Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Четверг, 28.03.2024, 17:36
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


А.И. СОЛЖЕНИЦЫН. Наши плюралисты (1)
Шесть лет не читал я ни сборников их, ни памфлетов, ни журналов, хотя редкая там статья не заострялась так­же и даже особенно против меня. Я работал в отдалении, не обязанный нигде, ни с кем из них встречаться, знако­миться, разговаривать. Занятый Узлами, я эти годы про­дремал все их нападки и всю их полемику. Уже загалдели всё печатное пространство, уже измазали меня в две дю­жины мазутных кистей, уже за меня в одной новоэмиг­рантской газете удивлялись: да что ж я вовсе не отбива­юсь? да меня не бьёт только ленивый, меня бить — легче нет, сношу все удары. Да можно узреть и такое гнёздыш­ко, где мечтали бы, чтоб я с ними сцепился, повысил бы им цену, а без этого хиреют на глазах, захлебнулись в соб­ственном яде. И если б касалось только меня, то без за­труднения прожил бы я так и ещё двенадцать, и умер бы, так и не прочтя, что ж они там понаписали.
      Но нет, облыгают — народ, лишённый гласности, права читать и права отвечать. Пришлось-таки взяться, непривычная, несоразмерная работа: доставать и читать эти «самосознания», «противостояния», «альтернати­вы», «новые правые», старые левые, и не везде даже син­таксический уровень. Вот сейчас в первый раз прочитал их, кончивши три Узла, — сразу посвежу и пишу.
 
   О ком я собрался тут — большей частью выехали, иные остались, одни были участники привилегированно­го коммунистического существования, а кто отведал и ла­герей. Объединяет их уже довольно длительное общест­венное движение, напряжённое к прошлому и будущему нашей страны, которое не имеет общего названия, но среди своих идеологических признаков чаще и охотнее всего выделяет «плюрализм». Следуя тому, называю и я их плюралистами.
      «Плюрализм» они считают как бы высшим дости­жением истории, высшим благом мысли и высшим каче­ством нынешней западной жизни. Принцип этот неред­ко формулируют: «как можно больше разных мне­ний», — и главное, чтобы никто серьёзно не настаивал на истинности своего.
      Однако может ли плюрализм фигурировать отдель­ным принципом, и притом среди высших? Странно, что­бы простое множественное число возвысилось в такой сан. Плюрализм может быть лишь напоминанием о мно­жестве форм, да, охотно признаем, — однако же цельного движения человечества? Во всех науках строгих, то есть опёртых на математику, — истина одна, и этот всеобщий естественный порядок никого не оскорбляет. Если исти­на вдруг двоится, как в некоторых областях новейшей физики, то это — оттоки одной реки, они друг друга лишь поддерживают и утверживают, так и понимается всеми. А множественность истин в общественных науках есть показатель нашего несовершенства, а вовсе не нашего из­быточного богатства, — и зачем из этого несовершенства делать культ «плюрализма»? Однажды, в отклик на мою
гарвардскую речь, было напечатано в «Вашингтон пост» такое письмо американца: «Трудно поверить, чтобы раз­нообразие само по себе было высшей целью человечест­ва. Уважение к разнообразию бессмысленно, если разно­образие не помогает нам достичь высшей цели».
      В той речи я как раз и говорил о множестве миров на Земле, не обязанных повторять единую стандартную колодку Запада, — то и есть плюрализм. Но наши «плюра­листы» сперва хотят обстрогать всех в эту единую колодку (так это уже — монизм?) — а внутри неё разрешить — мыс­лящим личностям? — «плюрализм».
      Да, разнообразие — это краски жизни, и мы их жаж­дем, и без того не мыслим. Но если разнообразие стано­вится высшим принципом, тогда невозможны никакие общечеловеческие ценности, а применять свои ценности при оценке чужих суждений есть невежество и насилие. Если не существует правоты и
неправоты — то какие удерживающие связи остаются на человеке? Если не существу­ет универсальной основы, то не может быть и морали. «Плюрализм» как принцип деградирует к равнодушию, к потере всякой глубины, растекается в релятивизм, в бессмыслицу, в плюрализм заблуждений и лжей. Остаёт­ся — кокетничать мнениями, ничего не высказывая убеж­дённо; и неприлично, когда кто-нибудь слишком уверен в своей правоте. Так люди и запутаются, как в лесу. Спел с гитарою Галич — и с тех пор сотни раз повторены и дек­ларативно выкрикнуты полюбившиеся слова:
                                              ...Не бойтесь пекла и ада,
                                                        А бойтесь единственно только того,
                                                        Кто скажет: «Я знаю, как надо».
      Чем и парализован нынешний западный мир: поте­рею различий между положениями истинными и ложны­ми, между несомненным Добром и несомненным Злом, центробежным разбродом, энтропией мысли — «поболь­ше разных, лишь бы разных!». Но сто мулов, тянущих в разные стороны, не производят никакого движения.
      А истина, а правда во всём мировом течении од­на — Божья, и все-то мы, кто и неосознанно, жаждем именно к ней приблизиться, прикоснуться. Многоразличие мнений имеет смысл, если прежде всего, сравнени­ем, искать свои ошибки и отказываться от них. Искать всё же — «как надо». Искать истинные взгляды на вещи, приближаться к Божьей истине, а не просто набирать как можно больше «разных».
      Однако я не настаиваю, что правильно выбрал тер­мин. Будем пользоваться им как рабочим. Зато — какое ду­ховное пиршество нас ждёт! Как изумимся мы сейчас бес­численным переливам плюралистической мысли, бес­крайнему спектру!
Увы, доглядясь: даже в иных западных странах сего­дня «плюрализм» остаётся скорее лишь лозунгом, чем де­лом. Современное западное образованное общество (а оно-то и диктует) — на самом деле мало терпимо, и да­же особенно — к общей критике себя, всё оно — в жёстком русле общепринятого направления; правда, для обузда­ния противящихся действует не дубиной, а клеветой и зажимом через финансовую власть. И — подите пробейтесь через клубок предвзятостей и перекосов в какой-нибудь сверкающей центральной американской газете.
      С удивлением видим, что таковы и первые крепну­щие шажки плюралистов наших: «Проповедывать демо­кратиям о вреде демократий — дело неблагодарное». Справедливо изволили заметить. Но — тоталитаризму о вреде тоталитаризма тем более не напроиоведуешься, тогда разрешите узнать, чем демократия вдумчивей и объективней? Странно, вот уже несколько лет ширяет крыльями на Западе наш ничем не стеснённый плюра­лизм (уж ни на кого не кивнёшь, что не дали «самовыразить­ся») — и где же вереница его освежающих спасительных от­крытий? Всего лишь несколько поверхностно-плёноч­ных, да ещё и наследованных, убеждений. И первейшее из них — о русской истории. Разумеется — «в целом», в са­мой общей сводке, а не в конкретном анализе.
      Когда я попал в Швейцарию и услышал от тамош­них радикалов (есть и там радикалы, а как же?), что «это у вас такой плохой социализм, а у нас будет хороший», — я изу­мился, но и снисходительно: сытые, неразвитые умы, вы ж ещё не испытали на себе всей этой мерзости! Но вот приезжают на Запад «живые свидетели» из СССР и — вме­сто распутывания западных предрассудков — вдруг начи­нают облыжно валить коммунизм на проклятую Россию и на проклятый русский народ. Тем усугубляя и западное ослепление, и западную незащищённость против комму­низма. И здесь-то и лежит вся растрава между нами.
      И поразительно: разные уровни развития, разные возрасты, разная самостоятельность мысли, а все — в еди­ную оглушающую дуду: против России! Как сговорились.
      «Марксистская опричнина — частный случай рос­сийской опричнины.» — «Сталинское варварство — пря­мое продолжение варварства России.» — «Царизм и ком­мунизм — один и тот же
противник.» — «Всё перешло в руки деспотизма не в 1917, а в 1689» (по другому вариан­ту—в 1564). — «Русский мессианизм под псевдонимом марксизма.» — «Разделение русской истории на дооктябрь­скую и послеоктябрьскую — под сомнением...» — «Комму­низм — идеологическая рационализация русской империалистической политики, — более универсальная, чем сла­вянофильство или православие.» — «Нет изменения в русской политике с 1917 года.» — «Преувеличенное отношение к октябрьскому перевороту: ...уничтожение пер­воначальной модели (революции), возврат русской исто­рии на круги своя.» — «Семена социализма погибли в рус­ской почве.» (Тут соглашусь: почва оказалась для социа­лизма крепенькая, пришлось киркой добавлять.) — «К а к до революции господствовало зло и подавлялось добро, т а к и после революции.» — «Между царизмом и советизмом прямая преемственность в угнетении», «качествен­ное сходство».
      Господа, опомнитесь! В своём недоброжелательст­ве к России какой же вздор вы несёте Западу? зачем же вы его дурачите? Не было в до-большевицкой России ЧК, не было Гулага, массового захвата невинных, ни системы всеобщей присяги лжи, проработок, отречений от роди­телей, наказаний за родство, люди свободно избирали вид занятий, и труд их был оплачен, городские жёны не работали, один отец кормил семью в 5 и 7 детей, жители свободно переезжали с места на место, и, самое доро­гое, — в эмиграцию тотчас, кто хотел, — и философ нам говорит, что тут качественное сходство?
      «Христианство — это путь, не испытанный Росси­ей.» — «Религиозность русского народа и в прошлом была сомнительной.» (Цитаты из разных, из разных, я чаще не указываю кто, однако на полях рукописи помечаю — кни­гу, журнал, страницу.) — «Русское православие столь же поверхностно, как и русский марксизм.» — «Религия, ко­торую как будто исповедует русский народ» (вернулись к Белинскому). — «Совесть... у нас постоянно находилась на положении пасынка.» (Прочистим уши: это о России? Да где же шире жило покаяние, и на людях? Или, при все­общем отвращении к судебной волоките, купеческая и ре­месленная деятельность по устному слову, а не по пись­менному договору, — много ли такого в Европе? Да даже это проникало и в государственные документы (Екатери­на, 1778): купцам платить налог 1% «с капитала, объяв­ленного по совести». Но в народные свойства не погружа­ется глаз их.) Даже: «духовная структура» русских унаследована от монголов, «она застойна, не способна к разви­тию и прогрессу» (понимать: унтерменши? безнадёжная раса?). — «Страна Иванов и Емель.» — «Грузин Сталин больше всех приближается к русскому идеалу.» — «Жан­дарм Европы Суворов, реакционер Кутузов» (протереть глаза: воскрес Покровский? так же учили в 20-е годы). И на каждом шагу у самых разных: «гениальный маркиз де Кюстин»... «великолепная книга маркиза де Кюстина» (это — хором, нашли себе достойного учителя-туриста, отчего тогда не Теофила Готье?). — «Была ли Россия тюрь­мой народов? У кого достанет совести это отрицать?» А у кого достало совести эту пропагандную мерзость по­вторять? У Шрагина.
     
С большой лёгкостью рассуждает он (они) о любом веке русской истории — то из XIII века, тут же держи из XVII, да откуда же такая эрудиция крылатая? Да разве можно хотя бы по русской истории знать все века уверен­но и равномерно? У меня вот, слабака, вся жизнь ушла на один 1917 год. А секрет прост, доглядитесь в сноски: Шрагин не затрудняет себя чтением источников, он ци­таты выдёргивает вторичные, из уже нахватанных кем-то обзоров, да всё ревдемократов или радикалов, а уж как они там отбирали? — совесть-то у нас, пишут, была пасы­нок. (Знаю, знаю я эту слабость, сам когда-то обжёгся на «Истории русской общественной мысли» Плеханова, та­кие же нахватанные цитаты приводил и я. Тому потоку, как понимали все умные люди, нашей Освобожденческой идеологии — очень легко поддаться, трудно сопротивиться. Встречалось это и у меня — и пока идёшь в направле­нии потока, с тем большей силой тебя уверенно поддер­живает слитное общество.) И Чернышевского цитирует нам целыми страницами, спасибо! С таким фундамен­том вот и выводят они «русский либерализм — от конца XIX века», даже не знают, откуда он пошёл и что он есть. Вот и узнаём: «идея "святой Руси"... предусматривает, что ответственность за всё плохое несём не мы с вами», — ну, откуда это притянуто? тогда и понятия греха не было в России?
    
С большой лёгкостью рассуждает он (они) о любом веке русской истории — то из XIII века, тут же держи из XVII, да откуда же такая эрудиция крылатая? Да разве можно хотя бы по русской истории знать все века уверен­но и равномерно? У меня вот, слабака, вся жизнь ушла на один 1917 год. А секрет прост, доглядитесь в сноски: Шрагин не затрудняет себя чтением источников, он ци­таты выдёргивает вторичные, из уже нахватанных кем-то обзоров, да всё ревдемократов или радикалов, а уж как они там отбирали? — совесть-то у нас, пишут, была пасы­нок. (Знаю, знаю я эту слабость, сам когда-то обжёгся на «Истории русской общественной мысли» Плеханова, та­кие же нахватанные цитаты приводил и я. Тому потоку, как понимали все умные люди, нашей Освобожденческой идеологии — очень легко поддаться, трудно сопротивиться. Встречалось это и у меня — и пока идёшь в направле­нии потока, с тем большей силой тебя уверенно поддер­живает слитное общество.) И Чернышевского цитирует нам целыми страницами, спасибо! С таким фундамен­том вот и выводят они «русский либерализм — от конца XIX века», даже не знают, откуда он пошёл и что он есть. Вот и узнаём: «идея "святой Руси"... предусматривает, что ответственность за всё плохое несём не мы с вами», — ну, откуда это притянуто? тогда и понятия греха не было в России?
      О самом народе: «Русские — сильный народ, только голова у них слабая», «умственная слабость». «Широкая русская натура Подонка.» И о России в целом: «Что это за девушка, которую все, кому не лень, насилуют?» А один глубокий их мыслитель открыл: все нации — существи­тельные, только «русский» — прилагательное! Так вы что, усмехается, сами себя за людей не считаете? Боже, как это проницательно! Только не подумал ни мыслитель, ни редактор журнала, что ведь «Пинский» и «Синяв­ский» — тоже прилагательные. Да ведь какой «учё­ный», — а то тоже прилагательное. (Эта мысль до того показалась им глубока, что в двух смежных номерах жур­нала приводят её от двух разных лиц, оба претендуют на авторство.)
Но были всё же у России и заслуги: «Россия отли­чается от азиатских обществ лишь тем, что сумела создать европейски мыслящую интеллигенцию». А уж «вина ин­теллигенции за удручающие события русской истории сильно преувеличена», хотя, правда, интеллигенция и «пыталась подменить прошлое и будущее России». Вот это — самокритично. Вот это — очень верно сегодня.
      В процессе глубокого плюралистического исследо­вания рождены и новые важные термины: не «славяно­фильство», а «монголофильство» (Амальрик). И — «тата­ро-мессианская Россия», «татарский мессианизм» (Янов). Термины настолько богатые и загадочные, что хоть объявляй конкурс на истолкование.
И как ни обтрагивают мёртвое тело старой России равнодушные пальцы наших исследователей — всё вот так, одно омерзение к ней. А потому — вперёд! к перспек­тиве! к Октябрьской революции!
      Рвут к Октябрю, объяснить нам скоренько и Ок­тябрь, — но я умоляю остановиться: а Февраль?? Разреши­те же хронологически: а что с Февралём?
      Вот удивительно! Столько отвращения к этой стра­не, такая решительность в суждениях, в осуждениях по­рочного народа — а слона-то и не приметили! Самая круп­ная революция XX века, взорвавшая Россию, а затем и весь мир, и так недалеко ходить по времени, это ж не Филофей с «Третьим Римом», и единственная истинная революция в России (ибо 1905 — только неудавшаяся рас­качка, а Октябрь — лёгкий переворот уже сдавшегося режима), — такая революция никем из наших оппонентов не упоминается, не то что уж не исследуется. Да почему же так?
      Да откровенно: нечего сказать. Трудно объяснить в благоприятном смысле для либералов, радикалов и ин­теллигенции. А во-вторых, не менее главное, снижу го­лос: не знают. Вот так, всё учили, до, и после, и вокруг, и XVI век, а Февраля — не знают. Отчасти потому, что и большевицкие пропагандисты и учащие профессора всегда спешили вперёд — к Октябрю и к интернациональ­ному счастью народов, освободившихся из российской тюрьмы. Отчасти — и сами промарщивают эти неприят­ные 8 месяцев, трудные к оправданию.
      А между тем, господа, вот тут-то и был взрыв! Вот тут-то и выхвачен бомбовый чёрный ров — а вы как легко облетаете его на крылышках.
      А я — взялся напомнить. Я годами копил, ко­пил — не цитаты из чьих-то обзоров, а самые первичные факты: в каком городе, на какой улице, в каком доме, в ка­кой день и в котором часу, и несколько сотен важнейших деятелей всех направлений, всех видов общественной жизни, и каждого жизнь осматривается, когда доходит до описания его действий, и повествование без главного ге­роя, ибо не бывает их в истории миллионных передвиже­ний. И начал из тех Узлов публиковать главы, обильные фактами и цитатами из жизни, сгущённый, объективный исторический материал, открытый для суждения всем, дюжина глав, страниц уже до 400, да петита.
      И что же? Вот поразительно! Обмолчали! Любую фразу моей публицистики (десятая часть написанного мной) — выворотили, обнюхали, истолковали, испровергли с десяти сторон. А эти главы — как не заметили. Отче­го же их перья не клюют вот это? Казалось бы: философу Шрагину с его искренней «тоской по истории» (пере­печатывает из книги в книгу, и как верно требует — помнить! вспоминать!) — вот бы и брать историю! разве­дать, оценить, указать на ошибки, раскритиковать, разнести вдрызг? Нет!.. Во-вторых, опять-таки: это не та доступная обзорная либеральная культура, нарастающая сама на се­бе слоями — вторично, третично, где уже до нас потрудились многие просвещённые умы, а мы только — хвать при­мер из XV века, хвать из XVIII, — а здесь труда много класть, и здесь потребно собственное вживание в обна­жённую историю, стать и ощутить себя в её трясении бес­помощным стебельком. Куда легче порассуждать «вооб­ще». Но и, во-первых, это всё — крайне неприятный мате­риал, идущий в противоречие с теориями и желаниями, непривлекательное знание. И — смолчали, обошли, как нет, как не было!
      Не все, отдадим справедливость. Профессор Эткинд, из самых пламенных плюралистов, окрикнул (это место и другие все заметили): зачем я в думском заседа­нии цитирую крайне правого Маркова 2-го? (А он держал там речь больше полутора часов, ему продляли, как же мне отобрать? я там не председатель. Значит — вычерк­нуть, переписать историю по оруэлловскому рецепту?) А главное, окрикнул: «Нет смысла задним числом устраи­вать суды над Милюковым или, скажем, Парвусом (над Сталиным — нужно, это вопрос иной)». А — почему иной? А как насчет Ленина? — не указал. И ещё один историк: «нас не интересует роль Парвуса в русской революции».
      Вот так так! Вот это «тоска по истории»! Да ведь и пишут: «что пользы расчёсывать язвы, и без того зудя­щие нестерпимо»?
      Ба! Так от демократических плюралистов я слышу то же самое, что слышал от коммунистических верзил с дубинами, когда прорвался «Иван Денисович» (не пус­кали меня дальше, к «Архипелагу»): не надо вспоминать! зачем ворошить прошлое? — это так больно, это сыпать соль на старые раны!
Так тем опаснее станет для нас Февраль в будущем, если его не вспоминать в прошлом. И тем легче будет за­бросать Россию в её новый роковой час — пустословием. Вам — не надо вспоминать? А нам — надо! — ибо мы не хо­тим повторения в России этого бушующего кабака, за 8 ме­сяцев развалившего страну. Мы предпочитаем ответст­венность перед её судьбой, человеческому существова­нию — не расхлябанную тряску, а устойчивость.
      О Семнадцатом годе потому и судят так невежест­венно и с такой лёгкостью, что года этого не представляют. (Кто дерзает и на фантастические выкладки, почти вроде марсианского десанта: а вдруг бы «черносотенцы взяли в свои руки»?..) Народную распущенность, возбуж­дённую еще до большевиков всеми образованскими под­стрекательствами Февраля, теперь изображают корен-но-народным прорывом векового классового гнева, для которого большевики оказались лишь послушными удобными выразителями.
      И поэтому заговорщицкий. октябрьский перево­рот? — «Бунт народа.» — «Лидеры октябрьского переворо­та скорее были ведомыми осуществителями массовых же­ланий (а лидеры Февраля — стало быть, не массо­вых? — А.С.). ...Они не порывали с народной почвой» (! — в Женевах, в бреде соцдемовских брошюр). «Как ре­волюция, так и её последствия — национальны.» (Да, това­рищи-господа, зачем же вы из Советского Союза уезжали? это можно всё и там открыто печатать.) «Взбунтовавший­ся народ руками ленинской партии свергнул интеллигент­скую демократию», — и барашкам-ленинцам реабилита­ция. И даже так рыдают: «развитие марксизма было при­остановлено Октябрьской революцией». И размышляет философ: «Октябрьская революция последовательно, не минуя ни одного пункта, опровергла все утверждения марксизма». (Например — марксову «науку восстания», за­хват банков, телеграфа, власти? диктатуру «авангарда», классовую борьбу? атеизм как стержень идеологии, сокру­шение «жандарма Европы»? — да многое...) «Октябрьский переворот — прорыв азиатской субстанции.» Но, в проти­воречие с этим, другой философ: «Пока старые большеви­ки не были истреблены — над ЦК и ЧК клубился дух демо­кратии». (Померанц. Попал бы ты к ним туда!)
      От октябрьского переворота мой обзор несколько разветвится: наши плюралисты стопроцентно единодуш­ны в осуждении старой России и в игнорировании Фев­раля — но с Октября разрешают себе различие оценок, правда не слишком пёстрое. От этого чтение их не так безнадёжно уныло, как я опасался; бывает написано сов­сем не зло, и не со злости.
Можно встретить такое: «Ленин прежде всего был гений, и нет сомнения в его субъективно честных намерениях... Обаяние его всё ещё сильно в России, перед ним всё ещё благоговеют и преклоняются». (Очень сер­дечно, узнаёте? Это Левитин-Краснов. Да это так общеиз­вестно, что и западным радиостанциям указано не крити­ковать Ленина, чтобы... не потерять аудиторию в СССР!) «Слово "советский" глубоко привилось в России и не вы­зывает у большинства населения отрицательных эмо­ций.» «Советская "нация" существует... Положительные идеалы "советскости"» (это — наследник коммунистическо­го вожака). «Коммунистический интернационализм — об­щемировое движение с общечеловеческими целями» (это — присоединившийся М.Михайлов) — а не какой-ни­будь «прорыв азиатской субстанции», да и приняли же большевики «самую разумную и умеренную эсеровскую программу» по земле (просто: отобрали всю землю госу­дарству и весь урожай). Правда, «правящая партия надру­галась над идеалами» (мне и самому неудобно, но это — Шрагин). — «Перерождалась и умирала сама пар­тия.» Той, в которую «я вступила радостно, давно нет в живых» (Р.Лерт). Позволительно поправить — что та самая, которая в Киеве 1918 года, вместе и с молодым ак­тивом, творила первые каннибальские убийства, а сего­дня — в Абиссинии, в Анголе. И хотя «не берусь ответить, почему произошло то, что произошло», но «отречения от моего прошлого никто не дождётся». Какая способ­ность к развитию! Дальше и «советское отношение к ли­тературе, к мысли — это вовсе не выражение советских идей», — так понять, что русская традиция, что ли? И, на­конец, отступая, отступая по ступенькам, всё ж упинаются, что советское правительство — не «самое гнусное» на планете. (Копелев. А отчего бы тогда не назвать, какое же гнусней?)
      Историю своего просветления и умственного обо­гащения плюралисты не скрывают: «новая интеллиген­ция» — от XX съезда КПСС. «В 1953 почти никто не созна­вал реальности.» (Совсем уж глупенькими народ пред­ставляют. Сознавали — десятки миллионов, да уже полегли, или языки закусили. «Не сознавали» — кто был на элитар­ном содержании.) А потом «у интеллектуалов будто пала катаракта с глаз». «Только тогда у них открылись глаза на колоссальные преступления прошлого» (Синявский). И как не стыдно такое печатать? Кому «открыл глаза XX съезд» — вот это и есть рабы: о миллионных пре­ступлениях им должны открыть сами палачи, иначе они не догадываются.
      Да Михайлов-то, издали глядя, раньше их всех и от­крыл: «Что во всём виновата марксистско-ленинская иде­ология — не выдерживает никакой критики... Идеология ничего не определяла». Когда уничтожают целые классы по 20 миллионов человек — это оказывается всего лишь «жажда
власти». «И борьба с религией ведётся не из-за идеологии, а из-за власти», — без уничтожения верующих какая же нынче власть может устоять? «Идеология никог­да — (и в коминтерновские времена) — не определяла внешней политики Кремля»! Ну, а из «жажды власти» и американские политики погрызывают друг другу глот­ку, так что это всё понятно, близко, обыденно, и бояться Западу нечего. Да идеологию «мировой революции или построения социализма» наш автор называет «передо­вой», её-то тем более нечего бояться.
      Наиболее изо всех раздумчивый Шрагин настойчи­во убеждает нас: «дело не в марксистской идеологии, а в нас самих». О да, конечно, в высшем смысле — в нас са­мих, да! Во всяком грехе, которому мы поддаёмся, напри­мер сотрудничаем на марксистских кафедрах, прежде всего виноваты мы сами. И в том, что сегодня человече­ство на 50% уже проглочено коммунизмом, на 35% туда ползёт, а на 15% шатается, — виноваты сами эти 50, и эти 35, и даже те 15. Но почему уж так вовсе «не в идеоло­гии»? Если мы умираем от яда, хотя бы и добровольно вы­питого, — хил наш организм, что не мог сопротивиться, — но яд всё-таки был?
      Итак, что же мы получили в результате величайше­го исторического и т.д. интернационального (межнацио­нального) акта? Ну конечно же — «то, что у нас называют социализмом», — «это государственный капитализм». — «Го, что зовётся у нас социализмом, есть типически-ази­атское — и русское в том числе — порождение.» — «У вну­треннего строя СССР ничего общего с социализмом нет», «когда-то начали строить совсем другое общество» (пожить бы тебе в том военном коммунизме, когда баржами топи­ли, да расстреливали крымских жителей через одно­го). — «В России коммунизм в прошлом» (да сбудется это как пророчество!), Сталин-де погубил и убил истинный коммунизм, — размазывает Чалидзе самое затасканное представление о Сталине, какое на Западе мызгают уже четверть века — с XX съезда, когда у всех у них «катаракта пала». (И американская радиостанция с дрожью в голосе спешит передать эту новинку в СССР. )
      Никто из плюралистов не взялся нам нарисовать подробное историческое полотно, как это коммунизм хо­тел утвердиться, да не вышло на русском болоте. Но дают нам некоторые бесценные детали. «Ведь не угрожали же тем, кто именовал бы (города и улицы) по-прежнему, ни аресты, ни расстрелы, ни даже увольнения с работы.» (Это в подлом контексте выражено, что быдло русский народ сам не хотел постоять за своё прошлое.) О, корот­ка же память! О, ещё как грозило! Промолвили бы вы «Тверь» или «Нижний Новгород» — где бы вы были? Мой Тверитинов погиб на этом, и случай подлинный. А и за уличный вопрос «где Таганрогский проспект?» вместо «Будённовского» — вели вас в милицию тотчас, и неизве­стно с возвратом ли. — «Враждебность интеллигентской и народной психологии в терроре 30-х и 40-х го­дов.» — «Не случайно жертвы партийных чисток получают название "врагов народа".» — «Вина русской интеллиген­ции перед самой собою» (а не перед народом). — «Интел­лигенция не была информирована, разделена взаимным недоверием и страхом» (как будто масса была информи­рована и не разделена тем же), и не из советской интел­лигенции состоял «контингент давителей», — да побыва­ли, побывали, и в прокуратурах, и в ЧК. (Особенно когда «над ЧК клубилась демократия».) А — среди пылающих партийных, комсомольских активистов и доносчиков 20-х и 30-х годов? «Представляют большевизм естествен­ным порождением интеллигенции, однако это неверно.» (Однако это уже некрасиво, это как в 1937 отречься от осуждённого брата. Все ревдемы все революционные го­ды никогда не оклеветывали так большевиков: верно чув­ствовали их частью себя, из-за того и бороться с ними не умели.) А — кто ж они, большевики? — да «всё равно что черносотенцы». — А всё это раскулачивание, 15 миллио­нов жизней, против чего интеллигенция никогда не про­тестовала, а кто и тёк в деревню в городских бригадах-от­рядах, и можно бы теперь хоть покраснеть? — нет! — это «крестьяне сами увлеклись собственным раскулачивани­ем». (Ахнешь! И это нашлёпал уважаемый дисси­дент.) — «Колхозы — чисто русская форма.» (Смотри её во всех веках: план посева из города, бригады, палочки тру­додней, ночная стрижка колосков.) — «Лишь русские и китайцы могут находить этот социальный порядок ес­тественным.»
      То есть «природное» вечное «русское рабство», о котором уже столько нагужено.
      А плюралисты — не рабы, нет! Но и не подпольщи­ки, и не повстанцы, они согласны были и на эту власть и на эту конституцию — только чтоб она «честно выпол­нялась». Это не один только приём диссидентов был — «соблюдайте ваши законы!» (впрочем, это добавляло им и мужества стояния). Те писали так в СССР и пишут в эмиграции: «У правозащитников не было цели устано­вить в Советском Союзе другой политический строй или хотя бы определённо изменить тот строй, который су­ществует». Они никак не схожи ни с бойцами белого дви­жения (из того «рабского народа»), ни с крестьянами-партизанами 1918—1922, ни с донскими и уральскими казаками (всё из тех же «рабов»), ни с Союзом защиты родины и свободы в московском подпольи, ни с ярослав­скими и ижевскими повстанцами, ни с «кубанскими сабо­тажниками», — а это всё наша сторона. В моём «Иване Денисовиче» XX съезд и не ночевал, повесть досягала не «нарушений советской законности», а самого коммунис­тического режима. На нашей стороне не знали мудрости
Померанца, что не надо бороться с окрепшим злом: мол, через 200 лет оно само изведётся; что коммунистическо­му перевороту в Индонезии не следовало противосто­ять, ибо это «вызвало резню». Так и нашей Гражданской не следовало затевать? — а сразу сдаться переворотчикам? «Пусть Провидение позаботится, как спасти то, что ещё можно спасти.» Против безжалостной силы, которая сегодня обливает жёлтым дождём лаосцев и афган­цев, накопила атомные ракеты на Европу, — не надо бо­роться? Конечно, живя в Советском Союзе, очень преду­смотрительно так выражаться. Но ведь это и искреннее убеждение многих плюралистов, что коммунизм — не зло.
      А мы, воюй не воюй, — всё равно «рабы». И — «ре­волюция в России осталась национальным делом».
      Так — заканчивается «тоска по истории». Так — мерк­нут волшебные переливы плюрализма. Увы, увы, где-то на свете он есть, да что-то нашим не достижим.
      Так — не надолго и не далеко разветвлялись тече­ния плюрализма, вот они снова все плотно текут прове­ренным руслом. — «Это растление человеческих душ не содержит в себе ничего специфически коммунистическо­го.» — «Русский социализм вылился в формы, специфич­ные для данного народа.» — «Сталин возможен был только потому, что русскому человеку нужен был новый царь-Бог.» — «Из-под коммунистической маски — традицион­ная российская государственность», советское общество «приобрело структурные очертания Московского царст­ва». — «Хитрый татарский механизм.» — Большевицкое «обоготворение техники — это трансформированное суе­верие крестьянского православия». — «Россия строила своё народное государство» — и получила, что хотела: партия и народ едины, власть общенародна, держится на­родом, — это мы и в «Правде» читаем, это и общий глав­ный пункт плюралистов, об этом и все рефрены постоян­но раздражённого Зиновьева.
      В какую же плоскость сплющил сам себя этот плю­рализм: ненависть к России — и только.
      Таким единым руслом потекли, что в десятке их главных книг даже не встретишь названия «СССР», толь­ко пишут «Россия, Россия», можно подумать, что от ду­шевного чувства. И даже чем явнее речь идёт об СССР — тем с большей сладостью выписывают: нынеш­няя «Россия делает достаточно гадостей, а в будущем мо­жет их наделать и ещё больше». А всё ж иногда и пому­чит научная добросовестность: ну Россия ладно, Россия или там «Советский Союз — это терминологический трюк», — а как же остальные 30 стран под коммунизмом? - они тоже «в структурных очертаниях Московского царства»? И тут, кто пофилософичней, находит мудрый ответ: «К русскому варианту вообще склонны отсталые страны, не имеющие опыта демократического разви­тия». Вот это называется утешил, подбодрил! Так таких стран на земле и есть 85%, так что «хитрый татаро-месси­анский механизм» обеспечен. А в оставшихся 15% был бы социализм самый замечательный! — да только их рань­ше проглотят.
      Худ же прогноз.
      Прогнозы? В будущем «тоталитаризм может даже отбросить атеизм». (М.Михайлов. Жди-пожди, кто ж от своего фундамента откажется? Да никого озверённее не ненавидели хоть Маркс, хоть Ленин — как Бога.) — В осво­бождении от тоталитаризма «национальное возрожде­ние совершенно ни при чём». — «В качестве обществен­ного человека русский человек останется навсегда ра­бом» (Синявский). — Программы будущего? «Есть все основания надеяться, что повторится Февраль и повто­рятся свободные выборы в Учредительное Собра­ние — (будто то были выборы) — и никакие враги плюра­листического строя не смогут его разогнать.» — Одни предполагают, что обойдётся без революции (неясно, от­куда тогда Февраль), другие (Плющ) откровенно жаждут революции, которая изменит «и политическую сферу, и экономику». Кто видит лучшим выходом — «как предло­жил Ленин»! — избрать в нынешний ЦК «сто простых ра­бочих» — (непонятно, почему Ленин при власти сам же их и не избрал) — можно и нужно инженеров и учёных, но не ото всего населения, а от крупнейших предприя­тий, институтов, и, разумеется, чтобы все они были чле­нами партии, — и так СССР, простите, Россия, будет спа­сён. Дело в том, что «для великого и образованного наро­да все дороги ведут к демократии, притом основанной на социалистических идеалах». У народа нет навыков демо­кратии? — неважно, но «есть потребность в ней». Один (Янов) заносится и на более решительный проект: пред­лагает внутри переходной России между спорящими группировками или классами установить западный, видимо военный (?), арбитраж. Есть и так: «Обязательно должно сохраняться государственное планирование, пока мы не перейдём к коммунизму» (курсив мой). Спасибо!
      А вот — закружившийся планетарист. Он вообще отказывается решать будущее в пределах одной страны: «не будет даже полутора лет и ни для одного народа спо­койной жизни, посвященной только внутренним зада­чам». (Упаси нас Бог от такого будущего! и жить не надо.) Идёт «подготовление человечества к общемировому объ­единению», «путь планетаризации человечества необра­тим», «так называемое "национальное самосознание"», «никаких национальных государств вообще в мире не бу­дет», — а будет общемировое правительство?

Категория: Антология Русской Мысли | Добавил: rys-arhipelag (19.01.2009)
Просмотров: 1415 | Рейтинг: 5.0/1