Неказиста была одежда у орловских мужичков до революции. Холщовая самодельная рубашка, холщевые крашеные штаны у большин­ства мужиков. Холщевая рубашка и ситцевая юбка у баб. Армяк («сибирка», «зипун») из грубого самотканого сукна, сделанного из {212} волны; полушубок из овчин. На ногах лапти из лык или чуни из веревок; зимою — теплые валенки.

Это была рабочая, повседневная одежда и обувь, домашнего изде­лия. А кроме самодельной, была обувь и одежда фабричного производ­ства: ситцевые или сатиновые рубашки, брюки городского типа у мужчин. У девушек и баб были сатиновые юбки, шелковые кофточки и платки. Почти у всех жителей деревни для воскресных дней были сапоги или ботинки. Это была праздничная одежда: в будни она бе­режно хранилась в сундуках. Отходники и зажиточные крестьяне ходили в кожаной обуви и в будни.

Теперь же колхозники не могут изготовить для себя самодельной одежды и обуви: нет у них для этого ни холста, ни пеньки, ни волны, ни овчин.

А одежда и обувь из советских фабрик поступает в продажу в провинциальных городках очень редко и в мизерных количествах.

Что касается цены, то текстильные и кожаные товары, как говорят колхозники, «очень кусаются».

Заглянул я в государственный магазин в районном городе. Там висела одна единственная рубашка: «русская рубашка» из льняного полотна фабричной выделки. Цена ее — 80 рублей. До революции она стоила полтора рубля.

Никакой обуви в магазине не было.

На базаре увидел я обувь: пара поношенных сапог и две пары по­ношенных мужских ботинок. За сапоги хозяин просил 400 рублей, а за ботинки была назначена цена по 200 рублей за пару. Кроме этих трех пар старой обуви, никакой другой на базаре не было.

Многие ли колхозники могут купить себе обувь и одежду при та­ких ценах?!

Советское правительство платит колхознику за пуд (16 кило­граммов) ржи 64 копейки. Значит, за одну рубашку, которая соткана изо льна, сданного колхозником, на государственной фабрике и про­дается в государственном магазине, — за эту рубашку колхозник должен продать (сдать правительству по государственной цене) 125 пудов ржи!..

Но сам колхозник в среднем зарабатывает в колхозе за «трудо­день» 400 граммов, или за год (за 200 трудодней) — 5 пудов ржи (80.000 гр.= 80 кг.). Значит, для покупки в государственном магазине одной льняной рубашки колхозник должен работать в колхозе на {213} государство... 25 лет, т. е. всю свою недолгую жизнь «трудообязанного колхозника»... И только при том условии, если сам колхозник заработанный им хлеб есть совсем не будет, а весь его продаст госу­дарству.

А для покупки сапог или ботинок всей жизни бедного колхозника не хватит...

Вот поэтому-то колхозники и вынуждены ходить в нищенском тряпье. В ветхих, истлевших рубашках. В рваных штанах. В лучшем случае, штаны и рубашка колхозника состоят, главным образом, из заплат. Верхняя одежда колхозников — это отрепья, остатки от «зи­пунов» и полушубков нэповских времен. Это совершенно замызганные пиджаки и ватники неопределенного цвета. Ходят колхозники босиком или в опорках, перевязанных бечевкою: опорки надеты на босу ногу и из дыры выглядывают пальцы... Зимой встречались в деревне люди, идущие по снегу совершенно без обуви: ноги обернуты тряпками, об­вязанными бечевкой...

Тряпье и опорки колхозники носят до тех пор, пока они не истлеют окончательно и не рассыплются в прах...

— Так и носим это барахло, доколе с плеч или с ног не свалится, — говорят колхозники.

— Да, дондеже не свалится, — подтвердил колхозник, бывший дьячок.

Прежде крайнюю степень неблагополучия в одежде определяли так: «Одет, как нищий». Теперь в Советском Союзе говорят в таких случаях по-другому: «Одет, как колхозник»... Прежде крестьяне но­сили одежду грубую и небогатую. Но эта одежда была крепкая, теп­лая и хорошо соответствовала своему практическому назначению: она хорошо защищала людей, все время работающих под открытым небом, от холода и непогоды.

А теперь колхозники ходят «голы и босы, разуты и раздеты. Колхозные деревни — это некрасовские нищие деревни: Дырявино, Заплатово, Разутово...

Колхозная одежда не предохраняет даже от стыда... Штаны у мужичков нередко бывают в таком печальном состоянии, что, по их выражению, «весь срам виден: и спереди и сзади»... Бабы при встре­че не могут удержаться от невольного смеха. А мужикам — стыд­но... И выхода из этого трагикомического положения нет: починить штаны нечем, тряпки для заплаты нет. Двойной стыд испытывают {214} колхозники от своей одежды. Стыдно им носить такое убогое, ни­щенское одеяние. А еще стыднее — оттого, что оно даже «срамные места» прикрыть не может...

Но советская печать упрекает разутых и раздетых колхозников в том, что они будто бы сами в этой беде виноваты. Писатель Алексей Толстой на страницах советских газет писал:

— Обуви недостаточно потому, что каждый мужик, который прежде ходил в лаптях, теперь желает приобрести ботинки и галоши... Читая такие упреки, колхозники говорили с глубокой обидой:

— Мы рады были бы сплести себе лапти или веревочные чуни. Да ведь нет у нас теперь ни лык, ни пеньки... Неужели этого не по­нимает писатель?!

— Наши бабы и теперь, как прежде, напряли бы и наткали холста и сукна. И до сих пор еще бабы на чердаках берегут и самопрялки и ткацкие станы. Да, видать, напрасно: нет у колхозников теперь ни конопли, ни замашек, ни овец, ни волны...

На страницах советской печати разутые и раздетые колхозники читали не только упреки, но и утешения. Так, в «Правде», они прочли «веселый» очерк писателя-коммуниста Серафимовича. (наст. имя: Попов Александр Серафимович; 1863-1949; ldn-knigi).

Очерк о том, как дед-колхозник на Кубани, в родных краях писателя, пас колхоз­ное стадо гусей и каждый раз, когда встречался с колхозницами, прятался в канаву с крапивой. Оказывается, единственные штаны ста­рика были в таком состоянии, что «срама» прикрыть не могли... И деду была очень неприятна каждая встреча с бабами...

В очерке писатель величественно похлопывал деда по плечу и утешал:

— Это пустяки, дед, что у тебя порты худые. Ты должен гордиться тем, что делаешь великое дело: помогаешь строить величественное здание социализма!...

Указывая на такие статьи в газетах, колхозники отплевывались и неистово ругали их авторов. Комментарии их к таким статьям были очень злы.

— Конешно, писатель прав, — говорил колхозник степенно и серьезно: ну, зачем колхозному деду штаны?! Что ему жениться, что ли? Ему уж давно пора помирать. А вот писателю, тому без пре­красных костюмов не обойтись, хотя бы он и был дедом. Дед-то он дед, а любит быть щеголем одет. Потому — на вольных хлебах писатели-подпевалы {215} откормлены изрядно и чувствуют себя молодо, даже в стариковском возрасте. Наш брат, колхозник, к сорока годам так наголодается, так намучается, что без приказа председателя получает из колхоза «бессрочный отпуск» и переселяется в «Царство Землянское»...

А те, сказочники, что для нас байки пишут, они так рано помирать не собираются. Вот, к примеру, этот самый сказочник, ко­торый безпорточного деда так старательно утешал. Недавно двою­родный брат ко мне из Москвы заезжал: служит там парикмахером. Слухов всяких, анекдотов, возы привозит. Так вот, он рассказывал, что этот самый «дед-утешитель» в семьдесят лет женился на моло­денькой красивой девушке-колхознице. Она спасалась от голода и нанялась к нему в прислуги на дачу. А дед-сказочник девушку от голода спас и себя «утешил»... Ну, скажите, а разве перед молодой красавицей можно предстать в худых портах?! Колхозники рассмеялись.

— Вот тоже и другой сказочник, — продолжил разговор колхозный агроном. — Тот самый сказочник, который упрекает колхозников, что они хотят иметь обувь. Молотов назвал его: «товарищ-граф». Разве графу можно жить в нужде? В нужде не любят жить ни «товарищи», ни «графы». А тем более «графы-товарищи». Когда граф Алексей Толстой вернулся из-за границы в Советский Союз и написал книжку «Хлеб», то об этом анекдот ходил: «Хлеб-то граф испек плохой. Но за этот дурной хлеб он получил вагоны прекрасного масла...» Да одного масла «товарищу-графу» мало. Как только Западную Украину заняла Красная армия, граф немедленно поехал туда со своими мил­лионами. И привез оттуда несколько вагонов всяких драгоценностей. За это его окрестили теперь «графом-барахольщиком»...

— Что и говорить, жулики эти сказочники, — вмешался в разговор еще один колхозник. — Вот у меня со времен гражданской войны сохранилась библиотечка книг Демьяна Бедного.

Подписывался бойко:

«Демьян Бедный, мужик вредный, просит братьев-мужиков поддер­жать большевиков».

В одной его книжечке оказался портрет Демьяна. Показал я этот портрет моему отцу. А он изумился: «Это же граф, а не «мужик бедный». Это откормленный кабан, а не мужик в наши голодные времена»...

Так вот, этот Демьян Бедный веселые книжицы пописывал. Некоторые из них я наизусть помню. В одной книжечке он упрекал мужиков за то, что они в обмен за свой, кровным трудом заработанный хлеб, требовали с горожан то, что мужику было необходимо: {216} мануфактуру, соль, одежду или обувь. Это мужицкое тре­бование советский писатель излагал издевательски:

«Как таперь мы все равны,

То... снимай-ка, брат, штаны! ..»

А теперь партия Демьянов Бедных устроила порядки куда спра­ведливей: она оставила «братьев-мужиков» и без хлеба и без штанов...

***

После таких бесед с нищими, оборванными колхозниками, разуты­ми Щедриными и Гоголями в худых портах, вспомнились народные пословицы.

Вспомнилась пословица испанская:

— Под плохим плащем, встречается, добрый парень скрывается, Припомнились и русские пословицы.

— На кресле ворона, а на вороне — корона.

— По одежке встречают, а по уму провожают.

Несовпадение, а нередко и полную противоположность, богатства ума и богатства одеяния русский народ испокон веков мудро замечал и остроумно отмечая в пословицах и сказках.