***

Император Наполеон I, отторгнув польские области в 1807 г. от Пруссии и в 1809 г. от Австрии, создал Герцогство Варшавское. Поляки принимали большое участие в 1812 г. в войне французов против России. Решением Венского конгресса земли эти, за исключением области Познанской, Галиции и Кракова, вошли в нераздельный состав Российской Империи. Император Александр мог подчинить Царство Польское общим законам Империи, но, в порядке великодушия, он Учредительной хартией 12 декабря 1815 г. предоставил ему особенный порядок управления. Учреждены были им Сенат, составленный из епископов, воевод и каштелянов, назначаемых Государем пожизненно, и Сейм, составленный из депутатов от дворянства и общин. Законы получали силу только по принятию их обеими палатами и утверждению Государем. Во главе Правительственного Сената из пяти назначаемых монархом министров стоял царский наместник. Последним был назначен старинный враг России, генерал Зайончек, принимавший участие в восстании Костюшки и наполеоновских войнах, но отличавшийся благородством и оценивший великодушие Государя. Польской армией начальствовал Цесаревич Константин Павлович, ее очень любивший и сделавший для нее много. Представителем России был императорский комиссар, заседавший в Правительственном Совете. Таковым был известный сподвижник первых годов царствования Ими. Александра I Н. Н. Новосильцев.

Бедная в 1815 г. Польша, под скипетром Императора Александра обратилась в благоустроенное, сильное и цветущее государство. Особенно много сделал в этом отношении министр финансов (с 1821 г.) князь Франциск-Ксаверий Друцкой-Любецкий (1779 - 1846), уроженец Гродненской губ., воспитывавшийся в С.-Петербурге в Сухопутном кадетском корпусе, принимавший участие в итальянском походе Суворова. Он привел в порядок всегда ранее разрозненные финансы Польши, наладил школьное дело, создал польскую промышленность (напр. Жирардовскую фабрику), оживил торговлю и проч. Наряду с довольной массой народа, нашлись, однако, люди, мечтавшие не только о полной независимости Польши, но и о возвращении ей тех русских земель, которыми она завладевала с конца XIII в. и начала утрачивать с середины XVII в. Император Александр I, при открытии третьего сейма в 1825 г., должен был призвать поляков к благоразумию. Были поляки среди декабристов.

Император Николай I, как упоминалось в первом очерке, не любил поляков. Но верный долгу во всем, он свято исполнял свои обязанности польского короля. Выше указывалось на отправку им из Варны военных трофеев в Варшаву. Венчавшись на царство в Москве, он решился, как польский король, короноваться в Варшаве.

Государь 5 мая 1829 г. совершил торжественный въезд в Варшаву. Примас, окруженный прочим католическим духовенством, ожидал Государя на паперти церкви францисканцев. Выслушав молитву, Император Николай принял святую воду. 12/24 мая совершен был обряд коронования в королевском замке, в зале сената. После молитвы архиепископа Государь возложил на себя корону, надел порфиру, украсил цепью ордена Белого Орла Императрицу и принял в руки державу и скипетр. "Vivat rex in aeterum" ["Да здравствует вечно король" (лат)], - произнес троекратно примас. Присутствовашие поляки не повторяли этого возгласа, что произвело тяжелое впечатление. Потом, некоторые оправдывались, говоря, что об этом не предупредили. После этого Государь отбыл в собор св. Иоанна (Яна), где католическим духовенством был отслужен благодарственный молебен. Группа заговорщиков задумала произвести покушение на жизнь Государя, но это им не удалось вследствие вовремя принятых мер.

Гр. Бенкендорф записывал в дневнике в тот же день: "Возвратившись во внутренние комнаты, Государь послал за мной. При виде моего духовного смущения он не скрыл и своего. Он принес присягу с чистыми помыслами и с твердою решимостью свято ее соблюдать. Рыцарское его сердце всегда чуждалось всякой затаенной мысли".

Из Варшавы Государь неожиданно решил проехать в Берлин, куда должна была ехать к отцу только Императрица. Король Фридрих-Вильгельм III был поражен, когда вместе с дочерью 25 мая (6 июня) во Фридрихсвальде прибыл и Государь.

"Весть об этом, - пишет Бенкендорф, - вскоре достигла Берлина, и весь город поднялся на ноги и побежал ко дворцу, все поздравляли друг друга, кричали и толпились на улицах: казалось Пруссию посетило какое-то неожиданное счастие... Общий крик радости приветствовал короля, Императора и Императрицу, при входе их во дворец, и перешел почти в неистовый вопль, когда король показался на балконе, держа за руку своего маленького внука, Наследника русского престола".

В Берлине в это время готовились к встрече невесты брата Императрицы (будущего императора Вильгельма I), принцессы Августы Саксен-Веймарской, дочери Вел. кн. Марии Павловны и племянницы Государя.

Проехав на обратном пути через Варшаву, Государь выехал 13/25 июня в Красностав. За станцию до Пулав - рассказывал гр. Бенкендорф - к Государю явился какой-то человек во фраке с приглашением от княгини Чарторижской, матери кн. Адама, остановиться у нее в Пулавском замке. "Такой странный образ приглашения, - писал Бенкендорф, - побудил Государя к отказу, выраженному, впрочем, в вежливых формах. Против самых Пулав надо было переезжать Вислу на пароме. Мы увидели, что на противоположном берегу стоит много людей, и когда переехали реку, то княгиня сама подошла повторить свое приглашение. Государь, стоя, несмотря на палящие лучи солнца, без фуражки, извинялся тем, что не может медлить в пути, так как Цесаревич ожидает его на ночлег. Старуха, которая имела вид настоящей сказочной ведьмы, продолжала настаивать и на повторенный отказ сказала: "Ах! вы меня жестоко огорчили, и не прощу вам этого вовек". Государь поклонился и уехал". Некоторые говорили, что этот случай повлиял на развязку польских дел в революционном смысле.

Сам Государь передавал, что во время коронации в Варшаве княгиня Чарторижская не появилась на торжествах, хотя сын ее, кн. Адам, проживавший в Варшаве, был возведен в обер-камергерское достоинство. Поэтому при встрече у парома Государь сказал ей, что пригласи она его в Варшаве, он, может быть, "нашел бы еще время доставить ей это удовольствие".

Государь 23 июня 1829 г. впервые, как Император, посетил Киев, в котором не был с 1816 г. Прибыв вечером, он прямо подъехал к Лавре, где его ожидал митрополит Евгений с братией. В это время в обители находилось очень много богомольцев. На литургии он был в Софийском соборе; поклонялся св. мощам Печерских угодников. Во время пребывания в Киеве он посещал и другие храмы, осматривал общественные учреждения, крепостные сооружения. Текущие дела шли без задержки. Курьеры ежедневно привозили дела и доклады. Государь ложился спать не ранее трех часов утра, рассмотрев все поступившие дела. Успевал он писать подробные письма Императрице и прочитывать донесения о ходе уроков детей.

***

Во второй половине 1829 г. выехал в Россию персидский принц Хозрев-Мирза для выражения сожаления деда своего, шаха Фет-Али, по поводу убийства А. С. Грибоедова. От Тифлиса его сопровождал генерал-лейтенант барон П. Я. Рененкампф-2, к которому присоединился в Новгороде генерал П. П. Сухтелен, состоявший при нем все время пребывания его в России. Принцу оказан был отличный прием в Москве, Новгороде и Царском Селе. В С.-Петербурге ему отведено было помещение в Таврическом дворце. В комнатах были разложены ковры и поставлены особые диваны. Помещен был портрет отца принца Аббас-Мирзы. Пищу готовили приглашенные для этого татары-шииты.

10/22 августа принц был торжественно принят в Георгиевском зале Зимнего дворца. Государь с Императрицей стояли на ступеньках, ведущих к трону. Обер-церемонимейстер ввел молодого принца с его свитой и, после трех поклонов, Хозрев-Мирза с видимым волнением произнес следующее: "Его Величество, августейший дед мой, шах персидский, отправил меня к Вашему Императорскому Величеству для уверения в прочности мира между обеими высокими державами и в непричастности персидского правительства в случившемся несчастном происшествии, которое желает он, дабы Ваше Императорское Величество соблаговолили предать совершенному забвению. С моей стороны горжусь я столь великою честию, что удостоился представиться Вашему Императорскому Величеству, почитая себя совершенно счастливым, что сей выбор его величества шаха преимущественно пал на меня из всех его сыновей и внуков". Грамоту шаха принц подал Государю, который передал ее вице-канцлеру гр. Нессельроде, который огласил ответ шаху, написанный в самых дружественных и успокоительных заверениях.

Принц и в дальнейшем по повелению Государя, окружен был вниманием и осыпан подарками.

Генерал-адъютант гр. Бенкендорф 18 октября 1829г. писал графу Дибичу "Благодаря вашим победам и мудрым распоряжениям, которые привели к ним, мы наслаждаемся здесь истинною радостью, в целой Европе - внушительным положением, а внутри - спокойствием и доверием к правительству, которые могут привести лишь к хорошим результатам. Теперь мы свободны от каких бы то ни было помех, сильнее более чем когда бы то ни было в мнении всех народов; ничто не мешает отдаться последовательным улучшениям, новым реформам, в которых нуждается Россия. Это будет прекрасным плодом четырех лет войны и напряжения, которыми началось царствование нашего повелителя. Он также мало отступит перед административными трудностями, как и перед трудностями войны; он не встретит в этой области деятелей столь блестящих, столь быстрых в действии, как "Забалканские" и "Эриванские", но раз эти трудности будут побеждены, он извлечет из них славу, столь же блестящую и еще более полезную для своих многочисленных подданных".

Действительно казалось, что в Европе наступило затишье, дававшеее Государю возможность посвятить себя внутренним делам расширившейся Империи. Но начавшееся в июле 1830 г. революционное движение во Франции, перебросившееся и в другие страны и заразившее поляков, заставило Государя снова заниматься внешними делами.

***

Начало 1830 г. было еще спокойным. В ночь на 7 марта Государь неожиданно прибыл из Новгорода в Москву. В два часа коляска царская остановилась у Кремлевского дворца. Бенкендорф так описывает это событие в дневнике:

"И там и в целом городе все, разумеется, спали, и появление наше представилось разбуженной придворной прислуге настоящим сновидением. С трудом можно было допроситься свечи, чтобы осветить Государеву комнату. Он тотчас пошел без огня в придворную церковь помолиться Богу и по возвращении оттуда, отдав мне приказания для следующего дня, прилег на диване. Я послал за обер-полицмейстером, который прискакал напуганный моим неожиданным приездом, и совершенно остолбенел, когда услышал, что под моей комнатой почивает Государь... В 8 ч. утра (7 марта) я велел поднять на дворце Императорский флаг, и вслед затем кремлевские колокола возвестили москвичам прибытие к ним Царя". Вскоре дворцовая площадь была полна волнующимся народом.

"В 11ч. Государь вышел из дворца пешком в Успенский собор, все головы обнажились, загремело многотысячное "ура", и толпа до того сгустилась, что генерал-губернатор кн. Д. В. Голицын и я насилу могли следовать за Государем, да и сам он при всех усилиях народа раздаваться перед ним едва мог продвинуться вперед. Только на какой-нибудь аршин очищалось вокруг него место; он беспрестанно останавливался и, чтобы пройти двести шагов, разделяющих дворец от собора, употребил, конечно, десять минут. На паперти ожидали его митрополит Филарет и духовенство с крестами; при виде их народные клики тотчас замолкли..."

Государь посещал в Москве общественные заведения, училища, госпитали, принимал купцов и фабрикантов и осматривал мануфактурную промышленность, все более развивавшуюся в Москве. Пробыв в Первопрестольной пять дней, Государь 12 марта в полночь сел в сани и через 38 часов, промчавшись 700 верст, был в Зимнем Дворце.

***

Строгий блюститель законности, Император Николай I считал себя обязанным собрать польский сейм. В этом он не находил сочувствие со стороны старшего брата, стоявшего во главе польской армии. Вел. кн. Константин называл сейм "нелепой шуткой". Возражая ему, Государь говорил: "Мы существуем для упорядочения общественной свободы и для подавления злоупотребления ею".

В мае 1830 г. Государь прибыл в Варшаву, где 16/28 открыт был первый в его царствовании сейм. Открывая сейм, Государь сказал:

"Пять лет протекло со времени вашего последнего собрания. Причины, не зависевшие от моей воли, помешали мне созвать вас раньше; но причины этого запоздания, к счастью, миновали, и сегодня я с удовольствием вижу себя окруженным представителями народа. В этот промежуток времени Божественному Провидению угодно было отозвать к Себе восстановителя вашего отечества; вы все почувствовали великое значение этой утраты и поэтому ощутили глубокую печаль: Сенат, истолкователь ваших чувств, выразил мне желание увековечить воспоминание о благороднейших добродетелях и о глубокой благодарности. Все поляки призваны содействовать сооружению памятника, предположения о котором будут вам представлены. Всемогущий благословил наше оружие в двух войнах, которые Империя только что должна была вести. Польше не пришлось нести их тягостей; однако она пользуется выгодами, которые явились следствием их, благодаря тому братству в славе и интересах, которое связуется отныне с ее неразрывным единением с Россией. Польская армия не приняла активного участия в войне; мое доверие указало ей другой пост, не менее важный; она составляла авангард армии, долженствовавшей охранять безопасность Империи... Беспрерывно возрастающее развитие промышленности, расширение внешней торговли, увеличение обмена продуктами между Польшей и Россией являются несомненными выгодами, которыми вы уже пользуетесь в настоящую минуту и которые в то же время дают вам уверенность в непрерывном возрастании вашего благосостояния... Представители польского народа! Выполняя во всем объеме 45-ю статью конституционной хартии (т. е. коронацию в Варшаве), я дал вам залог моих намерений. Теперь ваше дело упрочить творение восстановителя вашего отечества, пользуясь с умеренностью и благоразумием правами, которые он даровал вам. Пусть спокойствие и единение сопутствуют вашим занятиям!"

Во время работ сейма Государь отсутствовал, дабы ни в какой мере не влиять на ход его занятий. Вернувшись к закрытию сейма, он, конституционный король Польши, произнес в заседании его 16/ 28 июня заключительное слово, законченное словами: "Хотя и находясь вдали от вас, я всегда буду стоять на страже вашего истинного счастья". Обращения Государя произносились на французском языке.

***

В том же 1830 г. на Россию надвигалась холера, свирепствовавшая в Персии. В России первые признаки ее обнаружились еще в 1817 г. в Астрахани, потом в 1829 г. в Оренбурге. Способы лечения этой страшной болезни были неизвестны. Главные меры борьбы с нею заключались в устройстве карантинов и оцеплений заразных мест. 9 сентября образована была Центральная комиссия для пресечения холеры. Государь следил за работой и направлял ее. 24 сентября пришло известие о холерных заболеваниях в Москве.

"С сердечным соболезнованием получил ваше печальное известие. Уведомляйте меня эстафетой о ходе болезни, - писал Государь московскому генерал-губернатору. - От ваших известий будет зависеть мой отъезд. Я приеду делить с вами труды и опасности. Преданность воле Божией!"

29 сентября Государь в сопровождении Бенкендорфа прибыл в Москву.

В "Русском Архиве" (1901) напечатано письмо современника, А Я. Булгакова, об этом событии: "Подъехав к дому генерал-губернатора кн. Д. В. Голицына, Государь не велел никому двигаться с места, а только показать одному дорогу к Князеву кабинету. Он по своему обыкновению долго нежиться и работать в постели, недавно встал, был в халате своем перед зеркалом маленьким, чистил рот. Вообрази же себе удивление князя, увидевшего в зеркале лицо Государя, за ним стоявшего... Он вскочил со стула испуганный. Первые слова Государя были: "Надеюсь, князь, что все в Москве так же здоровы, как вы?" - после чего и стал расспрашивать князя обо всем. Потом Его Величество поехал к Иверской Божией Матери, где молился, стоя на коленях. Несметная толпа народа сопровождала Царя до дворца, где Его Величество изволил переодеться, принять митрополита Филарета и, надев ленту, пойти в собор. Тут встретил его митрополит со словами: "Благословен грядый на спасение града сего"... Столица казалась пустой, мертвой, - и вдруг оживились; забыли о холере и самые трусы: все одним заняты - неожиданным прибытием Государя... Государь-то какой Ангел! Всем известно, как он любит Императрицу и детей своих, - он оставляет непринужденно все, что сердцу его дорого, ценно, чтобы лететь в Москву, которую ему описали жертвою смертоносной лютой заразы. Это будет в истории написано золотыми буквами".

Митрополит Филарет в слове своем сказал еще: "Такое царское дело выше славы человеческой, поелико основано на добродетели христианской... С крестом встречаем тебя, Государь, да идет с тобою воскресение и жизнь..." Народ у Иверской часовни и у Успенского собора громко восклицал: "Ты - наш отец, мы знали, что ты к нам будешь; где беда, там и ты, наш родной".

Государь пробыл в Москве до 7 октября. Посещал он общественные учреждения, главным же образом направлял и ободрял власти. Во дворце умерли от холеры старик лакей, обслуживавший комнату Государя, и судомойка. Недомогание ощутил и он сам. Бенкендорф пишет: "Вдруг за обедом, на который было приглашено несколько особ, он почувствовал себя нехорошо и принужден был выйти из-за стола. Вслед за ним поспешил доктор, столько же испуганный, как и мы все, и хотя через несколько минут он вернулся к нам с приказанием от Государя не останавливать обеда, однако никто в смертельной нашей тревоге уже более не прикасался к кушанью. Вскоре затем показался в дверях сам Государь, чтобы нас успокоить; однако его тошнило, трясла лихорадка и открылись все первые симптомы болезни. К счастью сильная испарина и данные вовремя лекарства вскоре ему пособили, и не далее как на другой день все беспокойство наше миновало".

В бытность Государя в Москве прибавлено было число больниц, открытых приюты для осиротевших детей, богадельни для одиноких стариков. Государь за всем наблюдал. Заболевания начали уменьшаться.

В Твери Государь, соблюдая закон им установленный, провел 11-дневный карантин во дворце покойной Вел. кн. Екатерины Павловны. В Царское Село он прибыл 20 октября.

***

К приезду Государя в Москву относится стихотворение Пушкина "Герой", напечатанное впервые в "Телескопе" Надеждина без подписи автора. Оно говорит о посещении Наполеоном в Яффе лагеря больных чумой. В конце стихотворения автор отвечает "Другу", сомневающемуся в этом событии. Стихотворение это кончается непонятным, как бы словом Друга: "Утешься". Под ним стоит помета "29 сентября 1830 г. Москва", дающая ключ ко всему стихотворению. Пушкина в то время не было в Москве: он был в Болдине. Но что произошло в этот день в Москве? - В холерную столицу приехал Государь, явив тем пример героизма, отвечающего образу Наполеона в чумных бараках Яффы. "Утешься", говорит Друг: тебе не нужно искать "возвышающего обмана"; пусть "Яффа" оказалась легендой, - "Москва", посещение ее в холеру Императором есть правда! - Тайна этого истолкования была открыта публике непосредственно после смерти Пушкина М. П. Погодиным, обнародовавшим следующее письмо к нему Пушкина: "Напечатайте, где хотите, хоть в Ведомостях, но прошу вас и требую, именем нашей дружбы, не объявлять никому моего имени. Если московская цензура не пропустит, то перешлите Дельвигу, но также без моего имени и не моей рукой переписанное..." "В этом стихотворении самая тонкая и великая похвала нашему славному Царю. Клеветники увидят, какие чувства питал к нему Пушкин, не хотевший, однако ж, продираться со льстецами", - писал Погодин кн. П. А. Вяземскому при посылке стихотворения. "Только по смерти Пушкина, - писал Гоголь, - обнаружились его истинные отношения к Государю и тайны двух его лучших сочинений ("Герой" и "К Н"). Никому не говорил он при жизни о чувствах, его наполнявших, и поступал умно... Пушкин высоко слишком ценил всякое стремление воздвигнуть падшего. Вот отчего так гордо затрепетало его сердце, когда услышал он о приезде Государя в Москву во время ужасов холеры, - черта, которую едва ли показал кто-либо из венценосцев и которая вызвала у него эти замечательные стихи". - Показательно, что в черновике статьи Пушкина о Радищеве имеется такая запись: "Ныне царствующий Император чаще других удостаивает Москву своим посещением. Неожиданный приезд его в конце 1830 г. во время заразы принадлежит будущему историку...." [Выдержка из сборника "Пушкин и его время" (Харбин, 1938) под общей редакцией проф. К. И.: Зайцева (будущего архимандрита Константина - С.Ф.)]

Безстрашная поездка Императора Николая I в Москву вдохновила еще двух поэтов.

Барон А. А. Дельвиг 13 октября написал следующее стихотворение:

УТЕШИТЕЛЬ

Москва уныла: смерти страх
Престольный град опустошает;
Но кто в нее, взирая прах,
Навстречу ужаса влетает?
Петров потомок, Царь, как он
Бесстрашный духом, скорбный сердцем,
Летит, услыша русский стон,
Венчаться душ их самодержцем.

Поэт Иван Иванович Козлов (1779-1840), ослепший на 40-м году жизни, ценимый очень Пушкиным, писал в 1830 г.:

ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННОМУ ФИЛАРЕТУ
 
Когда долг страшный, долг священный
Наш Царь так свято совершал,
А ты, наш пастырь вдохновенный,
С крестом в руках его встречал, -

Ему небес благоволенье
Изрек ты именем Творца,
Пред Ним да жизнь и воскресенье
Текут и радуют сердца!

Да вновь дни светлые проглянут,
По вере пламенной даны,
И полумертвые восстанут
Любовью царской спасены.

Д. Н. Блудов (с 1842 г. - граф), близкий с Карамзиным и Жуковским, крупный государственный деятель, писал жене и дочери в Берлин: "Вы, конечно, уже знаете, что Государь поехал в Москву и конечно также отгадали причину. Это прекрасное, сродное душе его движение спешить туда, где какая-либо опасность угрожает его подданным. Это новая черта его характера привела в восторг всех умеющих ценить порывы великодушия; она обрадовала и успокоила не только московских, но и здешних жителей..."

В "Дневнике" князя П. А, Вяземского под б ноября 1830 г. имеется такая запись: "Приезд Государя в Москву есть точно прекраснейшая черта. Тут есть не только небоязнь смерти, но есть и вдохновение, и преданность, и какое-то христианское и царское рыцарство, которое очень к лицу Владыке. Странное дело, мы встретились мыслями с Филаретом в речи его Государю. На днях, в письме к Муханову, я говорил, что из этой мысли можно было бы написать прекрасную статью журнальную. Мы видели царей в сражении. Моро был убит при Александре, это хорошо, но тут есть военная слава, есть point d'honneur [достоинство (фр)], нося военный мундир и не скидывая его никогда, показать себя иногда военным лицом. Здесь нет никакого упоения, нет славолюбия, нет обязанности. Выезд царя из города, объятого заразой, был бы напротив естествен и не подлежал бы осуждению; следовательно, приезд Царя в таковой город есть точно подвиг героический. Тут уж не близ Царя - близ смерти, а близ народа - близ смерти".

***

В июле 1830 г. над Европой пронеслась революционная буря. Во Франции свергнут был король Карл X. Бельгия отделилась от Голландии. Вспыхнули волнения в Италии. Император Николай I являлся сторонником сближения России c Францией. Со свойственной ему определенностью он высказался в этом смысле в своем письме к королю Карлу Х 22 марта 1828 г. О таковом взгляде Государя сообщали в 1830 г. своим правительствам австрийский и французский послы в Петербурге. Император Николай I сочувствовал королевской экспедиции в Алжир и отправил в действовавшую там армию полковника ген. штаба Философова. С радостью воспринята была им конечная там победа Франции.

Добрые чувства питал Государь и лично к Карлу X. С тем большим беспокойством наблюдал он в последнее время за его ошибочной внутренней политикой, несогласной с установлениями конституции, в верности которой король дал присягу. Будучи сам противником представительного строя, Государь считал, что монарх, приняв соответственные обязательства, должен честно их выполнять. Действия крайне реакционного правительства кн. Полиньяка, издававшего законы помимо парламента, вызывали негодование Государя. Опасался он сильной вспышки недовольства в стране. Министр иностранных дел гр. Нессельроде, писал 9 апреля 1830 г. русскому послу в Париже гр. Поццо-ди-Борго: "Его Императорское Величество желает Франции спокойствия и благоденствия, почему и желает торжества разумной умеренности". Государь, не стесняясь, высказывал осуждение действиями короля.

Сразу же после июльской революции Государь имел длительный разговор с французским поверенным в делах, бароном Бургоэном, начавшийся бурно. "Если бы во время кровавых смут в Париже народ разгромил дом русского посольства и обнародовал мои депеши, - сказал Государь во время этой беседы, - то были бы поражены, узнав, что я высказывался против государственного переворота; удивились бы, что Русский самодержец поручает своему представителю внушить конституционному королю соблюдение учрежденных конституций, утвержденных присягой". Тому же барону Бургоэну Государь, в более раннем разговоре, так отозвался о королевской гвардии, ведшей упорный бой с толпой: "Молодцы ваши гренадеры королевской гвардии! Я желал бы поставить золотую статую каждому из них".

При первых известиях о происшедшем во Франции Государь сохранял спокойствие. Он знал, что король Карл Х отрекся от престола в пользу своего 10-летнего внука, герцога Генриха Бордосского, сына убитого революционером Лувелем в 1820 г. герцога Беррийского. Получение известия о том, что королем стал представитель младшей линии Бурбонов, принц Луи-Филипп Орлеанский, страшно возмутило Императора Николая I, защитника начал законного наследования.

Графиня Антонина Дмитриевна Блудова отмечала в своих "Записках", что Государь не одобрял действия Карла X. Но его возмутило, что герцог Орлеанский, ближайший родственник Бурбонов, обязанный им возвращением огромного богатства и своего высокого сана, поспешил принять корону, которая передана была малолетнему герцогу Бордосскому, после отречения его деда и дяди. Герцог Орлеанский мог бы быть регентом до его совершеннолетия. Поведению Луи-Филиппа не сочувствовали жена его и дочь Мария, супруга первого бельгийского короля Леопольда I, заболевшая даже белой горячкой.

Второй сын Луи-Филиппа, герцог Немурский, считал себя присягнувшим Карлу Х и был приверженцем Генриха V (до этого герцога Бордосского).

Первым побуждением Императора Николая было, не останавливаясь и перед вооруженным вмешательством, восстановить законный порядок во Франции. Но он помышлял действовать по примеру того, что в таких случаях предпринималось в царствование Имп. Александра державами, образовавшими Священный Союз. С этою целью им были отправлены для переговоров в Берлин фельдмаршал гр. Дибич-Забалканский, и в Вену гр. А. Ф. Орлов. Но в обеих этих столицах решено было признать нового французского короля. Одиноким почувствовал себя Государь и в бельгийском вопросе. Луи-Филипп был признан Имп. Николаем I, не пожелавшим только именовать его, как других монархов, в письменных обращениях "братом".

Подводя итоги этим событиям, Бенкендорф пишет: "Итак, после долгой внутренней борьбы и гласно заявленного отвращения к новому монарху Франции, нашему Государю не оставалось ничего иного, как покориться силе обстоятельств и принести личные чувства в жертву сохранения мира и отчасти общественному мнению. Император Николай I впервые принудил себя действовать вопреки своему убеждению, и не без глубокого сожаления и досады признать Людовика-Филиппа королем французов".

***

Фельшмаршал Дибич был еще в Берлине, когда он получил от прусского министра Бернсторфа сообщение о вспыхнувшей в Варшаве 17/29 ноября 1830 г. революции. В Петербург первым пришло следующее сообщение, отправленное в германское посольство: "Варшава. 30 ноября 2 ч. утра. Общее восстание; заговорщики овладели городом. Его Императорское Высочество Цесаревич жив и здоров, он в безопасности посреди русских войск. Шмидт. прусский консул". Донесение Цесаревича Государь получил 25 ноября ст. ст. вечером. Вел. кн. Константин Павлович чудом спасся от молодых офицеров и юнкеров, предводительствуемых Высоцким, ворвавшихся в Бельведерский дворец. Убиты были мятежниками поляки: военный министр Гауке, генералы Трембицкий, гр. Станислав Потоцкий, Семионтовский и др. Цесаревич удалился в м. Вержбу. Поддавшись убеждениям некоторых польских офицеров, он вывел из Варшавы русские войска. Кроме того Цесаревич сам отпустил в мятежные полки польских офицеров, оставшихся верными присяге, приведя этим в ужас нескольких генералов поляков, в их числе Хлопицкого, будущего диктатора.

26 ноября в Михайловском манеже был развод 3 батальона Преображенского полка, о каковом сохранилось сообщение австрийского посла графа Фикельмона Меттерниху от 1/13 декабря. На разводе присутствовали четыре дипломата. По окончании развода Государь ни в чем до этого не проявлявший своего волнения, выехал на середину манежа, подозвал к себе офицеров, объявил им о мятеже в Варшаве, и сказал: "Я уже сделал распоряжения, чтобы указанные мною войска двинулись к Варшаве, а если будет нужно, то пойдете и вы, моя гвардия, пойдете наказать изменников и восстановите порядок и оскорбленную честь России. Знаю, что я во всех обстоятельствах могу положиться на вас". Негодование охватило всех. Раздался восторженный крик: "Веди нас против мятежников; мы отомстим за оскорбленную честь России". Целовали у Государя руки, одежду, ноги. Государь счел необходимым умерить негодование, напомнив офицерам, что не все поляки нарушили присягу, почему карать надо зачинщиков мятежа, прощать раскаявшимся и не допускать ненависти к "кровным братьям".

По поводу обращения Государя к гвардии Д. Н. Блудов 28 ноября писал своим заграницу: "Венец, носимый Николаем I, не из роз. Судьба часто испытывает его твердость сильными противностями, но он имеет утешение достойное его сердца, и в настоящем случае, конечно не без слез сладостного умиления, слышал и еще слышит голос своих истинных подданных, своих детей, ибо клики усердных воинов его гвардии повторяются всеми и всюду. Русские не умеют выдавать своих царей, особливо такого Царя".

Главнокомандующим стотысячной армии, двинутой против мятежников, назначен был 1 декабря граф Дибич, начальником штаба граф Толь, генерал-квартирмейстером, генерал-адъютант Нейдгардт. Цесаревич Константин Павлович тяжело переживал события в Польше и старался выступать перед Государем ходатаем, не теряя надежды на то, что польская армия, которую он с такою любовью создавал, одумается. Но рассчитывать на это было трудно. Власть, правда, находилась в Варшаве в руках умеренного диктатора генерала Хлопицкого, но [мятежники] крайние усиливались.

Поляки послали в Петербург депутатов, - министра финансов кн. Любецкого и члена сейма гр. Езерского. "Поезжайте навстречу вашим соотечественникам, - сказал Государь Грибовскому, - и предупредите их, что если они явятся представителями власти, которую я не могу признать, то пусть уезжают обратно к пославшим их". Кн. Любецкий заявил, что он явится, как член королевского правительства доложить о случившемся своему королю. Государь принял каждого отдельно.

Император в письме к Цесаревичу от 19 декабря писал, что принял гр. Езерского, как "путешественника..." "Как только он вошел в комнату, он бросился передо мною на колени, рыдая, как ребенок; я с трудом успокоил его, и после того как я обнял его, мы уселись все трое, и я предложил ему рассказать все то, что он желал передать мне".

В том же письме Государь писал: "Я ответил ему, что гневаюсь только на убийц, что остальные должны быть уверены в моем прощении. Я сказал ему, что случаю угодно было, чтобы именно сегодня, 14 декабря, батальон, занимавший у меня караул, был тот же самый гвардейский экипаж, который пять лет тому назад был против меня, что вследствие этого приведенный пример доказывает, что я найду средство не только простить, но также дать войскам случай очистить себя в своих собственных глазах".

***

Государь убеждал Езерского, по возвращении в Варшаву, стараться утвердить власть диктатора. "Предложите и потребуйте от диктатора, - говорил он, - чтобы он покарал виновных, т. е. тех, которые убили своих начальников и нарушили все требования дисциплины; вы мне окажете величайшую, какую только можно, услугу, потому что, повторяю вам, роль палача отталкивает меня, и я хочу пользоваться лишь своим правом миловать..."

После беседы с ним Государь говорил близким: "...Они все, более или менее, страдают рассудком. Я не могу этого объяснить иначе". Граф Езерский в разговоре с Бенкендорфом настаивал на оккупации Галиции и Польши польскими войсками, то есть на отнятии земель у союзников России - Австрии и Пруссии. Об этом Государь сообщал Цесаревичу 19 декабря.

В этом же письме Государь писал старшему брату: "Желая приготовиться ко всему, я предложил жене отговеть вместе, не зная, будет ли Богу угодно позволить нам быть вместе в то время, когда мы имеем обыкновение делать это; по крайней мере, мы причастимся, и я прошу у вас обоих прощения и вашего благословения; да сподобит меня таинство, к которому я готовлюсь приступить, найти ту силу и то присутствие духа, в которых я все более нуждаюсь, и которые я тщетно искал бы где-либо в другом месте чем там, откуда истекает милосердие и сила".

Государем было опубликовано 5 декабря воззвание к войскам и народу польского королевства, 12-го же декабря манифест, в котором выражалась готовность примирения со всеми, кто вернется к исполнению долга.

Император Николай еще до этого - 8 декабря - писал Цесаревичу: "Если один из двух народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть мгновение? Вы сами разве не поступили бы так? Мое положение тяжкое, но моя совесть ни в чем не упрекает меня в отношении поляков, и я могу утверждать, что она ни в чем и не будет упрекать меня, я исполняю в отношении их всех мои обязанности до последней возможности, и не напрасно принес присягу, и я не отрешился от нее; пусть же вина за ужасные последствия этого события, если их нельзя будет избежать, всецело падает на тех, которые повинны в нем! Аминь".

Позднее он снова писал старшему брату: "Трудно прозреть будущее, но соображая в пределах человеческого разума, взвешивая различные вероятия успеха, трудно предположить, чтобы год оказался бы для нас более тяжелым, чем 1830 год. Дай Бог, чтобы я не ошибся. Я желал бы видеть вас спокойно водворившимся в Бельведере и порядок восстановленный повсюду, но сколько еще предстоит сделать прежде чем в состоянии достигнуть этого! Кто из двух должен погибнуть, - так как погибать необходимо, - Россия или Польша? Решайте сами. Я исчерпал все возможные средства, чтобы предотвратить подобное несчастье; средства, совместимые только с честью и моею совестью исчерпаны; или, по крайней мере, никто не может меня заставить поверить, что их хотели там понять или принять! Что же мне остается делать?"

Поляки сами внесли ясность в этот трудный вопрос. 13/25 января 1831 г. сейм объявил "династию Романовых лишенной престола". Главой национального правительства через 5 дней избран был кн. Адам Чарторижский, главнокомандующим кн. Михаил Радзивилл.

В ответ на это последовал манифест Государя: " 13 января среди мятежного, противозаконного сейма, присвояя себе имя представителей своего края, поляки дерзнули провозгласить, что Царствование наше и Дома нашего прекратилось в Польше, и что трон, восстановленный Александром, ожидает иного монарха. Сие наглое забвение всех прав и клятв, сие упорство в зломыслии исполнило меру преступления: настало время употребить силу против незнающих раскаяния, и мы, призвав в помощь Всевышнего Судию дел и намерений, повелели нашим верным войскам идти на мятежников... В сей важный час, когда с прискорбием отца, но с спокойной твердостью Царя, исполняющего священный долг свой, мы извлекаем меч за честь и целость державы нашей, соедините усердные мольбы свои с нашими мольбами пред алтарем Всевидящего, Праведного Бога. Да благословит Он оружие наше для пользы самих наших противников; да устранит скорою победою препятствия в великом деле успокоения народов, десницею Его нам вверенных, и да поможет нам возвратить России мгновенно отторгнутый от нее мятежниками край, устроить будущую судьбу его на основаниях прочных, сообразных с потребностями и благом всей нашей Империи, и положит навсегда конец враждебным покушениям злоумышленников, мечтавших о разделении". Гр. А. Д. Блудова приводит в "Записках" слова Государя: "Я бы сам сохранил конституцию польскую, и положение мое было бы крайне затруднительное; но они теперь развязали мне руки и упростили дело, разорвав своевольно хартию".

Русские войска перешли 18/30 января польскую границу. Пруссия,-поддержавшая Россию, сосредоточила у пределов русской Польши корпус, командуемый ген. Кнезебеком. Всеми же ее войсками, охранявшими восточную границу, командовал генерал граф Гнейзенау.

Граф Дибич через месяц после акта сейма - 13/25 февраля - разбил поляков под Гроховом. Национальная гвардия побросала оружие и спешила смешаться с населением. Армия, понесшая большие потери, в полном расстройстве, отступила к Варшаве, в которую легко было бы русским ворваться на ее плечах. Дибич не использовал эту победу. Вина в этом падала, по некоторым данным, на Вел. кн. Константина Павловича, стремившегося по-прежнему щадить поляков. Предполагается, что от него исходил совет приостановить наступление.

Бенкендорф занес в свои записки следующее: "Дибич никогда не хотел назвать этого генерала по имени и тайну свою унес в гроб, но на смертном одре он сказал гр. Орлову: "Мне дали этот пагубный совет; последовав ему, я провинился перед Государем и Россией. Главнокомандующий один отвечает за свои действия".

Государь в письме от 24 февраля высказал фельдмаршалу свое неудовольствие: "Почти невероятно, что после такого успеха неприятель мог спасти свою артиллерию и перейти Вислу по одному мосту. Следовало ожидать, что он потеряет значительную часть своей артиллерии, и что произойдет вторая Березинская переправа... Итак. потеря 8 000 человек и никакого результата, разве тот, что неприятель потерял по малой мере то же число людей. Это очень, очень прискорбно! Но да будет воля Божия!"

Пришлось создать резервную армию под начальством гр. П. А. Толстого. Император 7 апреля сообщил Дибичу свой план-переход | нижней Вислы около Пултуска. При этом он добавил, что главнокомандующий должен в действиях руководиться исключительно своими "личными убеждениями".

Государь постоянно писал Дибичу. Показательно для него письмо от 14 января. Посылая в его распоряжение трех флигель-адъютантов, от отказал ему в просьбе прислать Кочубея, так как тот "еще не настолько заслужил, чтобы удостоиться подобного назначения, так что это имело бы вид протекции, оказанной его отцу, вещь, которую я не терплю и которую, как вам известно, не допускаю".

Государь писал 5 апреля: "Суворов умел бить поляков с самым малым числом". 12 апреля: "...Не обижайтесь сказанного мною: оно приличествует тому, который один имеет право говорить вам всю правду и который вас искренно любит, хотя и не всегда одобряет ваши изменчивые решения. Да вдохновит вас Бог! " 27 апреля: "Ради Бога не теряйте времени, будьте тверды в своих решениях, не колеблитесь постоянно и постарайтесь смелым и блестящим подвигом доказать Европе, что русская армия неизменно та же, какою дважды она была в Париже... Все может быть исправлено, если в конце концов вы снова станете тем, чем вы были..." [Во время польской кампании умерла супруга Дибича, урожд. бар. Торнау, что отразилось, видимо, на его душевном состоянии]

6 мая поляки заняли Остроленку, защищавшуюся гвардией. В ответ на донесение Дибича Государь писал ему 14 мая: "... Что гвардия дралась хорошо - в этом нет ничего нового, но употреблять ее так, как это вы делаете, непростительно и преступно. Не скрою от вас, что на вашу ответственность падают все эти бесцельные потери в рядах гвардии, причем ваши распоряжения, вследствие которых гвардия так пострадала, не согласны с моими приказаниями, вам несколько раз повторенными. Есть мера всякому терпению".

Государь подготовлял уже преемника Дибичу. 12 мая прибыл в столицу вызванный из Тифлиса граф Паскевич. Первые сообщения об одержанной на этот раз под Остроленкой 14 мая победе задержали его назначение. Вскоре выяснилось, что и эта победа не была должным образом использована. Дибич не преследовал разбитых поляков отброшенных к стенам Варшавы. Выражая свое неудовольствие, Государь 1 июня писал фельдмаршалу: "Докажите, что вы еще старый Забалканский... Прощайте, любезный друг, поступите же наконец таким образом, чтобы я мог понять вас". Последнее письмо не застало Дибича в живых. 29 мая он заболел холерой в с. Клешове, около Пултуска и в тот же день умер.

Донесение гр. Толя о кончине главнокомандующего было получено Государем 3 июня. На следующий день последовало назначение гр. Паскевича-Эриванского. Император торопил его отъезд, приказав из предосторожности отправиться в армию морским путем.

Доехав на пароходе "Ижора" до Мемеля, Паскевич через Пруссию прибыл в Пултуск в ночь с 13 на 14 июня. Разобравшись в обстановке, он через три дня доносил Государю: "Решил действовать по плану, опробованному Вашим Величеством". Перейдя нижнюю Вислу, он продвигался к Варшаве.

Через сутки после прибытия Паскевича в армию скончался в ночь с 14 на 15 июня в Витебске от холеры Цесаревич Константин Павлович, о чем известила Государя его супруга, княгиня Лович. В августе жертвой холеры стал фельдмаршал граф Гнейзенау, умерший в Познани 11/23 августа. "Прусская армия и мы все, - писал Государь 26 августа Паскевичу, - понесли невозвратную потерю в фельдмаршале Гнейзенау, который меня и Россию любил и видел спасение Европы в короткой связи обоих государств". Гнейзенау, получивший графское достоинство за взятие союзниками в 1814 г. Парижа, был в то время начальником штаба у Блюхера и много способствовал победе союзников под Лейпцигом (1813). Он искренно огорчался первым неудачам русских войск, в апреле же советовал прусскому королю Фридриху-Вильгельму Ш немедленно двинуть 2-й корпус в мятежную Польшу.

Подойдя к Варшаве, Паскевич потребовал ее сдачи. Там в это время господствовали крайние. Новый диктатор Крюковецкий резко отвергнул великодушное предложение. Главнокомандующий отдал приказ о взятии города штурмом. Объезжая передовую линию, он был контужен ядром в левую руку и свалился без чувств. Отнесенный в Вольское укрепление, он очнулся через полчаса. Он просил Вел. кн. Михаила Павловича принять парламентера ген. Продзинского. "Дабы не видели меня раненым", - доносил он Государю. Взволнованный сообщением о контузии, Император писал Паскевичу. "Теперь не могу не побранить тебя за то, что, вопреки обещанного мне, ты подвергался опасности, что надо одной милости Божией приписать, что хуже с тобой не случилось... Что б было с армией и со всем делом, если бы тебя не стало! Ужасно и подумать".

Штурм велся 25 и 26 августа. 27 августа гвардия, под начальством Вел. кн. Михаила Павловича, торжественно вступила в побежденную столицу Польши.

"Варшава у ног Вашего Императорского Величества", - этими словами начиналось донесение Паскевича, доставленное Государю флигель-адъютантом, ротмистром кн. Суворовым, внуком генералиссимуса, в 1794 г. штурмовавшего и взявшего Варшаву.

***

Государь, по получении радостного сообщения о взятии Варшавы, распорядился отслужить молебен в придворной церкви. Графу Паскевичу-Эриванскому он писал 4 сентября 1831 г.: "Слава и благодарение Всемогущему и Всемилосердному Богу! Слава тебе, мои старый отец командир, слава геройской нашей армии! Как мне выразить тебе то чувство беспокойства, которое вселило в меня твое письмо от 24 числа, все, что происходило во мне в те три бесконечные дни, в которые между страха и надежды ожидал роковой вести, и наконец то счастье, то неизъяснимое чувство, с коим я обнял твоего вестника. Ты с помощью Бога Всемилосердного поднял вновь блеск и славу нашего оружия, ты покарал вероломных изменников, ты отомстил за Россию, ты покорил Варшаву - отныне ты светлейший князь Варшавский! Пусть потомство вспоминает, что с твоим именем неразлучна была честь и слава российского воинства, а имя да сохранит каждому память дня, вновь прославившего имя русское. Вот искреннее изречение благородного сердца твоего Государя, твоего друга, твоего старого подчиненного. Ах! зачем я не летел за тобою по-прежнему в рядах тех, кои мстили за честь России; больно носить мундир и в таковые дни быть приковану к столу, подобно мне, несчастному".

Манифест обнародованный 6 октября гласил: "Россияне! С помощью Небесного Промысла, Мы довершим начатое нашими храбрыми войсками. Время и попечение наши истребят семена несогласия, столь давно волновавших два соплеменные народа. В возвращенных России подданных нашего Царства Польского вы так же будете видеть лишь членов единого с вами великого семейства. Не грозою мщения, а примером верности, великодушия, забвения обид вы будете способствовать успеху предначертанных Нами мер, теснейшему, твердому соединению сего края с прочими областями Империи, и сей Государственный неразрывный союз, к утешению Нашему, ко славе России, да будет всегда охраняем и поддерживаем чувством любви к одному Монарху, одних нераздельных потребностей и польз и общего никаким раздором не возмущаемого счастия".

После падения Варшавы главные силы польской армии отошли к Модлину. Потеряв его, 21 000 поляков ушли в Австрию, частично в Пруссию. 9 октября сдалась последняя крепость - Замостье.

***

..."Империя, в ущерб собственной промышленности, была наводнена польскими произведениями, - одним словом, империя несла все тягости своего нового приобретения, не извлекая из него никаких преимуществ, кроме нравственного удовлетворения от прибавления лишнего титула к титулу своего Государя. Но вред был действительный. Прежние польские провинции... стали задумываться над тем, как бы ускользнуть от владычества Империи... Другое еще более существенное зло заключалось в существовании перед глазами порядка вещей, согласного с современными (на Западе) идеями, но почти неосуществимого в королевстве, а следовательно невозможного в Империи. Зародившиеся надежды нанесли страшный удар уважению к власти и общественному порядку и впервые привели к несчастным последствиям, открытым в конце 1825 года. Раз удар был нанесен, пример подан, трудно предположить, чтобы во время всеобщих волнений и смут, эти идеи не продолжали развиваться, несмотря на доказанную их призрачность и опасные последствия. Одним словом, это являлось разрушением того, что составляет силу Империи, т. е. убеждения, что она может быть велика и могущественна только лишь при монархическом образе правления и Самодержавном Государе".

Приводя эту записку в пятом тому своей "Русской истории", В. В. Назаревский пишет: "Указав на черную неблагодарность поляков по отношению к России и на то, что в виду мятежа прошла для них пора русского великодушия, Николай Павлович задался вопросом: не следует ли нам совсем отделаться от владения прежним Варшавским герцогством. Но эта мысль была им оставлена".

Подтверждением мнения Имп. Николая I о том, что разрушительные идеи "продолжали развиваться", служат слова польского писателя и деятельного революционера Мохнацкого, приведенные в труде "Императорская Главная Квартира": "Если бы конституция была составлена и исполнялась самими ангелами, то и тогда революция была неизбежна, так как поляки желали иметь все или ничего, они стремились к восстановлению Польши в ее прежних размерах".

О том же как Император Николай Павлович относился к своим обязанностям польского короля, имеется красноречивое свидетельство другого поляка, историка Лисицкого. В сочинении своем "Le marquis Wielopolski" (Vienne. 1880. Т. I. С. 86), в выдержке, приводимой Шильдером, он пишет: "Наши историки, смотрящие на вещи лишь сквозь призму 1831 г., говорят о презрении и необоримом отвращении Имп. Николая I к конституционному устройству Польши. В этой оценке может заключаться доля правды, так как характер Государя с трудом поддавался малейшему разделу власти; тем не менее в течение первых четырех лет своего царствования Император Николай не только пальцем не затронул учреждений Польши, но не переставал выполнять свои обязанности конституционного короля лучше, чем его предшественник... В конце концов, быть может, это был все-таки Государь, наиболее подходящий для того, чтобы приспособить поляков к условиям их существования и заставить их утратить много дурных привычек, усвоенных ими в течение целых веков" (Шильдер. "Император Николай I, его жизнь и царствование").

Император Николай I в одном из писем своих к Цесаревичу Константину Павловичу писал: "Честный человек, даже среди поляков, отдаст мне справедливость, сказав: я ненавижу его, потому что он не исполняет наших желаний, но я уважаю его, потому что он нас не обманывает".

Пламенное отечестволюбие, созвучное Имп. Николаю, проявил в это время А. С. Пушкин. "Теперь время чуть ли не столь же грозное, какв 1812г.", -говорил он графу Е. Е. Комаровскому. "Наши старые враги будут следовательно уничтожены", - писал Пушкин 13/25 января 1831 г. своему другу Е. М. Хитрово, дочери фельдмаршала Кутузова. "Народы так и рвутся - того и гляди, навяжется на нас Европа", - писал Пушкин 1 июня 1831 г. кн. Вяземскому. В июне же написано было им стихотворение "Перед гробницею святой".

Обращаясь к Кутузову, он вещал:

Внемли ж и днесь наш верный глас:
Восстань, спасай Царя и нас.
О, старец грозный! На мгновенье
Явись у двери гробовой -
Явись: вдохни восторг и рвение
Полкам, оставленным тобой!

2 августа им написано было "Клеветникам России", частично приводимое:

Кто устоит в неравном споре:
Кичливый Лях, иль верный Росс ?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? - вот вопрос.
...............
Иль Русского Царя уже бессильно слово?
Иль Русский от побед отвык?
Иль мало нас? Иль от Перми до Тавриды,
От Финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет Русская земля?

Первыми слушателями поэта была Царская Семья. "Когда Пушкин написал эту оду, он прежде всего прочел ее нам", - рассказывал впоследствии Император Александр II.

Варшава взята была 26 августа 1831 г. - 5 сентября Пушкин написал "Бородинскую годовщину":

Сбылось - и, в день Бородина,
Вновь наши вторглись знамена
В проломы павшей вновь Варшавы:
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый -
И бунт раздавленный умолк.

"Я только успела приказать горничной передать приятную новость Пушкину. Когда я пришла к себе, я нашла стихи Пушкина - он мне прислал их с импровизированным четверостишием; а после вечера у Е. В. (Царя) я застала у себя его самого. Он хотел знать подробности. Я рассказала ему, что город сдался безусловно. Завтра прибудет новый курьер. Я предупредила Пушкина, что при Дворе будет молебен. Он обещал придти непременно. Выходя из церкви (после молебна), Его Величество увидал Пушкина, позвал его и поблагодарил за стихи, которые он нашел превосходными" (А.О. Смирнова. "Записки". 1826-1845).