Приобрести книгу в нашем магазине

Русизм – идеологическая диверсия, требующая особого к себе внимания и мер воздействия.

Ю.В. Андропов

          В конце ноября – начале декабря 1967 года в Ленинградском городском суде состоялся процесс над И.В. Огурцовым, М.Ю. Садо, Е.А. Вагиным, Б.А. Аверичкиным – «штабом ВСХСОН», как стали именовать эту четвёрку в КГБ. Расправа проходила без лишних свидетелей: дело имело гриф «секретно» и слушалось за закрытыми дверями [i].

          Позднее, рассказывая об этих трагических днях, Игорь Огурцов напишет: «Обстановка суда была жуткой, но несерьёзной. Это исключительно характерный момент. В атмосфере пахло кровью и анекдотом» [ii].

          Действительно, перспектива кровавого исхода процесса была слишком реальной. «Несерьёзность» же происходящего заключалась в том, что никакого объективного судебного разбирательства не было: как и на всех подобных политических процессах в Советском Союзе, судьи вовсе не собирались выяснять истину и в чём-то разбираться, они лишь формально придавали происходившей расправе видимость законности.  

          В зал судебных заседаний на Набережной реки Фонтанки, как и обещал полковник Сыщиков, допустили лишь специально отобранную публику – офицеров госбезопасности и партийных чиновников в ранге не ниже вторых секретарей райкомов КПСС. Помимо них допуск получили только близкие родственники подсудимых – родители и жёны. Приглашения получили и представители от тех факультетов Ленинградского университета, на которых учились подпольщики. От восточного факультета, не менее девяти питомцев которого оказались в числе членов и кандидатов Социал-Христианского Союза, присутствовал в зале суда декан М.Н. Боголюбов.

          Председательствовал судья Ермаков, сторону обвинения представляли прокурор г. Ленинграда С.Е. Соловьёв при помощнице Катуковой. Судебное заседание тщательно фиксировалось на киноплёнку – этот и до сего дня засекреченный киноматериал предназначался для просмотра высшим руководством  партии.

          В своей обвинительной речи Соловьёв* патетически назвал социал-христиан «кулацко-поповской бандой» [iii], воскресив в «эпоху освоения космоса» нелепый косноязычный термин первых лет красного террора… В основном же речь прокурора представляла собой резюме Обвинительного заключения, подготовленного в КГБ. Соловьёв не удосужился даже как следует ознакомиться с делом: путал названия книг, неправильно произносил отдельные фамилии. Особенно же выводило его из себя ледяное спокойствие Игоря Огурцова…[iv]

          «Огурцов вёл себя на суде с исключительным достоинством, – засвидетельствует Евгений Вагин, –  зная, что его может ожидать высшая мера наказания, он не допустил ни малейшего компромисса со своей совестью, был спокоен и уравновешен. Только один раз он потерял самообладание: когда один из свидетелей ложно обвинил его в одобрении террористических методов. Глубоко возмущённый, Огурцов назвал это обвинение «оскорбительной ложью» – вдвойне оскорбительной: для него лично как верующего христианина и как главы социал-христианского Союза» [v].

          Против руководителей ВСХСОН были выдвинуты обвинения по 64-й статье Уголовного Кодекса РСФСР («измена Родине») по пункту: «заговор с целью захвата власти».

          Шестьдесят четвёртая статья – была расстрельной. Рьяно взявшись за дело, андроповцы со всей очевидностью стали подводить руководителей социал-христиан под «высшую меру наказания», обвиняя Огурцова, Садо, Вагина и Аверичкина «в том, что они в целях захвата власти в стране организовали заговор, а для осуществления этого преступного плана 2 февраля 1964 г. создали нелегальную антисоветскую организацию, названную ими «Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа» и, являясь руководителями этой организации, систематически проводили (по день ареста – февраль 1967 г.) подрывную антисоветскую организационную деятельность, направленную на вооружённое свержение советского государственного и общественного строя и установление в СССР буржуазного режима» [vi].

          Откровенно говоря, в то время, когда социал-христиане разворачивали работу своей подпольной организации, в Советском Союзе, действительно, произошли события, которые многие склонны рассматривать как захват власти в результате заговора. Вот только осуществил этот захват не ВСХСОН, а… Л.И. Брежнев и его сообщники – Н.В. Подгорный, В.Е. Семичастный, М.А. Суслов, А.Н. Шелепин и другие: в октябре 1964 года высокопоставленные партийные заговорщики сумели реализовать тайный план по свержению своего очередного «величайшего вождя» – Никиты Хрущёва. В ходе подготовки «малого Октябрьского переворота» Брежнев даже предлагал председателю КГБ Семичастному организовать физическое устранение генерального секретаря ЦК КПСС [vii] – отравить, подстроить гибель в авиационной или автомобильной катастрофе и т.п., (впрочем, и сам Хрущёв когда-то захватил вершину властной пирамиды в результате заговора…).

          Но если сравнивать действия группы Огурцова с действиями групп Хрущёва (1953) и Брежнева (1964), исходя лишь из буквы советского уголовного кодекса, то разница будет очевидна: кремлёвские заговоры можно уложить в рамки 64-й статьи УК РСФСР, но они не подпадали под «антисоветскую» 70-ю. С социал-христианами – всё обстояло прямо наоборот…

          Однако бывшие кремлёвские заговорщики требовали для Игоря Огурцова и его ближайших соратников – самых жёстких кар. Потому-то из обвинения четверых «руководителей» ВСХСОН лукаво, нарушая собственное законодательство, убрали относительно «мягкую» 70-ю, полностью исчерпывающую всю практическую деятельность социал-христианского подполья, чтобы обвинить их по статье максимально суровой… Повторялась древняя, как сама преступность, история: истошный крик «держи вора!» громче всех испускали сами воры…          

          Обвинение в заговоре с целью захвата власти – случай для того времени беспрецедентный: этот пункт 64-й статьи применялся исключительно редко и всегда в связи с очень «громкими» делами.

          Адвокат Ф.С. Рождественский, выступавший на процессе в роли официального защитника Михаила Садо, обратил внимание на данное обстоятельство и в своём выступлении провёл неожиданную историческую параллель. Он напомнил, что в 1924 году известному террористу и ярому врагу большевиков Борису Савинкову** был предъявлен целый «букет» обвинений, по которым Савинкова приговорили к расстрелу. Но расстрел заменили десятью годами заключения: советская власть хотела продемонстрировать, что на седьмом году своего существования она настолько прочно и уверенно себя чувствует, что никакие враги, формирующие вооружённые отряды на территории сопредельных государств, ей уже не страшны.

          Процесс же над ВСХСОН проходил в 50-ю годовщину советской власти… И потому Рождественский в своём вступлении задался риторическим вопросом, настолько ли опаснее его подзащитный Бориса Савинкова, имевшего реальную вооружённую силу за рубежами страны, или же советская власть на пятидесятом году настолько ослабела по сравнению с тем, какой она была на седьмом?

          Рассказывают, что Рождественского после этой речи на некоторое время отстранили от ведения «политических» дел: публичное высказывание подобных умозаключений было не в духе советской адвокатской практики… 

          Конечно, отнюдь не все адвокаты, работавшие на процессе ВСХСОН, позволяли себе подобную смелость. И всё же нужно отдать должное защитникам социал-христиан – многие из них свой профессиональный долг выполняли честно. Хотя и каратели, и их жертвы прекрасно понимали, что так называемая «защита» в данном случае играла совсем уж декоративную роль. Начальник следственного отдела УКГБ полковник Сыщиков даже не скрывал этого и во время следствия, презрительно поминая адвокатов подпольщиков, ёрничал: «Да, уж, “защита” у вас мо-о-о-ощная!..»  

          Заседания «суда» по делу руководителей ВСХСОН продолжались десть дней. Борис Аверичкин и Евгений Вагин признали себя виновными и заявили о раскаянии.  Но глава организации Игорь Огурцов и его помощник Михаил Садо держались твёрдо и категорически отвергли инкриминируемое им обвинение в измене Родине. Впрочем, прозвучавшие на процессе заявления показали, что у подсудимых и их «судей» представления о Родине явно не совпадали.

          Игорь Огурцов: «Обвинение в измене Родине я с презрением отвергаю… Мы мечтали о будущем России на путях, отличных от коммунизма. Для нас дорого понятие Родины… Я знаю, что ни Вагин, ни Аверичкин не согласны в душе с этим обвинением – просто они не выдержали непрерывного полугодового допроса…»

          Государственный обвинитель С.Е. Соловьёв (с пафосом): «Родина – это общественный строй и политический режим!»

          В своём «последнем слове» Михаил Садо обрисовал безрадостную картину положения народа в Советском Союзе, рассказал о том, что привело его на путь борьбы против коммунистической системы.    

 «Осенью 1954 года я был призван в армию и попал в парашютно-десантные войска, – говорил Садо. – Во время учений, которые проходили в Ярославской и Костромской областях, часто бывал в деревнях и всегда поражался безысходной бедностью, нищетой их. Церкви, часовни, монастыри были в запустении, разваливались. Во многих церквах размещались склады горючего, различные кладовые, мастерские. У меня это выливалось в нестерпимую боль за поругание русской культуры…» [viii]

Садо говорил о том, как эмоционально восприняло студенчество разоблачение культа личности Сталина, как молодёжь была захвачена раскрывшейся перед ней народной трагедией, как в народе зрело требование наказать виновников репрессий, но очень скоро все убедились, что это ещё не конец трагедии, так как вслед за культом Сталина начинался культ Хрущёва:

«Рабство, авантюризм, бесхозяйственность, несправедливость так и кричали на каждом углу…

Хищения, взяточничество приняли колоссальные размеры. В реках гибла рыба,  лесах – зверьё, сельское хозяйство являло картину полнейшего разгрома. Колхозники зарабатывали в месяц по 25-30 рублей, а труд их был ужасающим. Я сам видел, как эти бедные люди с утра до ночи ползали на четвереньках под дождём, убирая картофель. И тем не менее картофельные поля часто оставались неубранными. А в это время Хрущёв со своей семьёй разъезжал по миру, произносил идиотские речи, которых не мог не стыдиться ни один уважающий себя русский. Недовольство росло. Произошло повышение цен на мясо и молочные продукты, пшеница стала покупаться за рубежом. Это Россией-то! Последовали авантюры с денежной реформой, государственными займами.

В стране создавалась напряжённая обстановка, приведшая к массовым выступлениям против советской власти в Новочеркасске, Караганде, Тбилиси, Краснодаре и других местах.

Я был уверен, что мы стояли тогда накануне внутренней катастрофы, которая могла разразиться стихийно в любой момент и бросить страну во внутренний хаос.

Скажите, граждане судьи! Что в этой ситуации должен был делать сын своего отечества? Россия – моё отечество. Моя мать. Мог ли я спокойно смотреть, как гибнет моя мать?» [ix]

           Выступление Игоря Огурцова было короче, но и гораздо жёстче. В «последнем слове» основатель Социал-Христианского Союза вынес свой приговор коммунизму: «Мы сделали всё, что смогли… И всё-таки наше поколение покончит с этой тоталитарной системой!»

          Вольно или невольно, но эти слова прозвучали как антитеза лозунгу, провозглашенного Никитой Хрущёвым: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!» Да, Андропов не зря так заботился об изоляции лидера и руководящего звена ВСХСОН от других членов организации…

          Под занавес процесса экзекуторы ещё раз попытались принудить руководителей Социал-Христианского Союза к отречению от христианской веры. В самый критический момент, накануне вынесения приговора, прокурор г. Ленинграда Соловьёв поочерёдно задал им всем вопрос: «Верите ли вы в Бога?» Но только один из четверых, Борис Аверичкин, назвал себя неверующим (как уже говорилось, подпольщики не предъявляли требования ко всем участникам организации быть верующими).

          Впоследствии для дискредитации ВСХСОН советские спецслужбы через свою агентуру будут распространять в зарубежной и эмигрантской печати слухи о якобы «безрелигиозности» социал-христиан. Но правда заключалась в том, что верующие члены организации не отреклись от Христа и под угрозой самого страшного приговора…

          Расстрелять Игоря Огурцова и троих его ближайших соратников коммунистическое руководство не решилось. Возможно, немалую роль в этом сыграло то обстоятельство, что следствие и процесс над ВСХСОН проходили в самую годовщину 50-летия «Великого Октября». Расстрел группы молодых русских патриотов под занавес «всенародных празднований» мог бы стать слишком зловещим для КПСС символом. Подводить такую бесславную черту под итогом своей пятидесятилетней диктатуры и превращать социал-христиан в национальных героев и мучеников коммунистическая верхушка поостереглась. Впрочем, физическая расправа над лидерами подпольщиков могла быть лишь вопросом времени…

          Всех четверых членов «штаба ВСХСОН» приговорили к длительным срокам заключения. Бориса Аверичкина и Евгения Вагина – к восьми годам с содержанием в исправительно-трудовом лагере строгого режима. Михаила Садо – к тринадцати с отбыванием первых трёх лет в тюрьме, а остального срока в колонии.

          Самый тяжёлый приговор был вынесен Игорю Огурцову: семь лет тюрьмы, восемь лет лагеря строгого режима и пять лет ссылки. Итого двадцать лет лишения свободы! На деле же кара окажется ещё более суровой: в 1979 году за организацию забастовки заключённых она будет ужесточена – 10 лет тюрьмы, 5 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки (тюремное заключение – более тяжёлое наказание, чем заключение в лагере). В реалиях коммунистических застенков это означало почти верную смерть – мучительную смерть в рассрочку…