С 20 по 27 августа 2013 г. впервые в Белоруссии, в Минске проходил Международный съезд славистов, уже пятнадцатый по счёту. В нем приняли участие более 600 учёных-славистов из разных стран мира, форум в очередной раз подтвердил, что славянские культуры, языки и литературы занимают значительное место в мире.

Однако теперь, увы, все реже слышится такое знакомое словосочетание «Славянский мир», зато все чаще славян растаскивают по разные стороны баррикад; в НАТО уже вступили Польша, Чехия, Словакия, Словения, Хорватия, Болгария. Сегодня вопрос о членстве в Североатлантическом блоке уже маячит в связи с предстоящим подписанием правителями Украины ассоциативного соглашения с ЕС. Все меньшее место уделяется, в частности, в РФ изучению славянских языков и культур, в славянских же странах, скажем, в отличие от Китая, резко сократилось изучение русского языка. Отовсюду слышна американо-английская речь. Лидеры славянских стран вынуждены вести международные переговоры на языке атлантистов.

Сами славянские народы интуитивно чувствуют, что американизация и разобщение ведет их к исторической и этнической гибели, во всяком случае, к быстрому увяданию.

Финансовый сапог глобализма сегодня серьёзно осложняет сохранение славянского единства.

И, пожалуй, важнейшее место в борьбе за Славянский мир остаётся за наукой. Научные контакты всё же худо-бедно ещё теплятся, многие строятся на личных связях ученых из славянских стран. Потому-то проведение съездов славистов в наше время имеет чрезвычайное значение; они проходят раз в пять лет, а, возможно, именно сейчас стоило бы участить их периодичность, скажем, до одного раза в три года. Как бы то ни было, следующий съезд славистов решено провести в 2018 г. в Сербии, а Международный комитет славистов теперь возглавил сербский ученый Бошко Сувайджич.

Традиция проведения славистических научных съездов восходит к 1929 г. Тогда в Праге прошел I форум ученых-славистов, затем в 1934 г. была Варшава, в 1939 г. — Белград; и только в 1958 г. после войны состоялся IV съезд славистов в Москве.

Это было время замечательного возрождения отечественной филологической науки, и славистики, в частности, тогда явилась плеяда выдающихся русских-российских ученых-языковедов — Н.И. Толстой, О.Н. Трубачев, Илич-Свитыч, Дыбо, В.Н. Топоров…

Великий Трубачёв родился 23 октября 1930 г. В память об Олеге Николаевиче мы публикуем в сокращении его статью-воспоминание о съездах славистов, написанную в 1998 г., в год XII съезда в Кракове, тогда академик Трубачев возглавлял Российский комитет славистов. А ушёл из жизни он в канун XIII съезда в Любляне...

Через лексику — к этническому прошлому народов

Вы вновь ко мне туманные виденья…

Гёте «Фауст»

Век ХХ заканчивается. О нём будут напоминать не только две мировые войны, но и замечательные культурные события, к которым хочется отнести также двенадцать международных съездов славистов, начиная с I-го, 1929 года, по XII-й… в Кракове.

Моё поколение пришло в науку после войны, и московский IV Международный съезд славистов 1958 года был нашим первым съездом. Его отличали массовость, богатство новых инициатив и участие живых классиков науки: Фасмер (Германия), Кипарский (Финляндия), Мазон, Вайян (Франция), А. Белич (Югославия), Гавранек (Чехословакия), Лер-Сплавинский (Польша), Р. Якобсон (СССР, Чехословакия, США), Стендер-Петерсен (Дания), Виноградов (СССР). Классики скоро ушли, оставив нашей науке преемственность, воплощением которой служили съезды. Наверное, ничего не следует преувеличивать, и не вся культурная общественность заметила то, что для нас остаётся великими культурными вехами. <…> Вспоминается: мой старший коллега и руководитель говаривал, что учёный должен иметь этакую глупенькую веру в науку.

Да, нужна вера, цельное и в чем-то молодое чувство, из разряда тех, что советовал Николай Васильевич Гоголь забирать с собой, не бросать, «не подымете потом»… Но и — трезвость оценки и самооценки.

Всему этому учили съезды, развёртывая перед нами панораму проблем. Вечная проблема отношений языка и местных диалектов, того, как из говоров вырастает язык, какие изоглоссы (соответственные явления) бороздят пространство языка, как язык живёт и насколько способна его грамматика порождать новые явления… Не одним только узким специалистам полезно знать, как ведёт себя смешанный язык: его морфология бедна. Язык с богатой морфологией не может быть смешанным. Богатый язык славян не мог быть продуктом смеси ни с балтийским, ни с иранским (скифским), и это дебатировалось на славистических съездах.

Каков объём церковнославянского наследия в русском литературном языке и каковы вообще суждения о деятельности Кирилла и Мефодия? Старославянский книжный язык — создание этих первоучителей славян или — всё было гораздо тоньше? И где был его первоначальный ареал — в окрестностях Солуни (Фессаллоники) или он включал и среднедунайскую Паннонию? Надо считаться с тем вероятием, что до изобретения равноапостольными братьями письма какой-то культурный язык здесь уже существовал. Все новаторы и реформаторы литературных языков обычно опираются на местную деловую, культурную речь. Изучая эти вопросы, нельзя не видеть значение данных словаря, лексики. Теоретики языкознания не всегда ценили эти данные. Именно съезды славистов повернули стрелку славистического компаса в сторону словаря и слова. Отсюда исходят ощутимые импульсы, побуждающие дальнейшее развитие целых дисциплин — сравнительно-исторической лексикологии и лексикографии. Выход исторических словарей в славянских странах активизируется. Праславянский язык деятельно реконструируется также в области словаря. Одновременно, в 1974 году, начинается публикация академических словарей праславянского лексического фонда — и у нас, и в Польше. Трибуна славистических конгрессов не остаётся в стороне от этих больших предприятий. Наше издание лидирует. Сравнение, сравнительность получают огромный приток материала.

Всё это, увы, — не без привкуса польско-русского соперничества.

А эпохальность происходящего в том, что именно мы, славянская филология, впервые вообще в мировой науке вторгаемся в неисследованную область праязыковой лексикографии. В Западной Европе, в германистике подобные опыты ещё не предпринимались. Через лексику — к культуре, к этническому прошлому народов.

Верность направления не гарантирует, впрочем, успеха, и мы наблюдаем эти искания на наших съездах, когда исследователи порой не уверены в самобытной древности слов душа, грех, святой в отдельных частях славянского мира, и готовы допустить, что их туда принесли миссионеры. Наличие этой высокой лексики ещё у праславян приходится доказывать. Приходится с фактами в руках терпеливо показывать, что христианство умело гибко перенимать многое у славянского язычества. Непрерывность культурного развития — вот что мы противопоставляем близорукой культурной «трансплантации», которая и у нас склонна была датировать «начало древнерусской культуры» лишь с 988 г., с крещения Руси, закрывая глаза на то, что самые «частотные» религиозные слова христианства Бог, вера, святой, дух, душа, рай, грех, закон были взяты не из языка Византии, а из собственного языка неглупых людей, язычников-славян. Святые Кирилл и Мефодий уже застали эту нужную лексику для главных понятий и использовали её, а не заимствования или новоиспечённые новообразования…

На съездах славистов спорят о толкованиях слов, и последующие без конца возвращаются к продолжению этих споров. Напряжение дебатов порой может затухать, но это ни о чём ещё не говорит, наоборот, косвенно свидетельствует, что работающие поглощены работой, а не дебатами. Прекрасный пример — 50-80-е годы как время расцвета этимологических словарей славянских языков, а споры по этимологии на съездах стихают. Работающим некогда.

Сравнение, сравнительность пронизывает всё научное языкознание, а отсюда и всю филологию. Взаимный интерес лингвистики и литературоведения друг к другу призван объединить филологию. Компаративистика охватывает всю филологическую науку, с её общим интересом к слову. Это единство филологии давалось не без труда. Ещё наши учителя сочувствовали модному расколу на отдельные дисциплины. И объединяющая, цементирующая роль в немалой степени принадлежит съездам славистов. У нас единство филологии полнее всего воплощают традиции акад. В.В. Виноградова, с их вниманием также к тексту.

Впрочем, по-прежнему наша беда — «узкий» специалист, который не так уж часто задумывается даже над единством языкознания. Мы вполне страдаем от того, что у нас угрожающе расплодились «чистые русисты», то есть русисты без знания (остальной) славистики. Объём самой славистики/славяноведения меняется, привлекается некоторый корпус исторических и археологических знаний, без учёта которых нельзя исследовать такие комплексные темы, как этногенез, прародина славян, но всё ещё слышны нарекания историков, не совсем довольных недостатком внимания и своего места на тех же съездах. Впрочем, славистика наших дней обогатилась формированием новой междисциплинарной отрасли — этнолингвистики, заявившей о себе и на съездах славистов. <…>

Методологически важно сосредоточить внимание, помимо сравнительности, заголовочной, так сказать, для всей нашей науки, ещё и на категории единства. Дело в том, что жизнь и сама наука непрерывно учат нас тому, что живое единство — это сложное единство, единство частей, идёт ли речь о единстве филологии или единстве языка, скажем, древнерусском языковом единстве. Но мы, видно, плохие, невнимательные ученики, пренебрегающие преподносимыми нам уроками в угоду модным концепциям. Адекватному пониманию сложных единств мы, видите ли, предпочитаем мифологизированное упрощение и однобокую информацию, бездоказательно отрицаем мало-мальски сложное единство, а то и растаскиваем его на гетерогенные компоненты, раз уж пошло такое модное поветрие.

А ведь как актуально судил, в принципе, о том же ещё апостол Павел в I веке: Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу?

И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если всё тело глаз, то где слух? Если всё слух, то где обоняние?.. А если бы все были один член, то где было бы тело? (I Кор. 12).

А тем временем небрежение к постулатам собственной науки и мифологизация односторонней информации уже загнали в тупик целую проблему древненовгородского диалекта, с этой пресловутой концепцией «новгородско-западнославянского родства» вкупе с концепцией гетерогенности всего древнерусского языка. Умение в упор не замечать основное положение лингвистической географии — общие архаизмы не показательны для исходной общности — поистине удивительно. Ведь и на съездах нам твердят о том же. И уж коль несть пророка в в своём лингвистическом отечестве, можно сослаться на авторитеты в антропологии (В.П. Алексеев, Т.И. Алексеева) — об исключительном морфологическом сходстве всех краниологических серий русского народа, их принадлежности единому гомогенному (заметьте — не гетерогенному!) типу. И это тоже голос с одного из наших съездов. <…>

Интереснейший, в духе времени, феномен представляет собой междисциплинарное взаимодействие, типологически плодотворное там, где решение задачи, не выходя за рамки одной дисциплины, затруднительно. Классический (крайний) случай такого сотрудничества лингвистики и этнографии увенчался, как известно, созданием новой дисциплины «на стыке» — этнолингвистики, ср. прежде всего труды школы покойного Н.И. Толстого. <…> Вообще тема междисциплинарного взаимодействия очень плодотворна… Некоторые аспекты опробованы давно и систематически, как, например, привлечение данных топонимии и гидронимии в археологических исследованиях (ср. работы В.В. Седова, в том числе его доклады на съездах славистов). <…>

Ещё один пример, курьёзный, но положительный — пример того, как лексикография моделирует беллетристику, художественную литературу. Ясно, что подобное оригинальное «междисциплинарное взаимодействие» возможно только в высококультурной стране, при национальном престиже филологии и словарного дела. Тогда нас не очень удивит, что именно в такой стране — Сербии, где успешно издаётся богатый и лексикографически корректный «Речник књижевног и народног српскохрватског jезика», уже опередивший по ряду показателей знаменитый столетний Rječnik в Загребе, именно в Сербии, повторяю, мог появиться «Хазарски речник» (Београд, Просвета, 1994, 568 с. Хазарский словарь) Милорада Павича, «роман-лексикон на 100 000 слов». Я не могу входить в детали этого произведения в кафкианском жанре, но не могу и пройти мимо выраженного в нём высокого уважения к профессии составления словарей:

«Поверьте, много опаснее, о, господин, составлять из рассеянных слов словарь о хазарах, здесь, в этой тихой башне, чем отправиться на войну на Дунай, где уже колотят друг друга австрийцы с турками…»

<…>

Раз уж ход наших раздумий опять вернул нас к истории культуры и литературы, затрону ещё один нарочито затуманенный вопрос — проблему Возрождения у славян, в особенности — у славян русских. Ведь, в общем, правы те, кто отрицает Возрождение на Руси, где до XVII века доминировала религия. Несколько вымучен и тезис о «Предвозрождении». Только адриатические городские республики, потом Чехия и Польша затронуты этим. Труды славистических съездов постепенно проясняют и сущность ренессансного «гуманизма», которую слишком сглаженно толкуют как «возврат к античности». Нет, это откровенное возрождение греховного, плотского человека. Можно представить, какой ересью это было в глазах православного христианства. Иногда нам пытаются даже нашего Максима Грека представить как «итальянского гуманиста» в бытность его в Италии, а он, по собственному признанию, сбежал оттуда, от «проповедников нечестия», на православный Восток. Наша письменность вплоть до XVIII века не знала ни о какой «античности», а под «еллинством» понимала язычество: «…Богодухновении отцы наши… жидовство же и еллинство, и латынство, ариянство и люторство, и кальвинство обличиша» (1666 г. Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 5, с. 47). «Возрождение» есть не что иное, как кризис западного христианства, кризис, перед которым православие устояло. Сторонники культурной «трансплантации» пытаются, однако, внушить нам некий комплекс неполноценности, хотя, между прочим, в западной науке довольно громко звучат трезвые суждения Риккардо Пиккио о противодействии традиций православных славян. Это и есть главная причина, почему, скажем, у нас в России ни в XVI, ни в XVII веке не было своего Яна Кохановского, что отмечается, не без чувства превосходства, польскими литературоведами. Ян Кохановский с его культом «языческого тела» был бы у нас тогда просто не ко двору и в лучшем случае сошёл бы за соблазн схизматиков. Если отнестись внимательно к сказанному выше, то одним культурологическим мифом станет меньше. Имеет место неточное, избыточное употребление терминов, поспешный перенос на славян, причём не только понятия «Возрождение», но и классического термина «рабство» (подробнее — в моей книге по этногенезу), далее — «феодализм», «средневековье». Все эти упрощённые переносы происходят с ущербом для раскрытия собственной, внутренней специфики.

Излишний ригоризм порой надуманных дихотомий (язык — речь, строгость — нестрогость, etc.), слава Богу, постепенно теряет актуальность. Хочется думать, что это не упадок, а зрелость науки. И на наших съездах говорят о постепенном переходе «от закрытых структур к открытым». Эталону «открытой структуры» более всего соответствует словарный состав, лексика, хотя бы по одному тому, что перед ним(и) пасовали структуралисты, эти «охотники за системностью». Теоретики вновь обращаются к словарю. <…>

* * *

Ещё в студенческие годы О.Н. Трубачёв увлекся сравнительным языкознанием, тогда-то у него и возникла идея полной, насколько это возможно, реконструкции праславянского лексического фонда. Задуманный Трубачевым «Этимологический словарь славянских языков» (выходит с 1974 г., на сегодняшний день издано 37 тт.) стал новым явлением в отечественной и мировой славистике; одновременно осуществилась его заветная мечта — сопоставить славянские языки в синхроническом и диахроническом разрезе. Учёный подчёркивал, что это «первый в науке опыт праязыковой лексикографии вообще».

«На основе коллективно составленной картотеки весь текст словаря пишет Трубачёв, — отмечал профессор С.Б. Бернштейн. — Этим объясняется однородность всех элементов словаря, его цельность, единство в подаче материала и его семантического и словообразовательного анализа. Такого единства нет в польском этимологическом словаре, выходящем под общей редакцией Ф. Славского. <…>

Под руководством Трубачёва работать трудно, ибо он требует полной отдачи сил, чёткой организации труда, точного выполнения всех планов. Это однако никогда не вызывает нареканий или обид, так как к самому себе он относится ещё строже.

Во многих отношениях Олег Николаевич может служить примером». До 13-го тома включительно весь текст словаря принадлежит О.Н. Трубачёву; далее словарь писался в соавторстве с сотрудниками Сектора этимологии Института русского языка РАН. Этот труд Трубачёва был отмечен золотой медалью им. В.И. Даля в 1995 г.

Но следует сказать, что прежде чем начал выходить этот словарь, Трубачёв завершил почти десятилетний труд над переводом с немецкого «Этимологического словаря русского языка» Макса Фасмера (в 4 тт. М., 1964-1973). Интерес к Словарю превзошёл все ожидания — тираж немедленно был раскуплен, а само издание стало библиографической редкостью. Надо отметить, что опыт этой работы оказался неоценимым: ведь переводчик-исследователь и существенно дополнил Фасмера, ввёл новые этимологии, расширил список литературы и проч., в результате его прибавления составили почти целый том. Сам Олег Николаевич очень ценил «русского Фасмера» и в Послесловии к первому тому второго издания, упоминая уже о работе над «Этимологическим словарём славянских языков», в частности, писал: «Словарь этот охватывает всё предположительно древнее лексическое богатство всех живых и мёртвых славянских языков. Ясна не только научная, но и общественно-культурная важность такого труда… На этом достаточно обширном древнем славянском фоне особенно впечатляет огромность собственно русского лексического вклада. И по-прежнему нельзя не сказать о чувстве неизменной признательности, которое испытывают к Фасмеру и его словарю практически на каждом шагу своей работы составители "Этимологического словаря славянских языков”. Не будь своевременно выпущен труд Фасмера, наши дальнейшие исследования были бы во многом поставлены под вопрос. Преемственность поколений в науке и зависимость последующих успехов от первых надёжных шагов предшественников — это вещи в общем понятные».

Олег Николаевич подготовил к XIII Международному съезду славистов в Словении доклад «Опыт Этимологического словаря славянских языков: к 30-летию с начала публикации (1974-2003)». Но 9 марта 2002 г. жизнь учёного оборвалась... 2-5 октября 2002 г. в Мариборе на заседании Международного комитета славистов было вынесено решение принять доклад покойного О.Н. Трубачёва в качестве пленарного (кажется, единственный случай в истории съездов); Российский комитет славистов опубликовал текст в виде отдельной брошюры и распространил как «лекцию на пленарном заседании» в Любляне. Много сил вложил О.Н. Трубачев в дело подготовки этого съезда, который, благодаря его скрытой от глаз помощи, прошёл очень успешно; слависты же отдали дань памяти гениальному русскому языковеду.

А к XV Международному съезду славистов в Минске усилиями старшего научного сотрудника Российской государственной библиотеки Т.А. Исаченко была издана небольшая изящно оформленная книжка — «О.Н. Трубачев. XV Международному съезду славистов. В поисках единства». (М., 2013. 72 с. Тираж 300 экз.); в неё вошёл очерк учёного об этногенезе белорусов «А кто там идёт?», факсимиле первой страницы рукописи этой работы, статья «Академик О.Н. Трубачёв, пространственный поворот и проблемы этногенеза» В.К. Щербина (Белоруссия), библиография трудов белорусских исследователей, материалы которых использованы в работах Трубачёва. Предваряет всё «Слово о друге и соратнике академике Олеге Николаевиче Трубачёве (1930-2002)» академика Е.П. Челышева, где между прочим выделяется следующее справедливое умозаключение: «Иногда говорят, что незаменимых людей нет, однако пример академика Олега Николаевича Трубачёва опровергает эту мысль. К сожалению, так получается, что в нашей науке трудно найти ему замену».

Главный труд учёного «Этимологический словарь славянских языков» пока не завершён, и сегодня одной из важнейших задач отечественной гуманитарной науки видится именно успешное решение этого вопроса не только большой научной, но и государственной важности.

И в заключение ещё один «белорусский штрих». Выступая в 1990 г. в Минске на празднике Славянской письменности и культуры О.Н. Трубачев, среди прочего, заметил: «Должен сказать, что уже тридцать лет, как я начал работу по сбору материалов для нового "Этимологического словаря славянских языков” и начал я её тогда, в марте 1961 г. с реконструкции праславянского словника специально для белорусского языка, потом последовали такие же словники для других славянских языков, но тот первый белорусский мой опыт памятен для меня, и он продолжает возвращаться ко мне в обороте словарных данных». По всей видимости, Трубачёв так же, как и его коллега академик Н.И. Толстой, рассматривал глубины Белой Руси, то самое загадочное Полесье, как аналог праславянского состояния, как «почти идеальную» территорию, «заповедник языковой и духовной культуры» славян. Так девственная Белая Русь открыла свои таинственные истоки двум пытливым русским учёным, сообщила творческое движение живой мысли, плодами которой стали два уникальных словаря: «Славянские древности» (Н.И. Толстой) и «Этимологический словарь славянских языков» (О.Н. Трубачёв). А ведь словарь — это и критерий науки о языке/народе, и чуть ли не важнейшее явление национальной культуры.