Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Пятница, 29.03.2024, 12:43
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Светочи Земли Русской [131]
Государственные деятели [40]
Русское воинство [277]
Мыслители [100]
Учёные [84]
Люди искусства [184]
Деятели русского движения [72]
Император Александр Третий [8]
Мемориальная страница
Пётр Аркадьевич Столыпин [12]
Мемориальная страница
Николай Васильевич Гоголь [75]
Мемориальная страница
Фёдор Михайлович Достоевский [28]
Мемориальная страница
Дом Романовых [51]
Белый Крест [145]
Лица Белого Движения и эмиграции

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


«Стать девушке солдатом на войне…» К 90-летию со дня рождения Юлии Друниной

http://www.stoletie.ru/upload/iblock/7e7/%D1%8E%D0%BB%D0%B8%D1%8F%20%D0%B4%D1%80%D1%83%D0%BD%D0%B8%D0%BD%D0%B0.jpg

Это единственная известная отечественная поэтесса, которая практически всю войну провела на фронтах, была тяжело ранена, стала кавалером двух боевых орденов и медали «За отвагу». В послевоенное время Юлия Владимировна Друнина – секретарь Союза писателей СССР, народный депутат СССР, лауреат Государственной премии РСФСР, обладатель орденов Трудового Красного Знамени и «Знак Почёта».

 

Она родилась в Москве. Отец – историк, педагог, поэт. Мать – библиотекарь, учительница музыки. Юля в одиннадцать лет написала первое стихотворение. Его напечатала «Учительская газета» и прочитали по Всесоюзному радио. С тех пор она уверовала в своё поэтическое призвание. И никогда ему не изменяла.

23 июня 1941 года семнадцатилетняя Друнина записалась в добровольную санитарную дружину. Окончила на отлично курсы медсестёр. Летом того же года строила оборонительные сооружения под Можайском. Во время авианалёта отстала от своего отряда. Её подобрали пехотинцы, которым позарез была нужна санитарка. Вместе с ними Юля попала в окружение. 13 суток пробиралась к своим по тылам противника. В этом пехотном батальоне впервые влюбилась. В стихах и воспоминаниях называла его Комбат - с большой буквы. Но нигде не упомянула его имени. Любовь же свою воспела пронзительно и возвышенно. Перед самой линией фронта командир батальона подорвался на мине. К своим прорвались лишь девять бойцов и Друнина, будучи контуженной.

Вернулась в Москву и тут же была эвакуирована в Заводоуковск Тюменской области, чтобы ухаживать за отцом, перенёсшим инфаркт. Зимой 1942 года его схоронили. Уехала в Хабаровск, где стала курсантом Школы младших авиационных специалистов (ШМАС).

 

«Я ушла из детства в грязную теплушку,/В эшелон пехоты, в санитарный взвод./ Дальние разрывы слушал и не слушал/ Ко всему привыкший сорок первый год./ …

 

Учёба в школе вдали от фронта и ненавистная техническая наука стали для Друниной тяжким испытанием. Поэтому, узнав, что девушек-медиков, в порядке исключения, могут направить в действующую армию, она спешно нашла своё свидетельство об окончании курсов медсестёр и спустя полмесяца получила назначение в 667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии на должность санинструктора. Подружилась там с коллегой Зинаидой Самсоновой. (В январе 1944 года девушка погибнет и будет посмертно удостоена звания Героя Советского Союза). Спустя годы ей поэтесса посвятила строки: «В окруженье попал под Оршей/ Наш потрепанный батальон./ Зинка нас повела в атаку,/ Мы пробились по черной ржи,/ По воронкам и буеракам,/ Через смертные рубежи./ Мы не ждали посмертной славы,/ Мы хотели со славой жить».

А в конце 1943 года Друнину тяжело ранило. Осколок снаряда вошёл в шею и застрял в паре миллиметров от сонной артерии. Не подозревая о серьёзности ранения, санинструктор просто замотала шею бинтами и продолжала работать - спасать других. Юля скрывала свою боль, пока не стало совсем плохо. Очнулась в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти. Тогда и появилось вот это великое стихотворение о войне, которое как бриллиант в короне всей военной русской поэзии: «Я только раз видала рукопашный,/ Раз наяву. И тысячу - во сне./ Кто говорит, что на войне не страшно,/ Тот ничего не знает о войне».

После лечения приехала в Москву. Хотела поступить в Литинститут. Только стихи её признали незрелыми. Тогда, приложив немало упорства и много хитрости, Друнина вновь оказалась на фронте! «Два с лишним года понадобилось мне, чтобы вернуться в дорогую мою пехоту!» - сокрушалась Юлия Владимировна даже через сорок лет. Она радовалась, что попала на фронт. Была искренне счастлива тем, что в лихую для страны годину сумела ей помочь. А каким тяжелым для «тургеневской девушки» было то испытание, можно только догадываться. Холод, сырость, костров разводить нельзя, спали на мокром снегу. Если удавалось переночевать в землянке – это уже удача, но всё равно никогда не получалось как следует выспаться. Едва приляжет сестричка – и опять обстрел, и опять - в бой, раненых выносить, и многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда буквально падаешь от усталости, а надо было всё равно идти. Просто потому, что надо. А ещё вселенская грязь и как следствие – чирьи. А ежедневные артобстрелы и ежечасные свидания со смертью! И то дикое отчаяние, которое периодически охватывало её от сознания собственной беспомощности, когда раненые умирали у нее на руках. Могла бы спасти, если бы поблизости был настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но донести, доползти она не всегда успевала. Сверх всего ещё и чисто женские проблемы, о которых говорить не приходится. «И сколько раз случалось,- писала Друнина много лет спустя,- нужно вынести тяжелораненого из-под огня, а силёнок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку – всё-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою "трехлинейку" образца 1891 года мертвой хваткой. Почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую заповедь – никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки могли бы рассказать еще и о своих дополнительных трудностях. О том, например, как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть свои раны. Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и грех!»

21 ноября 1944 года саму Юлию настигло очередное ранение и контузия. После чего она была списана подчистую.

 

«До сих пор не совсем понимаю,/ Как же я, и худа, и мала,/ Сквозь пожары к победному Маю/ В кирзачах стопудовых дошла./ И откуда взялось столько силы/ Даже в самых слабейших из нас?/ Что гадать! - Был и есть у России/ Вечной прочности вечный запас».

 

На этот раз старшине медицинской службы, инвалиду, в Литинституте не посмели отказать. На студенческой скамье сидела в той же старшинской форме. И – кирзачах. В них же и на танцы бегала. В те времена худоба считалась ужасно не модной и не красивой. Юля надевала по две пары чулок под рейтузы. Под кофточку засовывала шёлковое платье, чтобы казаться попухлее. Думалось, что когда мама вернётся из эвакуации, жизнь как-то образуется. Но отношения их, испортившиеся в то время, когда Юля сразу после похорон ушла на фронт, так потом и не наладились. Мать и дочь совершенно не понимали друг друга. В это время она и познакомилась с начинающим поэтом, младшим по званию (сержантом), одногодком Николаем Старшиновым. Поженились на первом курсе. А через год у них родилась красавица, как мать, Леночка. И оба, молодые, писали стихи, засыпая над детской коляской…

Жизнь даровала мне очень добрые, почти дружеские отношения с большим русским поэтом Старшиновым. Любил я его поэзию. Но ещё больше восторгался невиданной, почти патологической добротой Николая Константиновича. Казалось порой, что он никогда, никому и ни в чём не отказывал. Память имел фантастическую. Ему можно было в полночь-за полночь (спал по 3-4 часа в сутки) позвонить и уточнить, кому принадлежит та или иная поэтическая строка. Как современный «Пентиум 2020М», «дядя Коля» - так я его (он был на два года младше моего отца) называл – никогда не ошибался! Много раз я приглашал его на посиделки в «Красную звезду», где служил с конца семидесятых. У нас было схожее хобби. Николай Константинович собирал по городам и весям «заветные» (можно сказать - нецензурные) частушки. А я с техникумовских времён коллекционирую всё, что касается народного юмора. Особенно анекдоты. Скажу не без гордости, у меня самая большая в стране подборка народных баек. В пуританские советские времена наше увлечение полагалось чудачеством и обнародованию не подлежало. Но в «лихие девяностые» Старшинов выпустил три сборника из своего собрания: «Частушки с картинками», «Разрешите вас потешить», «Ой, Семёновна!» А я вот так и не спроворился загрузить печатный станок своей коллекцией. Зато в перечисленных книгах много и моих подношений старшему товарищу. В те годы решили мы как-то с приятелями из телепередачи «Служу Советскому Союзу!» сделать цикл, посвящённый курсантской странице «Азимут». Как раз её в «Красной звезде» я и вёл. Подобрали героев. Режиссёр Александр Тимонин и говорит заведующему Михаилу Лещинскому: всё, дескать, хорошо, но у Захарчука одни мужики. Пусть пригласит для разнообразия Юлию Друнину. Он же знает её бывшего мужа. Хотя, конечно, вряд ли это получится. Поэтесса не любит мелькать на экране и вообще избегает всяких тусовок...

- Тимонина я знаю,- сказал Старшинов,- он меня как-то снимал. И Саша прав. Юля стесняется и даже бежит от популярности. Такой была смолоду. Мы, оба инвалиды, жили с ней сверхбедно и регулярно впроголодь. Ютились в крохотной коммунальной комнатке. В быту она, как сама утверждает – косорукая. Хозяйством заниматься не любит. По редакциям не ходит. Как-то призналась, что выделила меня лишь потому, что я не на тело её позарился, а в глаза её засматривался. Она и сейчас хороша, а в молодости была просто великолепной. От мужчин отбоя не знала. Но и по рождению, и по воспитанию обладала высочайшей нравственной строгостью…

Это особенно явственно проявилось, когда на неё «запал» очень влиятельный на ту пору поэт Павел Антокольский. Он натурально преследовал Юлю. Однажды мы были в гостях у нашей подруги Тушновой. Вероника Михайловна «обмывала» свой первый поэтический сборник. И там пришлось мне вступиться по полной. Павел Григорьевич, вытирая кровь и сопли, пригрозил нас обоих с Юлей «стереть в порошок». Вот тогда она и резко выступила против ловеласа на собрании Союза писателей. То, что её бескомпромиссный поступок совпал по времени с разгрома так называемых космополитов – чистейшая случайность. Хотя ей впоследствии всю жизнь инкриминировали антисемитизм. И Юля это лишний раз опровергла, спустя несколько лет выйдя замуж за еврея Каплера.

А к тебе на передачу Юля пойдёт обязательно. Только скажи ей, что будет генерал армии Белобородов. Она в нём души не чает.

…После длительных и муторных съемок, на которых хозяин телеплощадки Тимонин нас всех, прости Господи, «доставал по самое некуда», поэтесса пригласила «потерпевших» к себе на ужин. Белобородов, Тимонин и я поехали на квартиру Друниной, что располагалась по улице Красноармейской. Друнина практически весь вечер рассказывала о своем безвременно ушедшем муже Алексее Яковлевиче Каплере. Несколько десятков лет назад он был едва ли не популярнее в советском народе, чем сегодня ведущий «Поля чудес» Якубович. Только Каплер вёл тогда на телевидении «Кинопанораму». А ещё он был заслуженным деятелем искусств РСФСР. В молодости много снимался в кино, работая с Григорием Козинцевым, Леонидом Траубергом. Учился с Сергеем Герасимовым и Олегом Жаковым. Ассистировал Александру Довженко. С 1928 года писал сценарии для фильмов: «Три товарища», «Шахтеры», «Ленин в октябре», «Ленин в 1918 году», «Котовский», «Первые радости», «Полосатый рейс», «Человек-амфибия». На его счету еще с десяток менее известных фильмов, двухтомник избранного. С таким багажом невозможно затеряться в истории, тем более - в советской, тем более во времена правления величайшего тирана Иосифа Сталина. Так вот Алексей Каплер мог бы стать его зятем. Во всяком случае, первой любовью 16-летней дочери отца народов он был точно.

Из воспоминаний Светланы Алилуевой: «Отец тайфуном ворвался в мою комнату, выкрикивая в гневе: «Где все эти письма твоего писателя? Мне все известно! Все твои телефонные разговоры здесь! - он похлопал себя рукой по карману. - Твой Каплер - английский шпион!

- А я люблю его, - сказала наконец я, обретя дар речи.

- Любишь! - выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову. И я получила две пощечины - первые в своей жизни».

Пять лет провел Алексей Яковлевич в ссылке на Севере. Работал в драматическом театре Воркуты. По окончанию срока решил поехать в Киев к родителям. В Москву не позволили вернуться, но он ослушался. Поэтому прямо из поезда Каплера вновь отправили в ссылку на шахтные работы под Интой. Освободили лишь «холодным летом 1953 года».

Алексей Яковлевич сразу же взялся за работу с таким задором и рвением, словно и не случалось в его жизни десятилетней каторги. Вплоть до 1964 года выпускал почти каждый год по фильму. Первым в стране осуществил советско-американский проект - фильм «Синяя птица» по М. Метерлинку.

 

Судьбе угодно было поднести этому необыкновенному человеку и необыкновенный подарок: с 1964 года он стал вести «Кинопанораму», здесь и встретился с Друниной.

 

После съемок они вместе уехали на её квартиру и уже больше не расставались. Они составляли удивительную, редкую по человеческому обаянию и взаимопониманию пару. Об их любви, глубокой и сердечной, ходили легенды. В тот памятный вечер мы крепко все выпили, кроме, разумеется, генерала Белобородова, которому это было по медицинским показаниям противопоказано. Друнина, положив голову на плечо легендарному командарму, говорила сквозь безразличные слезы:

- Без него, Афанасий Павлантьевич, мне и жизнь не в радость...

Из воспоминаний Николая Старшинова: «Меня и нашу дочь Лену часто спрашивают о причине, вызвавшей добровольный уход из жизни нашего любимого человека. Односложного ответа на этот вопрос нет. Причин много. Она никак не хотела расстаться с юностью. Наивно, но она была категорически против, чтобы в печати появлялись поздравления с её юбилеями, поскольку там указывался возраст. Она хоть на год, но старалась отодвинуть время своего рождения. Мало того, ей не хотелось, чтобы внучка называла её бабушкой. И уйти из жизни она хотела не старой и беспомощной, но ещё здоровой, сильной и по-молодому красивой.

 

Она была незаурядной личностью и не могла пойти на компромисс с обстоятельствами, которые были неприемлемы для её натуры и сильнее её. И смириться с ними она не могла.

 

Она как кровную обиду переживала постоянные нападки на нашу армию. И немедленно вступала в яростные споры, защищая «непобедимую и легендарную». Хорошо зная её нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлен, когда она согласилась, чтобы её кандидатуру выдвинули на выборах депутатов Верховного Совета СССР. Я даже спросил её: зачем это тебе, Юля?

- Единственное, что меня побудило это сделать, - желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны.

Когда же она поняла, что ничего существенного для этого сделать невозможно, перестала ходить на заседания Верховного Совета, а потом и вышла из депутатского корпуса. О её душевном состоянии лучше всего говорит письмо, написанное перед уходом из жизни: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл».

Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер относился к Юле очень трогательно. Он заменял ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Но после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности. А у неё было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж, За всем этим надо было следить, поддерживать в порядке. А этого делать она катастрофически не умела, не привыкла. Ну и переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее - невозможно. Вообще она не вписывалась в наступавшее прагматическое время. Она стала старомодной со своим романтическим характером – лишней на этом «празднике жизни».

…Когда мы расставались, поэтесса подарила мне свой последний сборник «Бабье лето», сказав грустно: «Может быть, когда-нибудь вспомните меня, как у вас на Украине говорят: нэ злым тыхым словом». И очень тепло подписала мне собственную книжку, которую я храню с тех пор, как дорогую реликвию.

«Опять лежишь в ночи, глаза открыв,/ И старый спор сама с собой ведешь./ Ты говоришь: «Не так уж он красив!»/ А сердце отвечает: «Ну и что ж!»/ Всё не идет к тебе проклятый сон,/ Всё думаешь, где истина, где ложь.../ Ты говоришь: «Не так уж он умён!»/ А сердце отвечает: «Ну и что ж!»/ Тогда в тебе рождается испуг,/ Всё падает, всё рушится вокруг./ И говоришь ты сердцу: «Пропадешь!»/ А сердце отвечает: «Ну и что ж! Я не люблю распутывать узлы./ Я их рублю - ведь боль мгновенно длится./ Терпения покорные волы -/ Не созданы быть вашею возницей./ Нет, если надо - все перетерплю./ Но если впереди итог единый,/ Одним ударом цепь перерублю/ И в ночь уйду, держать стараясь спину./ Без лишних слов, не опуская глаз.../ Но сколько раз сутулюсь, сколько раз!»

 

…Некоторое время спустя, Друнина зашла в гараж, тщательно его закрыла, села в свою старенькую «Волгу» и включила зажигание. На входной двери оставила записку, обращенную к зятю: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте гараж».

 

Был я и на её похоронах…

«Покрывается сердце инеем -/ Очень холодно в судный час.../ А у вас глаза как у инока -/ Я таких не встречала глаз. Ухожу, нету сил./ Лишь издали/ (Все ж крещёная!)/ Помолюсь/ За таких вот, как вы, -/ За избранных/ Удержать над обрывом Русь./ Но боюсь, что и вы бессильны./ Потому выбираю смерть./ Как летит под откос Россия,/ Не могу, не хочу смотреть!

Нет, это не заслуга, а удача -/ Стать девушке солдатом на войне,/ Когда б сложилась жизнь моя иначе,/ Как в День Победы стыдно было б мне!»

Михаил Захарчук
Специально для Столетия
Категория: Люди искусства | Добавил: rys-arhipelag (17.05.2014)
Просмотров: 503 | Рейтинг: 5.0/1