***

В разгар заключительной части польского восстания в Петербурге вспыхнули холерные беспорядки. Страшная болезнь обнаружилась в середине июня 1831 г. Зараза распространялась все сильнее. Заболел Бенкендорф как раз, когда получил приказание поехать к княгине Лович. Государь, не знавший страха, навещал Бенкендорфа, как тот свидетельствует, каждый раз в течение трех недель его болезни. Начались волнения в столице. В толпу подбрасывались слухи, будто доктора и польские мятежники отравляют воду и хлеб. Толпа, казавшихся ей подозрительными, останавливала и искала у них яд. Докторов винили в том, что они насильно держат больных в лечебницах и мучают их. Огромная толпа заполнила 22 июня Сенную площадь, и собралась у дома, где временно была устроена лечебница. Принялись громить ее. Попытки полиции справиться с бесчинствующими успеха не имели. Должен был удалиться генерал-губернатор Эссен, прибывший на место происшествия. Не пресек волнений и вызванный батальон л.-гв. Семеновского полка. Толпа разбежалась только временно в боковые улицы. Считалось, что около Спасской церкви на Сенной неистовствовали 5-7 тысяч. Государю было послано в Петергоф донесение о крупных беспорядках. На следующий день - 23 июня - Имп. Николай Павлович на пароходе "Ижора" прибыл на Елагин остров. Ознакомившись с обстановкой, он в коляске, в сопровождении ген.-адъютанта кн. Меншикова, проследовал на Преображенский плац. Поблагодарив славный полк, Государь продолжил путь через каретную часть, где погрозил нескольким скопищам и лавочникам. Затем коляска въехала на Сенную площадь вглубь большой толпы. По свидетельству Меншикова, Царь, встав в экипаже, своим зычным голосом обратился к толпе: "Вчера учинены злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков; они вас получают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!" Вся толпа опустилась на колени и с умилением крестилась. Государь тоже. Слышны были отдельные восклицания: "Согрешили, окаянные!" Государь, продолжая свое слово, сказал, по словам Меншикова, "что, клявшись перед Богом охранять благоденствие вверенного ему Промыслом народа, он отвечает перед Богом и за беспорядки, а потому их не попустит". - "Сам лягу, но не попущу, и горе ослушникам", - прозвучал мощный голос Царя. В это время несколько человек громко пытались возразить. Государь воскликнул: "До кого вы добираетесь, кого вы хотите, меня ли? Я никого не страшусь. Вот я (показывает на грудь) ". Народ в восторге и в слезах закричал "ура". Государь поцеловал одного старика и сказал: "Молитесь и не шумите больше". После этого он покинул площадь.

На следующий день волнения кое-где вспыхнули. 25 июня Государь снова прибыл в столицу. Взяв с собою графа Чернышева ,он объезжал город. Беспорядки стихли. Царь призвал городского голову и велел немедленно строить новую больницу для холерных. Крупные средства были отпущены из государственного казначейства на борьбу с эпидемией. К концу августа холера прекратилась.

26 июня Государь писал Паскевичу о тревожном настроении в столице: "...Вчера был опять в городе. Меня с покорностью слушают и, слава Богу, начинают приходить в порядок. Но признаюсь, все это меня крайне мучает, от тебя жду с нетерпением утешений. Да поможет тебе Бог".

Паскевич ответил Государю: "Зачем вы сами отдаетесь на произвол народа и холерных? Вы часто упрекаете меня, зачем в сражениях я часто бываю там, где главнокомандующему не должно быть. Не смею, но должен сказать то же самое: разве нет генерал-губернаторов, министров... в таких ли трудных положениях Европы вы подвергаете свою жизнь [опасности] для удержания черни от намерения к бунту! Прикажите вашим генерал-губернаторам, министрам; они должны ответить головою, если не успеют... тогда только позволительно. Нет! Я не буду вас слушаться и буду ездить со стрелками в сражениях. Вы мне пример подаете". (Черновик письма в семейном архиве кн. Паскевича).

Пушкин, находившийся в это время в Царском Селе и питавшийся слухами, приходившими из столицы, 28 июня писал П. А. Осиновой: "Времена очень грустны. Эпидемия свирепствует в Петербурге. Народ бунтовался несколько раз. Нелепые слухи получили распространение. Говорили, что врачи отравляют народ. Двое из них были убиты беснующейся толпой. Император явился посреди бунтовщиков. Мне пишут: "Государь говорил с народом - чернь слушала на коленях - тишина - один царский голос, как звон святой раздавался на площади. - Мужества и дара слова ему не занимать; на этот раз бунт усмирен; но беспорядки потом возобновились. Быть может, придется прибегнуть к вооруженной силе".

Возникла новая тревога. В середине июля вспыхнули беспорядки, тоже из-за холеры, в военных поселениях в Старой Руссе Новгородской губернии. Толпа убила доктора, а также заступавшихся за него офицеров, унтера и фельдшера. Ротный командир распорядился арестовать виновных, но команда его не послушала. Ротный и другие офицеры были избиты, мучимы и заперты в сарай. Государь поручил графу Орлову произвести расследование. Сам он проехал в Ижору. Приняв прибывших туда ходоков, он грозно обличил их и приказал слушаться Орлова. Последний, прибыв на место, освободил военное начальство.

Орлов, водворив порядок, выполнил, с помощью единственно не растерявшегося во время бесчинств, инженера Панова, завет Государя - внушить распустившимся поселенцам душевную потребность искупить свой грех совершением панихид по убиенным ими жертвам. Панихида кончалась, когда прискакал фельдъегерь с сообщением, что через два часа прибудет Государь. Когда царская коляска остановилась у здания штаба, полковник Панов подал Государю печальный рапорт. "Спасибо, старый сослуживец (Государь ранее командовал инженерами. - Н.Т.), что ты здесь один не терял разума. Я этого никогда не забуду". Потом Царь прошел в манеж к собранным батальонам поселенцев. Их лиц ему не было видно: они все плашмя лежали на земле, ожидая суда. Увидев впереди стариков с хлебом-солью, Государь отказался принять подношение. "Вывести из рядов зачинщиков и сейчас предать военному суду!" - приказал он. Виновные вышли и были отправлены на гауптвахту. Одному батальону, особенно провинившемуся, Государь велел немедленно идти в полном составе в Петербург, в крепость, и подвергнуть виновных суду. Строго осудив все содеянное и выслушав голоса раскаяния от оставшихся, Государь подошел к старикам, отломил и скушал кусок кренделя и сказал: "Ну вот, я ем теперь вашу хлеб-соль. Конечно, могу вас простить, но как-то Бог вас простит? Толпа упала опять в ноги. Государь махнул рукой, сел в коляску и ускакал, поцеловав еще раз Панова.

Государь 28 июля писал графу П. А. Толстому: "Бог меня наградил за поездку в Новгород, ибо, спустя несколько часов после моего возвращения, Бог даровал жене счастливое разрешение от бремени сыном Николаем". Младенец, родившийся 27 июля, отдан был счастливым отцом под небесное покровительство празднуемого в сей день блаженного Николая Кочанова, Христа ради юродивого Новгородского.

Мудрый Пушкин и на эти события отозвался. В "Дневнике" 26 июля 1831 г. он записывает: "Вчера Государь отправился в военные поселения (в Новгородской губернии) для усмирения возникших там беспокойств. Несколько офицеров и лекарей убито бунтовщиками. Их депутаты пришли в Ижору с повинною головою и с распиской одного из офицеров, которого перед смертью принудили бунтовщики письменно показать, будто бы он и лекарь стравливали людей. Государь говорил с депутатами мятежников, послал их назад, приказал во всем слушаться гр. Орлова, посланного в поселения при первом известии о бунте, и обещал сам к ним приехать. "Тогда я вас прощу", - сказал он им. Кажется, все усмирено, а ежели еще нет, то все усмирится присутствием Государя. Однако же сие решительное средство, как последнее, не должно быть употребляемое. Народ не должен привыкать к Царскому лицу, как обыкновенному явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади, - и Царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Чернь перестанет скоро бояться таинственной власти и начнет тщеславиться своими сношениями с Государем. Скоро в своих мятежах она будет требовать появления его, как необходимого обряда. Доныне Государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтись в толпе голос для возражения. Таковые разговоры неприличны, а прения площадные превращаются в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12 000 верст в ширину. Государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж".

***

Государь писал 4/16 января 1832 г. в Варшаву князю Паскевичу: "...Благодарю за добрые пожелания на новый год; дай Бог, чтоб он прошел мирно; но вряд ли! Сумасбродство и нахальство Франции и Англии превосходят всякую меру, и чем это кончится нельзя предсказать... На маскараде 1 числа во дворце было 22 364 человека, и в отменном благочинии". Иностранцы приезжавшие в Петербург поражались этим народным празднеством, происходившем в Зимнем Дворце, куда в день нового года мог войти всякий в трезвом и опрятном виде. Иногда число посетителей доходило до сорока тысяч. В залах устроены были вдоль стен огромные буфеты. Различные яства лежали на золотых и серебряных блюдах для общего пользования. Оркестры играли военные марши. Появлялись среди массы простого народа Императорская Фамилия. Кроме иностранцев описывали этот день и некоторые русские в своих воспоминаниях. Однородное народное празднество в присутствии Царя происходило 1 июля в Петергофе, когда открывались и освещались все фонтаны.

В письме от 29 мая к Паскевичу Государь, касаясь польских дел, писал: "...Ты всегда правильно говоришь: нужна справедливая строгость и непреодолимое постоянство в мерах, принятых для постепенного их преобразования. Не отступлю от этого ни на шаг. Благодарности от них не ожидаю и, признаюсь, слишком глубоко их презираю, чтобы она могла быть мне в какую цену; я стремлюсь заслужить благодарность России, потомства, - вот моя настоящая мысль. С помощью Божией, не унываю и буду стараться, пока силы будут; и сына готовлю на службу России в тех же мыслях и вижу, что он чувствует как я". Помощь же полякам Государь оказывал.

Граф А.X. Бенкендорф вел запись современных ему событий, имеющую особое значение, так как она была просмотрена потом Императором Николаем I и Александром II, сделавшими некоторые замечания и исправления. Касаясь 1832 г., он пишет, что в распоряжение Наместника кн. Паскевича отпущены были значительные суммы для пособия помещикам, фабрикантам и крестьянам, пострадавшим во время польского восстания. Правительство закупило в русских губерниях огромные гурты скота для раздачи нуждающейся Польше. Государственное казначейство щедро помогало тем, потери которых были установлены особой комиссией.

В 1832 г. военные действия на Кавказе происходили в Дагестанской области. В течение нескольких предшествующих лет проповедник мюридизма, упорный фанатик Кази-Мула разжигал горцев в Чечне и Дагестане, возвещая близость газавата, то есть священной борьбы против неверных. В этом году он проявлял деятельность в шамхальских владениях. Частичные неудачи ген. Емануэля использованы были Кази-Мулой для усиления приверженцев в среднем Дагестане. Он разграбил Кизляр и неудачно пытался захватить Дербент. Под давлением русского войска он удалился в Гимры. Новый начальник кавказского корпуса бар. Розен 17 октября 1832 г. взял Гимры. Кази-Мула погиб в бою. Преемником его стал Гамзат-бек.

Государь 1 сентября выехал для обозрения внутренних губерний. В Великих Луках, как пишет Бенкендорф, он видел полки гренадерского корпуса, отличившиеся при подавлении польского восстания. На следующей станции собраны были поляки-военнопленные. Государь по одиночке всех опросил, получил свидетельства о добром их поведении. Выбрал он некоторых в гренадеры, других в полки в Финляндии. Остальных назначил в Балтийский флот. Бенкендорф роздал им деньги и видел их восторг.

В Смоленске Государь убедился, как успешно восстанавливался сей древний русский город, сильно пострадавший в Отечественную войну. Дело это начато было Имп. Александром I, но особенно подвинулось в последние годы. Император повелел заменить ничтожный монумент, поставленный в память подвига местного дворянина Энгельгардта, расстрелянного французами, достойным его подвига памятником.

В г. Козельце Черниговской губернии, вблизи которого находился хутор, потом деревня, Лемеши, где родился и рос будущий супруг Имп. Елизаветы Петровны гр. Алексей Григорьевич Разумовский, встретил Царя командующий 1-й армией, престарелый фельдмаршал Ф. В. Остен-Сакен. Государь проявил в отношении его дружескую ласку.

Посетил Государь Киев. Там производились по плану Царя - отличного знатока инженерного дела - работы по созданию крепости, первостепенной важности. Побывал Государь в Лубнах и Полтаве. В Харькове он был недоволен худой постройкой университета и. определил новое место для женского института за городской заставой, где имелся большой сад. Проехав в Чугуев, он потом в Белгороде произвел смотр 2 драгунской дивизии под командой ген. П. X. Граббе, по словам Бенкендорфа, одного из прощеных заговорщиков 14 декабря 1825 г., отличившегося в турецкую кампанию 1828 - 29 гг. и в польскую. Бенкендорф пишет: "Государь, не видевший Граббе с той минуты, когда он приведен был перед него в качестве преступника, поблагодарил восстановившего свою честь генерала и вообще обошелся с ним чрезвычайно ласково. Граббе был сильно растроган до глубины души и сказал мне со слезами: "Я более в долгу перед Государем, чем кто-либо из его подданных, и я сумею заслужить его милость и великодушие".

Побывав в Бобруйске, Государь проследовал в Воронеж, где сорок дней перед тем состоялось прославление мощей Святителя Митрофания. Восторженно встреченный народом, Царь поклонился мощам новоявленного Угодника Божия.

В Рязани Государь обратил внимание на ужасное состояние дороги в Москву, которой пользовались многие. Высказав неудовольствие, он сразу же начал обсуждение вопроса о новой системе шоссейных дорог. Радовались торговцы и путешественники, проведав об этом. Государь спешил в Петербург, где вскоре - 13 октября 1832 г. - родился Вел. кн. Михаил Николаевич.

Императрица Александра Феодоровна, отвечая В. А. Жуковскому на его поздравление, писала 8 февраля 1833 г.: "...Да! Это была действительно радость и остается таковой, наполняя меня счастием иметь четырех сыновей, счастием пока только сладостным, а впоследствии очень серьезным, когда подумаешь о том, чем должны стать эти четыре Великие князья Русские, чтобы быть достойными и своего отечества, и имени русского, а равно и оправдать ту радость, которая окружила их колыбели..."

***

Император Николай I говорил в июне 1839 г. австрийскому послу Фикельмону, что он не вмешивается в дела Испании или Португалии. Иное дело - Турция. Такое понимание им русской иностранной политики ярко проявилось в начале тридцатых годов, когда турецкому султану грозила опасность со стороны честолюбивого вассала, владетеля Египта. Таковым был в это время Мехмед-Али.

Последний происходил из небогатой семьи в Румелии, занимался табачною торговлей. Во время борьбы Турции против французов, оставленных Наполеоном в Египте, Мехмед поступил в отряд румелиотов, туда отправленных. Храбрый, обладавший сильным характером, он вскоре выделился и приобрел влияние среди шейхов, мамелюков и албанцев, составлявших в Египте главное войско султана. Вскоре он объявил себя египетским пашей, послал заложником в Константинополь сына Ибрагима и поразил султана невиданным размером дани. В 1805 году султан утвердил его пашей. Мехмед-Али, окружив себя иностранцами, завел настоящее войско, развил промышленность, обратил даже внимание на образование. Сумел он подчинить себе вызывавших столько раздоров мамелюков и обычно буйных албанцев. Сын Мехмеда, Ибрагим, отобрал от вехабитов Мекку и Медину, обеспечил торговлю на Черном море, покорил Нубию и Абиссинию. После истребления турецкого флота при Наварине Мехмед соорудил новый. Султан в благодарность за усмирение им греков отдал ему остров Кандию (Крит).

Признав себя достаточно сильным, Мехмед-Али восстал в 1831 г. против султана. Ибрагим овладел богатой Сирией, имевшей большое торговое значение. Султан Махмуд объявил Мехмеда мятежником, тот же провозгласил первого отступником Магомета. Обещая восстановить старые порядки, Мехмед находил себе сторонников в народе.

Дальнейшие события в изложении Бенкендорфа, совпадающие с данными историка Устрялова, происходили так. Государь обратился к Англии и Франции, прося их помочь Турции. Державы эти "крутили", султана же уговаривали не пользоваться содействием России. Вследствие этого султан только просил Государя отправить кого-либо в Египет. Выбор Царя остановился на генерале Н. Н. Муравьеве, воевавшем на Кавказе и знавшем характер и обычаи турок. При самом начале восстания был отозван русский консул из Александрии. Одновременно с отправкой Муравьева отдано было повеление Черноморскому флоту быть готовым, по первому требованию русского посланника в Турции, двинуться на защиту Константинополя.

Ген. Муравьев, излагая впоследствии тогдашние события в особом очерке, пишет, что Государь, отправляя его, говорил: "Я хочу показать султану мою дружбу. Надо защищать Константинополь от захвата. Вся эта война есть ничто иное, как продолжающееся проявление революционного духа, охватившего Европу, в особенности Францию. Если Константинополь будет захвачен, мы получим по соседству гнездо всех безродных, которые окружают теперь египетского пашу. Необходимо разрушить новый зародыш зла и беспорядка. Надо показать мое влияние в дедах Востока".

Мехмед-Али оказал царскому посланцу торжественный прием. Он обещал покориться султану и, в присутствии Муравьева, отправил приказ Ибрагиму приостановить военные действия. Испортил дело, по словам Бенкендорфа, Галил-паша, который, не снесясь с Муравьевым, преклонился перед египетским пашею. Мехмед-Али убедился в слабости турок. В то время, когда Муравьев плыл в Константинополь, Мехмед слал приказание сыну возобновить военные действия.

Султан, не зная об обещании данном Мехмедом Муравьеву, и будучи напуган приближением египетской армии к Константинополю, убедительно просил нашего посланника А. П. Бутенева поспешить присылкой русских войск. Во исполнение сего эскадра контр-адмирала М. П. Лазарева на всех парусах двинулась из Севастополя к турецкой столице. Когда в Константинополь прибыл Муравьев и стало известно, чего он достиг, Лазареву приказано было вернуться. Султан рассыпался в благодарностях Государю. Но успокоение длилось короткое время. Ибрагим снова начал успешно военные действия. Курьер, посланный к Лазареву, не встретился с ним, и 9 февраля 1833 г. русская эскадра в составе 5 линейных кораблей и 4 фрегатов бросила якоря в заливе Буюк-Дере, в виду Константинополя. Историк Н. Устрялов пишет: "Появление нашей эскадры под стенами Стамбула в такую сомнительную минуту встревожило его жителей и произвело недоумение в самом диване; а французский посланник адмирал Руссен даже грозил султану разрывом Франции, если не удалятся русские корабли из Босфора. Но Махмуд, не взирая на ропот народа, на опасения своего дивана, на угрозы французского посланника, не поколебался в безусловной доверенности к безкорыстию и великодушию Российского Императора. Наша эскадра осталась пред Константинополем и по требованию Султана была еще усилена: 20 русских кораблей под главным начальством генерал-адъютанта графа Орлова стояли на якоре пред Буюк-дере; а 10 000 человек пехоты расположились лагерем на Азиатском берегу Хункиар-Скелеси, под начальством генерала Муравьева, готовые встретить и отразить победоносного Ибрагима. Мало того: когда весть о появлении русских пред вратами беззащитного Константинополя встревожила умы в Англии и Франции, и общее мнение в той и другой стране, обвиняя министров в оплошности, предавшей Турцию произволу России, громко требовало от них решительных мер к удалению наших войск из Босфора, Государь Император возвестил Европе, "что флот и войска его останутся в занятой ими позиции, доколе Египетская армия не перейдет обратно за горы Таврские".

Решительное слово Государя заставило Мехмед-Али отозвать свои войска и признать себя вассалом султана. Обрадованный Махмуд осыпал милостями гр. Орлова, являвшегося чрезвычайным послом при нем и командующим всеми русскими силами. Орлов отправил к Ибрагиму офицера главного штаба Дюгамеля убедиться в действительном отступлении египетских войск. Получив донесение о переходе таковых через Таврские горы, гр. Орлов испросил прощальную аудиенцию у султана, после чего вспомогательный русский корпус, отсалютовав Махмуду, начал свое обратное плавание. Султан роздал ордена всем начальникам и установил особую медаль для офицеров, солдат и матросов, участвовавших в этом походе.

В Ункиар-Скелесси 26 июня (8 июля) 1833 г. заключен был оборонительный договор сроком из 8 лет между Россией и Турцией. Султан обязался запереть Дарданеллы для военных судов всех держвк. Право прохода русских судов не было установлено. Но оно вытекало из принятого на себя Россией обязательства защищать Турцию, При посредстве Англии и Франции, все это время бывшей на стороне Мехмеда-Али, султан заключил с ним договор. Тот остался египетским пашей и получил в управление Сирию и Алеппо.

На бугре Сельви-Бурун гр. Орлов и генерал Муравьев водрузили камень, на котором русскими высечен был день рождения Императора Николая I (25 июня). Турками же была сделана надпись: "Сей отломок скалы воздвигнут в память пребывания русских войск гостями в этой долине. Да уподобится дружба между двумя державами твердости и незыблемости этого камня и да будет она воспеваема устами друзей".

Через несколько месяцев после заключения договора с турками состоялось в Мюнхенгреце (в сев. Богемии) свидание Императора Николая с австрийским императором Францом I. Государь с большой любовью относился к престарелому монарху. Он был очень счастлив, когда последовало назначение его полковником венгерского гусарского полка. Там произошло политическое сближение его с Меттернихом, который с удовлетворением говорил Бенкендорфу, как легко было сговариваться с Императором Николаем. Вместо обычных заседаний с болтовней, длящихся месяцами, все было решено, по его словам, в течение часа. Своего внутреннего отрицательного отношения к тому, которого он в беседе с близкими называл "враг-супостат", Государь не изменил. Сразу после совещания с Меттернихом он писал о нем Императрице Александре Феодоровне: "Это болтун, но по временам весьма забавный". Тогда же он говорил: "Каждый раз, когда я к нему приближаюсь, молю Бога защитить меня от диавола". Имп. Франц, чувствуя приближающуюся кончину, выражал большие опасения за судьбу империи, управлять которой будет его слабоумный сын Фердинанд. Государь, потрясенный оказанным ему доверием, бросился перед ним на колени и обещал охранять целость его империи. 18 сентября 1833 г. заключен был договор, устанавливающий необходимость для обоих государств сохранения Оттоманской империи с существующей династией. Выработана была общность действий против польских революционеров. С этого времени установилась постоянная переписка Меттерниха с Бенкендорфом относительно борьбы с разрушительными течениями. Император Николай писал 18 сентября 1833 г. своему тестю, прусскому королю Фридриху-Вильгельму III: "Если выработанное нами соглашение будет одобрено Вами, Государь, я полагаю что еще этот раз мир будет спасен". 18 октября Пруссия присоединилась к соглашению. С этого времени установилась тесная связь между тремя европейскими монархиями.

В Петербурге находился уже более года новый английский посол. Государь 28 июня 1832 г. писал из Петергофа в Варшаву кн. Паскевичу: "Странно и почти смешно, что Английское правительство избрало к нам в послы на место Гетидера лорда Дургама, того самого, который известен своим ультра-либерализмом, попросту сказать, якобинством". Через месяц же - 28 июля - Император отвечал Паскевичу: "Что посольство Дургама вскружило все головы в Варшаве, сему я верю весьма; но тем пуще обманулся в своих ожиданиях, ибо он даже рта не разевал. Вообще я им доволен; мы разных правил, но ищем одного, хотя разными путями. В главном же мы одного мнения: сохранение согласия между нами, опасение и недоверенность к Франции и избежание елико возможно войны. Он мне признавался уже, что с совершенно фальшивыми мыслями об России к нам прибыл, удивляется видеть у нас истинную и просвещенную свободу, любовь к отечеству и Государю, - словом, нашел все против своего ожидания. Поедет в Москву, чтобы видеть сердце наше; весьма ему здорово".

Бенкендорф в записках пишет: лорд Грей "отправил своего зятя лорда Дургама отчаянного либерала, человека заносчивого, желчного и врага всех самодержавных правительств, в особенности же русского. Прибыл в Кронштадт на линейном корабле, чтобы обозреть наши морские силы. В момент прибытия Император Николай случайно приехал в Кронштадт на пароходе "Ижора", и эскадра производила маневры. Государь на шлюпке, к которой сошел с парохода, одной рукой правил рулем, а другою придерживал 6-летнего сына, генерала-адмирала русского флота, Константина, и таким образом объезжал суда... Эта простота поразила Дургама... Удивление его возросло, когда прибывший флигель-адъютант пригласил его в том же костюме прибыть на "Ижору". Государь сразу пригласил его в свою каюту, указал на свои начала и желание оставаться в добром и искреннем согласии с Англией...

Дургам, умный и благородный, тотчас понял Императора Николая и сделался самым ревностным поклонником его. На следующий день Государь посетил английский корабль, был при обеде матросов и провозгласил здоровье короля. 1 июля капитан и офицеры приглашены были к обеденному столу в Петергоф, присутствовали на бесподобном празднестве и потом на красносельских маневрах".

***

В 1830 г. издано было Полное Собрание законов в 45 томах, объемлющее 176 лет: от Соборного уложения Царя Алексея Михаиловича до кончины в 1825 г. Императора Александра I. Заключало оно в себе более 30 000 актов. Оно постоянно дополнялось новыми узаконениями. Устрялов указывает, что принято было за правило печатать "в хронологическом порядке не только все постановления Верховной власти, или именем ее от учрежденных мест изданные к постоянному исполнению, не различая законов отмененных от действующих, но и многие временные акты, важные в одном историческом смысле, как памятники века. Россия имеет теперь полное, верное собрание своих отечественных уставов и с тем вместе неоцененное сокровище для своей Истории, даровавшее трудолюбивому изыскателю возможность надежным путем следить за внутреннею жизнью государства, за развитием его сил нравственных и политических, за ходом событий, столь близких нам и тем более любопытных". К 1833 г. Сперанский закончил работу по составлению Свода Законов. Бенкендорф пишет: "31 января Государь неожиданно прибыл в Государственный Совет и заняв место между членами его, произнес длинную и подробную речь, поразившую всех своей ясностью, последовательностью и силою о необходимости для России систематического Свода созданных в разное время законов, еще сохраняющих свою силу. После краткого обсуждения решено было Свод обнародовать. По окончании заседания, Государь обнял Сперанского и надел на него снятую с себя Андреевскую ленту". 31 января 1833 г. последовал манифест о введении в действие Свода Законов.

***

В мае Государь посетил Прибалтийский край, проехав в Динабург и Ригу через Псков. Возможно было покушение поляков, о замысле которых получены были сведения. "Но, - пишет Бенкендорф, - с Императором Николаем не могло быть речи о каких-либо мерах предосторожности: они были чужды его свойствам и тому беспредельному упованию, которое он полагал на Провидение: "Бог мой страж, - говорил Государь в подобных случаях, - и если я уже не нужен более для России то Он возьмет меня к Себе".

Император на маленькой фельдъегерской бричке поскакал навстречу Императрице, собиравшейся сделать ему сюрприз неожиданным приездом в Ревель. Они были первой Императорской четой, поселившейся в ревельском дворце после пребывавших там Петра Великого с супругой Екатериной Алексеевной. В Ревеле произведен был смотр флота. Посетил Государь имение Бенкендорфа Фаль. Бенкендорф вспоминает, что в Петербурге к нему явился молодой поляк, покаявшийся в намерении убить Царя. Он возбужден был слухами о повсеместном гонении против поляков. Приехав в столицу, он убедился, что поляки там спокойно служат, получают награды, видел спокойствие в столице. Молодой человек начал благоговеть перед Государем. После доклада о сем Бенкендорфа, Император принял поляка, откровенно ему все рассказавшего. Государь спросил его о будущих планах и, по его просьбе, определил на службу в Польше.

В середине августа Государь выехал на пароходе "Ижора" в Штетин. Сильная буря заставила пароход повернуть обратно. По нарвскому тракту он быстро прибыл в Шведт на свидание с королем Фридрихом-Вильгельмом III. Прибытия его ждали на "Ижоре" и очень волновались из-за сильной бури и непоявления парохода. Гр. М. А. Корф пишет, что почти все морские поездки Царя проходили неблагополучно. Государь шутил, что "он влюблен в море, оно же не отвечает ему взаимностью".

Тогда же состоялась и поездка в Мюнхенгрец. Оттуда 11/30 сентября Государь писал кн. Паскевичу: "В Пруссии и здесь меня приняли, как родного, даже простой народ становился на колени и крестился. Император говорит с необыкновенною откровенностью и тебя назначает предводителем армии на случай соединения всех сил. Словом, он как только желать можно, посмотрим как будет мой враг-супостат".

На обратном пути Государь посетил Польшу. Модлин был переименован им в Новогеоргиевск. Принимал польскую депутацию. Расставшись с Паскевичем, он 19 сентября писал ему из Царского Села: "...Желал бы с тобою быть неразлучным; за невозможностью сего прошу тебя, в замену оригинала, принять и носить подобие моей хари..."

В конце ноября приезжал в Петербург Ахмед-Паша от имени султана благодарить Царя за бескорыстную помощь, оказанную Турции. 29 ноября Государь писал Паскевичу о смерти Аббас-Мирзы и о смертельной болезни шаха. "Пишу к Розену, чтоб он сидел покойно; отнюдь не хочу вмешиваться в их внутренние раздоры; пусть дерутся между собою, мне до них дела нет, лишь бы меня не трогали. От Аббас-Мирзы получил письмо, где просил меня признать сына его Махмет-Мирзу наследником; но ежели сам шах его не признает, то я в это дело не вмешаюсь. Скажи мне, прав ли я?"

В это пребывание Государя в Москве там происходили частые пожары. В Замоскворечье было много деревянных скученных домов. Государь прибыл туда вместе с пожарными трубами и лично командовал. Через два дня произошло то же. Поймали нескольких поджигателей. Их прогнали через строй на месте преступления. Пожары после этого прекратились.

***

С наступлением нового 1834 года Бенкендорф отмечает неспокойное состояние Франции, где правил король Луи-Филипп. Пишет, что лондонские и парижские журналы возбуждают умы против России. Португалия, находящаяся под гнетом Англии, разделена на два лагеря. Одни приверженцы дон-Педро, другие дон-Мигуэля. Тревожно в Испании и Италии. Южная Германия наполнена легко воспламеняющимся материалом. "Одна Россия оставалась в своей неподвижности грозной наблюдательницей этих политических бурь, страшная для мятежников и ободрительная для монархов", - пишет Бенкендорф.

22 апреля в день Св. Пасхи ознаменовывалось 16-летие Наследника Цесаревича Вел. кн. Александра. В церкви Зимнего дворца молебствие совершал митрополит Петербургский Серафим. Бенкендорф так описывает торжество: "К этому случаю сочинено было Свят. Синодом особое молебствие, которого прекрасные и умилительные слова растрогали всех присутствующих.. По окончании его Государь подвел своего сына к аналою; подняв руку к небу, Наследник Цесаревич твердым и внятным голосом начал читать присягу, также по этому поводу вновь составленную. Но по мере того, как царственный юноша подвигался вперед в своем чтении, голос его слабел и волнение очевидно увеличивалось. Некоторые слова, прерванные всхлипыванием, он принужден был повторять. К концу присяги слезы струились по его прекрасному лицу. Они навернулись и на глазах Августейшего его родителя, стоявшего возле сына, для ободрения его при исполнении этого священного и торжественного обряда. Императрица смотрела на эту сцену, исполненная умиления нежнейшей супруги и матери. Прочитав присяжный лист, Наследник подписал его и, рыдая, бросился на грудь своего отца, после чего они вместе подошли к Императрице, которая заключила их в свои объятия. У всех присутствовавших занялось дыхание, у всех текли слезы, конечно, каждый из них призывал благоволение Божие на этот тройственный оплот благоденствия и славы России. Торжественную минуту возвестили столице 301 выстрел с крепости и стоявшей перед дворцом флотилии и общий колокольный звон во всех городских церквах. Следовала затем военная присяга Цесаревича".

30 августа состоялось в Петербурге освящение памятника Александру I. Надпись на нем гласит: "Александру Первому, благодарная Россия". На верху колонны стоит Ангел. Строителем ее был французский архитектор Монферран. На дворцовой эстраде совершен был молебен. При снятии покрывала раздалось оглушительное ура и пальба всех орудий. Памятник был окроплен святой водой. Облачное небо прояснилось. Государь, имея рядом с собой представителя прусского короля, его сына принца Вильгельма, будущего императора германского, пропустил в церемониальном марше 100-тысячное войско [Александровская колонна сооружалась с 1829 г. Высота ее 84 ф. Стержень ее высечен из темно-красного финляндского гранита и имеет 12 ф. в нижнем диаметре, и 10 ф. 6 д. в верхнем. Колонна была оболванена на месте и доставлена на особом судне, сооруженном корабельным инженером Гласиным. Сложно было создание фундамента. В постановке колонны принимали участие 1440 гвардейцев, 60 унтер-офицеров, 300 матросов, с 15 унтер-офицерами гвард. экипажа и офицеры гвард. саперов. На поднятии 30 августа 1832 г. присутствовал Государь и все Царское семейство].

Позднее Государь посетил Москву, Орел, Ярославль и Кострому. Принимал депутацию потомков Сусанина. После посещения Ипатьевской обители велел укрепить берег р. Костромы, на котором возвышается монастырь. В Нижнем осматривал перестраиваемый собор и спустился в склеп, где без всяких внешних украшений два столетия покоился прах Минина. Царь велел сделать для его останков приличную гробницу и поставить их в соборном склепе рядом с гробницами древних нижегородских владетельных князей. Остался он доволен строением складов для ярмарки и озабочен изысканиями средств для дальнейших работ. Дал распоряжение об укреплении внешнего вида города, расположение которого ему очень нравилось. Бенкендорф отмечает: "Местами хвалил, местами бранил". Во Владимире "Государь начал, как всегда, молитвой в соборе, древней усыпальнице многих Великих князей". Далее он пишет: "Владимир, как и Нижний, впервые имели счастье видеть Государя. Не нужно говорить о восторге, с которым его встречали. Давка в обоих городах, везде, где он показывался, увеличивалась еще более оттого, что Его Величество здесь, как и во всех своих поездках, строго запрещал полиции разгонять или останавливать народ и даже гневался, если замечал, что кого-нибудь толкнули, чтобы очистить ему дорогу".

Государь 16 октября писал из Москвы Паскевичу: "Своей поездкой в Ярославль, Кострому и Нижний я восхищен. Что за край! Что за добрый прелестный народ! Меня замучили приемами. Край процветает, везде видная деятельность, улучшение, богатство, ни единой жалобы, везде одна благодарность, так что мне, верному слуге России, такая была отрада".

В конце октября Государь выехал в Берлин с Наследником, которому приказано было в час собраться в дорогу. Государь путешествовал под именем ген. Николаева, Наследник - его адъютанта Романова. Через 5 дней прибыли в Берлин, где уже находилась Императрица у своего хворающего отца. Для нее и короля приезд был полной неожиданностью. Состоялся парад "Под липами". Король, проезжая во главе гвардии, салютовал своему зятю. "Государь, - пишет Бенкендорф, - бросился к старцу и целовал его в плечо. Это выражение сыновней почтительности было подмечено с особым удовлетворением всеми зрителями". По утрам Император в статском сюртуке прохаживался по берлинским улицам совершенно один.

Пробыв там 12 дней, Государь прибыл в Варшаву. Бенкендорф отвечает: "Поляки приняли там своего монарха с усердием, весьма странно противоречащим образу их действий. На лицах зрителей выражалась радость, надежда и вместе изумление, что победитель с такою доверчивостью является посреди народной толпы, потому что за ним не следовали даже и казаки, обыкновенно сопровождающие экипаж фельдмаршала".