный, прямой потомок «коммерции советника», купца Жербина. Эта книга свидетельствует о том, что Жербин Иван Федорович, о котором идет в речь в новелле И.С. Лукаша, был далеко не темной, безвестной личностью.
Купец 1-й гильдии Иван Фёдорович Жербин (1778-1840). В 1816 г. он пожалован почетным званием Коммерции Советника. В 1823 г. получил орден Св. Анны 2-й степени, что фактически означало получение личного дворянства. Портрет детей Жербиных Ольги и Фёдора, 1851 г., знаменитого художника П.А. Федотова по сей день находится в собрании Русского музея в Санкт-Петербурге. А Ивана Федоровича в 1837 г. пожаловали дипломом и гербом, то есть потомственным дворянством, а его сын от второго брака (Фёдор с портрета) был внесён в 1-ю часть дворянской родословной книги.
Иван Фёдорович Жербин по выбору купеческого собрания состоял Санкт-Петербургским Городским Головою три срока (!) подряд (1821-1830 гг.) Предположительно в 1820 г. он взял подряд на доставку колонн Исаакиевского собора, выиграв при этом тендер у иностранцев. Но, по словам будущего декабриста Николая Бестужева, (см. его очерк «Колонны Исаакиевского собора», упомянутый Лукашем во «сне» «Колоннада) «коммерции советник Жербин, приняв на себя доставку колонн с великою уступкою против назначенных цен, без всяких уточнений механики, следуя здравому смыслу и верному опыту, построил на свой счет три судна, из коих каждое поднимает по две колонны вдруг, помещающиеся на палубе по обе стороны» (суда иностранцев возили по одной колонне) «Оные суда, оправдывая опытные соображения г. Жербина, доставляют нам в целости сии исполинские колонны, каких мы видим пример в одной только Помпеевой колонне»[13]. Помпеева колонна - монолит из красного гранита высотой девятнадцать метров. Поставлен префектом Помпеем близ города Александрии в честь римского императора Диоклетиана (284-305гг.).
Сын Ивана Фёдоровича Жербина - Фёдор Иванович Жербин (1836-1903 гг; генерал-лейтенант с портрета), будучи избран в Государственную Думу, заседал в во многих комиссиях, особенно в Хозяйственно-Строительной комиссии, которую возглавлял четыре года, обеспечив возведение новой Адмиралтейской набережной и сада, за что в 1874 году был награждён орденом Святого Владимира 3-й степени. В 1891 г. он возглавил подготовительную комиссию по сооружению Троицкого моста на Неве, что и было зафиксировано на одной из мемориальных досок, установленных у моста на левом берегу, со стороны Марсова Поля:
«Троицкий мост заложен 12 Августа 1897 г. въ память 25-летия бракосочетания ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА III И ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕДОРОВНЫ в третье лето благополучного царствования ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II въ присутствии ИХЪ ИМПЕРАТОРСКИХЪ ВЕЛИЧЕСТВЪ. ПРЕЗИДЕНТА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ ФЕЛИКСА ФОРА, членов ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ. Представителей Иностранныхъ Государствъ. Представителей Правительственныхъ Учреждений и Городского Общественнаго Управления въ бытность Министромъ Внутреннихъ Дель И.А.Горемыкина. Градоночальникомъ Н.В.Клейгельса. Городским Головою В.А.Ратькова-Рожнова. Председателями подготовительныхъ комиссий П.П.Дурново и Ф.И.Жербина» - это текст медной таблички с Троицкого моста.
Табличка эта оставалась на мосту и в советское время, а исчезла только в счастливые времена демократии, в 90-ые гг. прошлого века, прибавив собою весу на пункте сбора цветных металлов.
А дом Жербиных в Санкт-Петербурге в четыре этажа стоит по адресу ул. Казанская, 33 рядом с Исаакиевским собором, колонны для которого доставлял Советник Коммерции И.Ф. Жербин. И на Кирилле Саввиче, авторе воспоминаний, род Жербиных не пресекся. У Кирилла Саввича остался сын Федор, который в свою очередь является отцом двух детей, Ивана и Ксении, десяти и двух лет.
Только вот автору воспоминаний, потомку поставщика «ста тридцати двух колонн собора Казанского и пятидесяти шести колонн Исаакия, и гранитного столпа Александрова в пятьдесят три тысячи пудов тяжестью»[14], неизвестен тот факт, которому Лукаш вскользь уделяет пристальное внимание: «Неторопливо перебирает советник какие-то листки, метит свинцовым карандашом знаки и цифирь, расчет мастерства своего, на бледном пальце его играет масонская камея...»[15] (курсив мой). Т.е. Коммерции Советник И.Ф. Жербин был членом масонской ложи. И строительство Исаакиевского собора было не простое строительство собора, а «Храма премудрости Соломоновой созидание»[16].
И в конце «сна» о колоннаде звучит короткий масонский реквием: «В кавалькадах метели не мелькает ли грузный советник Жербин в черной крошечной треуголке с серебряным галуном и декабрист Бестужев, одергивающий пеньковую веревку на шее, натружденной виселицей, многие вольные каменщики, мастера, воины, сыны Отечества, храма Премудрости Соломоновой России созидатели, а впереди всех горбун Суханов с железным аршином?»[17]
III
Упоминание Лукаша о «предании, что сам Петр Первый был посвящен в вольные каменщики, «франкмасоны», еще в 1697 году в Амстердаме, в английской ложе»[18] имеет огромный исторический контекст, изложенный И.Л. Солоневичем в пятой части его книги «Народная монархия» «Петр Первый». «Если и неверно предание, - пишет И.С. Лукаш, - то нетрудно заметить, что вскоре вся молодая империя Петра стала как бы одной громадной «франкмасонской ложей»[19]. Эти строки дополняют пятую часть книги Солоневича и проливают свет на идеологическую подоплеку петровских преобразований. «Эмпирическая зависимость является результатом индуктивного обобщения опыта и представляет собой вероятностно-истинное знание»[20]. И, следуя этому методу в применении к историческому процессу, мы получаем эмпирическое подтверждение предания, приведенного И.С. Лукашем. Да и он сам в следующем абзаце дает эмпирическое подтверждение «неверного предания»: «Ее фельдмаршалы, назовем хотя бы имя Репнина, Чернышева, наконец, Суворова, ее министры, все ее верхи, знать вместе с париками и кафтанами переняли из Европы и «франкмасонство». И в 1987 году в России действовало уже 115 лож вольных каменщиков»[21]. Переняли и палочку с наконечником в форме руки для чесания спины при укусах вшей.
Иван Лукаш и Иван Солоневич иногда говорят одними словами. «Но, может, это было только варварским подражанием Европе?»[22]- Лукаш о распространении франкмасонства. «Поехал человек в Европу с целью закупки импорта в Россию всяческой цивилизации и благовоспитанности, а привез такие вещи, за какие двести лет спустя даже и большевики своих воинствующих безбожников по головке не гладили? /…/ И тут же делается ссылка на варварское состояние Москвы: «что вы хотите, - варварская страна, варварские развлечения…»[23] Так кто же более варвар?
О трансвременном и транспространственном диалоге Солоневича и Лукаша можно сказать то же самое, что говорит последний о двух русских собеседниках в своем рассказе «Чудо»: «Два голоса, может быть, они мне послышались? /…/ Те два голоса, русские, ушли на самую грозу»[24].
Эффектная мысль М.И Цветаевой о том, что Пушкин – «последний посмертный - бессмертный подарок России - Петра»[25], исторически не оправдана, а оправдана лишь эффектностью метафорической стилистики поэтического сочинения. Петр «подорвал и монархию./../ Он подорвал Церковь. Он подорвал престолонаследие. И после чего историки говорят о «частных ошибках». Эти «частные ошибки» мы с вами и расхлебываем до сих пор – третьим интернационалом, террором и голодом, законными наследниками деятельности Петра»[26]. Так что заблуждение эксцентричной поэтессы – это милый лепет по сравнению с ошибочными оценками прочих «подарков России Петра». Остается только уповать, если это не становится все более утопично, что они не «бессмертны», как утверждала она, подразумевая Пушкина.
Предвестие этого «подарка» присутствует во «сне» Лукаша «Петр в Версале». Там арапчонок Агибук верно служит царю, например, «держит под мышкой камышовую трость Петра с обтертым набалдашником слоновой кости»[27] и даже высказывает державнополезные мысли: «Статуй, осударь, точно знатный. Меди одной, почитай, пудов до ста пошло. Когда бы истукана сего в наши московские пятаки перелить…»[28]
А негативную оценку если не деятельности, то образа жизни царя Петра, Лукаш вкладывает в уста денщика Никиты из этого же сна, денщика, с ним этот образ жизни повседневно разделяющий: «…скушно мне в ихних землях… Таскаешься, прости Господи, ровно витютень, чтобы их вихорь пробрал, эва, папежство, фонтанеи, мальвазии, державы заморские…»[29]
С упомянутым выше замечанием И.Л. Солоневича о том, что Петр Первый подорвал престолонаследие, Лукаш не спорит, об этом он говорит не прямо, как Солоневич, но выражает полное согласие с его оценкой художественными средствами: «Нынче в ночь он меня сызнова звал, сын, Алексий, казнь моя…»[30] - вопиет царь, не находящий покоя и во снах. «Аще наказуеши мучительское сердце мое, изглодал душу мне окаянному, лютою стрелою припек… Алексий, сын…»[31]- это не просто терзания душегубца, сыноубийцы, это муки совести царя, понимающего, что он оставил престол без наследника и не видит во всей империи «помощника», преемника, которому бы он доверял, как самому себе: «Петр пошарил за собою руку Катерины. Взял ее, мягкую, точно бескостную:
-Катерина… Помощника нету… Государству наследника… Один…»[32]
Это рассказ «Сны Петра» первый в сборнике, давший ему имя. Верно определил Лукаш, что рассказы этого сборника имеют одну мысль. Именно она скрепляет их в главы одной книги.
Анализ любого «сна» Ивана Лукаша, как и всякого его произведения, показывает, сколько культурно-исторических пластов они в себе содержат. Можно и дальше вести раскопки этих пластов, продолжая наталкиваться на новые находки. Практически, вся мировая культура, а в особенности европейская и русская, становится своего рода сонником для толкования «Снов Петра», увиденных Иваном Лукашем.
[1] Леонидов В. «Новая Юность» 1999. № 5
[2] Русские писатели 20 века. Биографический словарь, изд. «БРЭ», «Рандеву-АМ», М, 2000, ст. Петровой Т.Г.,с.425
[3] Спроге Людмила, ст. «Пушкинский миф Ивана Лукаша», Пушкинские чтения в Тарту 2, 2000, с.331-333
[4] Набоков В.В. «Подвиг» Ardia Ann Arbor McGRAW-HILL New York-Toronto, 1956, с.165
[5] Там же, с.162
[6] Лукаш И.С, Сочинения в 2 томах, изд. НПК «Интелвак», Москва, 2000, т.1 «Пожар Москвы», С. 489
[7] Там же. С. 490
[8] Там же
[9] Там же
[10] Там же
[11] Besant Annie, "Yoga”, Anima Edizioni, Milano, 2007, с. 9
[12] Лукаш И.С., там же, т. 1, с. 478
[13] Бестужев Н., «Сын Отечества», октябрь 1820 г.
[14] Лукаш, т.1. С. 478
[15] Там же С. 480
[16] Там же
[17] Там же. С. 485
[18] Лукаш. Там же. С. 438
[19] Там же.
[20] Степин В.С.,«Философия науки», изд. «Гардарики», М, 2008, с. 161
[21] Лукаш. Там же.
[22] Там же. С. 438
[23] Солоневич И.Л. Там же. С. 432
[24] Лукаш И.С. «Чудо», рассказ, http:// www.glinskie.ru, С.3
[25] Цветаева М.И. «Стихотворения и поэмы», Профиздат, Москва, 2001. С.279
[26] Солоневич И.Л. Там же. С. 473
[27] Лукаш. Т. 1. С.405
[28] Там же.
[29] Там же. С.410
[30] Там же. С.403
[31] Там же. С. 404
[32] Там же. С. 402
http://www.velykoross.ru/838/ |