Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Пятница, 29.03.2024, 14:45
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


А.Л. Марков. РЕВОЛЮЦИЯ. 1917–1920 ГОДЫ (6)

Записки о прошлом (1893 - 1920)

Купить

    В Байбурте нас застали большие события. На двери исполнительного комитета была вывешена известная телеграмма Керенского, начинавшаяся словами: «Товарищи солдаты, Верховный главнокомандующий генерал Корнилов…» В далёкой России начиналась гражданская война, здесь же солдаты ходили хмурые и, ничего не понимая в происходивших событиях, ждали разъяснений от растерявшегося начальства. Приготовление к выборам в Учредительное собрание я застал в полном ходу. Мне, как делегату округа и члену исполнительного комитета, было по этому случаю поручено съездить в Трапезунд за избирательными бюллетенями. Этой поездкой я хотел воспользоваться также, чтобы достать перед выборами какой-нибудь агитационной литературы против крайностей и стадного голосования за социалистические партии в Учредительное собрание.

    Не буду описывать дорогу в Трапезунд, которая была повторением уже описанного путешествия. Из Трапезунда в Батум я опять, как говорят моряки, «шёл на миноносце». В Батуме, кроме командировки, была у меня и другая цель, сердечного характера. Из писем Жени я знал, что она с мужем в Батуме и ждёт меня туда, чтобы так или иначе разрешить вопрос о разрыве с Ченгери. Встретившись с Женей и проведя с ней неделю в Батуме, я понял, что наше взаимное чувство не только не погасло, но увеличилось от разлуки и упрочилось. Ченгери смотрел мрачно, однако встречался со мной ежедневно, вероятно, предпочитая, чтобы я виделся с его женой у него на глазах, чем втайне. Мне он казался нелепым и жалким человеком.

    В Батуме я побывал в местном комитете кадетской партии, где молодые люди снабдили меня соответствующей литературой для выборной кампании. На Кавказском фронте кадеты шли в бюллетене под № 1 и были единственной не социалистической партией, к которым у меня было чисто физическое отталкивание. Приходилось из всех зол выбирать наименьшее и голосовать за кадет, во главе которых тогда шли Набоков и Милюков.

    Перед своим отъездом в Байбурт я в разговоре с Женей поднял вопрос о дальнейшем, находя настоящее наше положение совершенно неприемлемым для обеих сторон. Она отвечала, что готова оставить мужа и согласна стать моей женой. Очень хотелось мне этому верить, но уехал я из Батума всё же без особой веры в окончательность её решения. Судьба, однако, решила иначе.

    В этот свой приезд в Батум я имел время и возможности его хорошо осмотреть и познакомиться. Город живописно, если смотреть с моря, рисуется на зелёном фоне невысоких гор. Выглядит он, как и все приморские города, довольно интернационально. Как все жители восточных портов, население его имеет общелевантийский вид. Все похожи друг на друга и с первого взгляда по их лицам даже и не разберёшь, где, собственно, находишься — в Бейруте, Бриддизи или в Батуме. Грек здесь похож на итальянца, армянин на турка, сириец на египтянина. Две-три мечети, как и два-три христианских храма в Батуме, незаметно тонут в общем пейзаже портового города, не придавая ему ни русского, ни восточного характера. Полукруглая каменная дамба порта, чёрные лапы каменных пристаней протягиваются от города к порту. Этот последний мёртв и безлюден ещё больше, чем в первый мой приезд сюда. Полдюжины миноносцев, низко чернеющих трубами у самого берега, да два пассажирских парохода, где помещаются на мёртвом якоре морские учреждения, вот и всё. На всём видимом просторе моря ни одного паруса, ни одной лодки…

    Единственная достопримечательность города — это его обсаженные пальмами улицы, что придает Батуму совсем тропический вид. В конце длинного бульвара − городской сад, полный всевозможных тропических и полутропических растений: индийских, яванских и японских, которые здесь растут без всяких затруднений. Плохо только, что сад этот стоит на болоте и является рассадником комаров и малярии.

    В Байбурт я возвратился в самый разгар выборов в Учредительное собрание, в которых мне пришлось принять деятельное участие. Моя предвыборная агитация за кадетскую партию и её литература, разложенная по всем клубам и читальням города, успеха явно не имели. Прокудин, считавший себя эсером, над этой неудачей добродушно и не без ехидства подсмеивался, так как солдатня поголовно тянулась за партией социалистов-революционеров, обещавшей народу «волю и землю». Обещания эти были тем привлекательней, что их подтверждало и правительство в лице его председателя Керенского.

    Накануне выборов старик Каз-Булат пришёл ко мне и от имени всех своих земляков спросил меня:

    − За кого голосовать?

    − Это дело совести… голосуйте за кого хотите, − попробовал я увернуться от такого ребром поставленного вопроса.

    − Ты наш начальник… как скажешь, так и будет.

    − В таком деле не может быть начальников, вы люди свободные.

    − А ты сам за кого билет подашь?

    − Я за кадетов, список № 1.

    − Ну, значит, и мы тоже… спасибо, начальник. Спокойной ночи.

    На другой день вечером, когда члены избирательной комиссии пересчитали вынутые из урны бюллетени, Прокудин с хитрой улыбкой протянул мне тоненькую пачку бюллетеней № 1.

    − Пересчитайте сами, господин поручик, верен ли счёт… двадцать шесть… вы сами и ваши ингуши!

    К моей досаде и конфузу, он был прав, из всего многотысячного гарнизона Байбурта, кроме меня самого и двадцати пяти моих ингушей, ни один человек не подал голоса за кадет. В утешение надо сказать, что и «пролетарская» партия большевиков собрала немногим больше, потерпев на выборах в Байбурте оглушительный крах. Как и по всей России, тогда огромное большинство голосов было подано за эсеров: все хотели земли и воли…

    Выборы в «учредилку» были последней вспышкой революционной энергии в Байбурте. Солдаты явно устали от митингов, им надоели речи и революционные вопли ораторов, все они теперь единодушно и поголовно хотели одного − кончать опостылевшую всем войну и ехать по домам делить и пахать подаренную Керенским землю.

    Дезертирство перестало быть преступлением и превратилось в обыденный факт. Все ночи напролёт через Байбурт молча шли угрюмые взъерошенные фигуры в серых шинелях, злобно огрызавшиеся на вопросы. Все они тянули на север к Эрзеруму и Саракамышу и дальше в Россию, «по хатам и куреням». В городе гарнизон также заметно редел, и когда-то шумные читальни и клубы стояли теперь пустыми. Мой Филипп, неразлучно сопровождавший меня во всех скитаниях три года подряд, помрачнел и явно стал меняться в худшую сторону. Он, правда, в качестве старого гвардейского солдата, видавшего свет и людей, долго не поддавался революционной пропаганде, но теперь в нём заговорила чисто мужичья жадность на даровщину, которая сама, как ему казалось, плыла в руки. Крестьянская неуёмная жажда к земле нанесла первую брешь в его мировоззрении. Походив на митинги, он вынес оттуда твёрдое убеждение, что в качестве крестьянина он имеет законное право получить отнятую у помещиков землю. Её, согласно словам ораторов, должна ему была дать никто другой, как партия социалистов-революционеров, к которой он поэтому немедленно почувствовал симпатию. Однажды, вернувшись с митинга с беспокойным огнём в глазах, он, по привычке щёлкнув шпорами, молча протянул мне какую-то брошюру.

    − Что это за книжка?

    − А вот… прочтите сами… в ей самая правда описана.

    Взглянув внимательно на книжонку, я заметил, что она была не разрезана и оказалась программой партии социалистов-революционеров.

    −А ты сам-то, Филипп, эту правду читал?

    −И читать нечего… добрые люди и так всё разъяснили, − отвечал он не без задора.

    Я знал, что Филипп был богатым екатеринославским крестьянином, владел полусотней десятин земли, был сельским судьёй и вдобавок сектантом, а потому, зная, что по новым понятиям он является «кулаком», предупредил его о том, что как бы эта «правда» ему не вылезла боком. Он не поверил и даже обиделся.

    − Ну, уж нет никак… это вам, господин поручик, опасаться её надо, а я природный хрестьянин, мне ишшо земли дадут…

    На этом наш разговор об аграрных реформах и закончился. Через неделю Филипп настоятельно запросился в отпуск, так как из дому пришло письмо, что его односельчане собираются делить землю местного помещика графа Воронцова-Дашкова, и мой вестач очень опасался, что его при этом дележе обделят.

    Из отпуска он вернулся очень скоро и мрачнее тучи, со мной стал изысканно почтителен и услужлив, как в прежние, дореволюционные времена. В довершение перемены декорации он стал меня титуловать по-старинному «вашим высокоблагородием». Перемена эта меня удивила и несколько озадачила, и я даже попросил его не называть меня так, ввиду существующего декрета новой власти. Оказалось, что Филиппу «на новую власть наплевать», а революцию он считает «за одну глупость». Поражённый такой переменой фронта, я его стал расспрашивать, и оказалось, что дома вместо прирезки Филиппу «воронцовской земли» какие-то «сукины сыны», под которыми надо было понимать местную власть, отрезали у него, как у «сытой буржуи» 14 десятин луга. Это моего денщика так возмутило, что он сразу отказался от всех революционных завоеваний и теперь желал возвращения «старого режиму, когда был твёрдый порядок и не было никакого смутьянства».

    − А как же та правда из книжечки, которую ты: мне показывал? — не утерпел я его кольнуть.

    − Голову заморочили сукины дети… темнотой нашей пользуются чёртовы оратели, ваше высокоблагородие!

    Верность Филиппа «старому режиму» продолжалась недолго. Через некоторое время революционные перспективы, при которых было «всё можно», опять сбили его с толку. Как всякий крестьянин, он был большой стяжатель, а потому быстро заразился развившейся после переворота в тылах эпидемией хищения казённого имущества, которое некому уже было преследовать. Особенно на этом поприще отличался унтер-офицерский состав по хозяйственной части, тащивший кто во что горазд. Так вот, чтобы добиться такого питательного поста и погреть около него руки, Филипп задумал и стал проводить в жизнь очень сложную и неумную комбинацию. На смену уехавшим после корниловского выступления «от греха» ингушей из Тифлиса к нам прислали в качестве милиции пешую команду.

    Команда эта состояла из мужиков-ополченцев, так называемых «крестиков», топтавших лаптями землю уже пятый десяток лет. Почему-то все они были уроженцами Ставропольской губернии, бородаты, приземисты, диковидны и похожи на что угодно, только не на солдат. К общему изумлению, эти обросшие по пояс дикие землееды оказались где-то по дороге в пух и в прах распропагандированными. Не имея никакого понятия о военной службе и дисциплине, они были переполнены всевозможными претензиями и требованиями, подчас совершенно неожиданными и всегда нелепыми. Скоро стало ясно из их постоянного галдежа, что и в Байбурте их кто-то волнует, вбивая в их лохматые и тёмные головы, что начальство ворует и всячески их старается «обойти».

    Через две недели они устроили нам настоящий бунт, требуя каких-то «приварочных», бог весть где-то им недоданных по дороге из Ставрополя в Байбурт. Через день новая история, гвалт и угрозы «покидать начальство штыками», если оно немедленно не выдаст им «одёжи и обувки». Все эти скандалы были совершенно нелепы и бессмысленны, так как в распоряжении округа не было ни цейхгауза с обмундированием, ни денежного довольствия для ополченцев, так как и то, и другое они должны были получать при этапном управлении. Эти, казалось бы, совершенно очевидные вещи наших чабанов не останавливали и каждый новый день приносил с собой новый митинг, выносивший требования одно нелепее другого. Мы буквально ломали себе головы в догадках, кто и зачем мутит наших мужиков? В один из последних дней сентября к Лопухину явилась делегация бородачей и заявила ему, что команда выбрала себе в «фильтфебели» Филиппа Зинченко.

    Ларчик, как оказалось, открывался просто. Мой вестач был тем самым таинственным агитатором, который бунтовал ополченцев, пользуясь их дикостью и революционным запалом, с которым они явились в Байбурт. Агитировал он их чисто из личных целей, дабы, добившись их доверия, пролезть в фельдфебеля и получить доступ к казённому имуществу. С этой целью Филипп врал мужикам, что он бывший вахмистр, разжалованный будто бы в денщики при царе «за народ», что он знает все ходы и выходы, в особенности по хозяйственной части, в области которой теперь начальство обворовывает солдат. Чтобы уличить воров и охранить интересы ополченцев, Филипп рекомендовал ставропольцам избрать его своим фельдфебелем, на что будто бы им дала право революция. Став же фельдфебелем, Филипп брался всё начальство вывести на чистую воду.

    Когда вся эта история была выяснена во всех подробностях, я понял, что с Филиппом мне необходимо расстаться, и чем скорее, тем лучше. Позвав его в канцелярию и закрыв дверь, я с глазу на глаз без свидетелей назвал его «старой сволочью», опозорившей звание гвардейского солдата, и приказал ему немедленно убираться из Байбурта, куда ему угодно, пригрозив в противном случае отправить его в исполнительный комитет, где сам расскажу, что он не «разжалованный за правду вахмистр», а бывший жандарм, которого за провокацию я прошу отослать на фронт. Он сразу струсил и в тот же вечер скрылся из Байбурта, украв у меня на прощание почти всё бельё. Через два дня после его отъезда я обнаружил, совершенно случайно, что в подвале дома, где я жил, Филипп с двумя сообщниками курил самогонку, которой тайно торговал, несмотря на запрещение её как войсковыми приказами, так и распоряжением исполнительного комитета.

    Ни с чем не сообразное поведение Филиппа, серьёзного и пожилого солдата, видавшего свет и лучше других разбиравшегося в событиях, с несомненностью показывали, что революционное брожение «освободило» народные массы от всяких сдерживающих начал, и так продолжаться дальше, конечно, не могло. Если старый гвардейский солдат, солидный мужик, верующий в бога, мог позволить себе такие номера, то что же было ждать от пехотного михрютки, ничего, кроме своего деревенского хлева, в жизни не видавшего?… Надо было, как говорили в корпусе, «сматывать удочки» и уезжать в Россию, так как фронт всё равно должен был не сегодня, так завтра рухнуть и покатиться назад, со всеми из этого вытекающими печальными последствиями.

Категория: Мемуары | Добавил: Elena17 (09.04.2016)
Просмотров: 340 | Рейтинг: 0.0/0