Прежде чем делать выводы, коснёмся ещё одной больной темы. Все возводимые Яновым построения разбиваются явлением Солженицына. Поэтому острие его «диалектики» направлено, прежде всего, на низвержение авторитета Солженицына. Здесь беспардонность авторских приемов беспредельна. Прежде всего, Янов уверяет, что Солженицын «возненавидел инакомыслие до такой степени, что опустился до клеветы на своих оппонентов, до откровенной лжи во имя дела, которое считает правым». Это почти уголовное обвинение доказывается тем, что Солженицын сообщает читателю, что Янову ненавистно всё русское, и что Солженицын где-то как-то не совсем точно высказался о том, сколько лет Янов был коммунистическим журналистом в Москве. Солженицын считает, что семнадцать лет подряд, а Янов опровергает этот факт... указанием на то, что «этот старый испытанный прием порождён сталинской террористической системой, где правдоподобный донос мог убить человека». Но сколько лет в действительности Янов борзописал в советских журналах - для читателя его книги так и остается неизвестным.

Солженицын в «Письме к вождям Советского Союза» призывает, «оставаясь в рамках жёсткого реализма», найти выход для России «вполне реальный, с земными путями». Написанное за пятнадцать лет до краха коммунистического режима «Письмо» звучит ещё более актуально - настолько писатель сумел тогда ощутить глубинные процессы, которые только впоследствии вышли на поверхность. При этом Солженицын, обращаясь к поработителям своего отечества, ни на йоту не поступается своими принципами.

Янов же сумел увидеть в «Письме» только «утопию реакционную, пытающуюся возвести традиционную отсталость русской политической культуры в степень вершины и венца человеческой мысли... Солженицын рекомендует вождям советским: возьмите всю власть, а народу дайте всю свободу». Затем в книге идёт каскад фальсификаций. В отношении Запада сам Солженицын говорит следующее: «Мы, живя в рабстве, только мечтать можем о свободе, и не свободу критикуем мы, но как иногда распоряжаетесь вы свободой, слишком легко отдавая её шаг за шагом... Я не критик Запада, я критик - слабости Запада». В яновской же интерпретации подобные мысли Солженицына звучат так: «Будущего нет не только у "антидемократического" авторитаризма, его нет и у демократии. Отсюда девальвация свободы - интеллектуальной и политической - как исторической цели нации... Одновременно с уничтожением Запада неудержимо возвышается нравственная ценность авторитаризма».

Солженицын отстаивает самоценность внутренней свободы человека, которую «мы можем твердо осуществить даже в среде внешне несвободной». Он свидетельствует о российском опыте: «сопротивление среды награждает наши усилия и большим внешним результатом». Янов же считает возможным сделать за Солженицына следующие выводы: «Стало быть, не демократия, но авторитаризм ведет кратчайшим путем к внутренней свободе». И уже собственное яновское обобщение: «вот он, логический путь для оправдания «внешней несвободы»». По яновской логике получается, что тот, кто стоит за демократию, должен в условиях тоталитаризма капитулировать, иначе он не демократ.

Призыв Солженицына к национальному покаянию русской интеллигенции («Образованщина») выдаётся Яновым за «приговор» ей: «Пустив в оборот презрительный термин "образованщина", Солженицын тем самым, по сути, отрицал само существование современной русской интеллигенции, отказывая ей как в человеческом достоинстве, так и в нравственности миросозерцания, отлучая её от процесса "духовного возрождения" страны». Взыскательная критика в статье Солженицына «Образованщина» не внедряла чувства неполноценности, напротив, духовно очищала людей, живущих в атмосфере лжи и насилия, выправляла их нравственные ориентиры, освобождала от многих предрассудков и фикций.

Очевидно, рассчитывая на полную неосведомленность читателя, Янов отождествляет позицию Солженицына со взглядами одного из героев его произведения: «В "Августе 14" он и сам нашёл слова, точно характеризующие то направление русской мысли, к которому он теперь принадлежит: "нетерпящая правая крайность, которая знать не желает никакого развития общества, никакого движения мысли, никаких, тем более, уступок, а только всемолитвенное поклонение царю да каменную неподвижность страны - ещё век, ещё век, ещё век». Это говорится о человеке, который более чем кто-либо из современников сдвинул пласты реальности, придал историческим процессам новый импульс и динамику.

Творчество Солженицына сводится Яновым к «серии политических памфлетов». Политическая эволюция Солженицына - это «непрерывная и драматическая серия отречений от собственных взглядов», «серия идеологических отречений», которая «наказала Солженицына самым страшным, что может случиться с писателем, - художественным бесплодием, утратой чувства меры и пропорции, без которых не может быть писателя».

Пафос уничижения великого русского писателя захватывает Янова и выводит за допустимые границы: «Так жалуется Солженицын в письме "Наши плюралисты", адресованном на этот раз не вождям СССР, а русскому народу и направленном не против "чёрного вихря" с Запада, околдовавшего этот народ в 1917 г., а против его собственной сегодняшней интеллектуальной элиты». Янов снисходит: «По-человечески жалко Солженицына. В самом деле, в добровольном заточении пишет человек годами том за томом гигантский всеспасающий шедевр литературы и философии, и истории, - а толпа соотечественников - "образованцев" игнорирует труд, вместивший в себя и новую "Войну и мир", и новых "Бесов" и новых "Отцов и детей"». Янов где-то обнаруживает «феномен удивительного равнодушия соотечественников к "Августу 14". Почему так упорно отказываются они не только принять Солженицына в духовные руководители, но даже и признать роман литературным событием?».

Необузданность яновских измышлений шокирует. Он лучше Солженицына знает, к кому тот обращается, против кого выступает, кто есть кто («наши плюралисты» - это, по Янову, сам русский народ). Отождествив себя с «соотечественниками» и собственное мнение с мнением вынужденно безмолвствовавшего народа, Янов вершит последний суд: «То, что выходит сейчас из-под пера Солженицына, - всего лишь сырая, конструктивно беспомощная и местами косноязычная печатная масса, где полностью отсутствует чувство художественной меры, где ничто не обязательно, ничто не сфокусировано, откуда можно без всякого ущерба для целого исключить одни главы или, если угодно, добавить другие, и которую, увы, мучительно скучно читать».

Здесь, я, наверное, не принадлежу к тем соотечественникам, от лица которых вещает Янов. «Красное колесо» Солженицына читается мучительно, с чувством трагической безысходности. Необозримая панорама событий - таких далёких и таких близких личной судьбе каждого из нас - подавляет величайшими смыслами, которые она несёт, но и захватывает, не отпускает. Читать этот монументальный труд, как осознавать крест своей судьбы, - тяжело, но не читать невозможно. О великой трагедии своего Отечества читать мучительно скучно может только человек с поражённой психикой. Это, наверное, моя частная точка зрения. А вот позиция русской интеллигенции в яновской интерпретации: «Им больно за этот талант, так трагически выродившийся в маниакальный и бесплодный ригоризм. Им стыдно за эту роковую метаморфозу, и горько за свою несбывшуюся мечту».

Конечно, вопреки заключениям учёного и гражданина дело обстоит несколько иначе. Даже при железном занавесе, ограждавшем страну от произведений Солженицына, он - самый известный и самый популярный человек в России. Все честные люди ждали возвращения на родину своего великого писателя и его творений. Но в чём причина такой инфернальной ненависти Янова к Солженицыну? Кроме личных мотивов определяющим здесь оказывается то, что Солженицын - не лидер некоей новой русской правой (куда Янов сваливает советский истеблишмент, националистов и шовинистов, русских патриотов, православных христиан, цвет современной русской культуры), но является современным гением России - её голосом и выразителем национальной совести. Действительно, его творчество воплощает Русскую идею в современности. И тяжба с писателем Солженицыным прикрывает тяжбу с Россией. Но несёт ли миру Россия и её пророк ту опасность, о которой предрекает Янов?

Позиция Солженицына по всем сложным российским и общемировым проблемам трезвая и конструктивная, что не исключает резкого обличения лжи, трусости, приспособленчества. Все, что он говорит, достаточно сложно, как сама жизнь, но оказывается удивительно плодотворным для будущего.

Конечно же, ни Солженицын, ни его творчество никак не солидаризируются с крайними течениями в российской жизни, к которым притягивает Янов Русскую идею. Янов подробно останавливается на экстремистских высказываниях Г. Шиманова, Н. Тетенова, Н. Емельянова, В. Чалмаева и прочих малоизвестных авторов с единственной целью: доказать, что Солженицын говорит то же, что и они, либо они смело договаривают Солженицына. Эти люди, утверждает Янов, так же, как в 20-е годы некие В. Анушкин, С. Шарапов, А. олжский, В. Михайлов, Ю. Одизгоев, и выражают Русскую идею, то есть общенациональный идеал. Но в таком случае русский народ не знает имён своих пророков.

Итак, выводы книги Янова.

«Русская идея» - это воплощение извечного российского злого начала, а русский народ - это народ рабов и поработителей.

Полярности добра и зла в российской истории: ориентация либо на свободный Запад (добро), либо на рабскую средневековую самобытность России (зло). В России положительного ровно столько, насколько она способна перестать быть сама собой и превратиться в регион западноевропеизма.

Так как в России всегда в конечном итоге одерживали верх силы контрреформ (антизападничество), то история России представляет собой не более чем перманентную политическую стагнацию, чередующуюся контрреформистскими диктатурами. Ни одного целостно положительного периода в истории России Янов не видит.

Принципиальная злоприродность России подтверждается и тем, что «русская идея» явилась источником и причиной других общечеловеческих форм зла - антисемитизма и германского фашизма. Кроме того, Россия во все века несла в себе империалистическую угрозу цивилизации, культуре, человечеству.

Если мировое общественное мнение и западные правительства не осознают таковую природу «русской идеи», то Россия в 2000-му году захватит весь мир.

Подобная характеристика какого-либо другого народа была бы воспринята как шовинизм. Но в отношении к русским эта человеконенавистническая установка может кем-то рассматриваться как научно обоснованное мнение.

Это не наука, а фобия, болезненно искажающая взгляды человека. Не берусь судить, что здесь поражено больше: сознание, когда человек видит фикции, а не реальность, либо совесть, когда ненависть и конъюнктурность толкают на сознательную ложь. Главное, что Янов страдает именно тем духовным недугом, в котором он хочет обличить русскую идею и Россию: шовинистической паранойей. Шовинизм не обязательно коренится в каком-либо национальном самосознании. Яновская русофобия покоится на гипертрофированном интернационализме с еврейской окраской. Это - интершовинизм.

Можно рассмотреть систему шовинистической паранойи на трех примерах: а) германского фашизма, б) русского шовинизма (общество «Память»), в) интершовинизма (Янов), выделив семь смыслообразующих принципов воспаленного фобией сознания:

1. Утверждается, что существуют культуры и народы, являющиеся исключительными носителями абсолютных норм и критериев:

а) арийская нация и культура, немецкий народ и его культура;

б) русский народ и культура;

в) западная культура, демократическая цивилизация.

2. Содержание этих абсолютных норм декларируется как:

а) всё истинно немецкое;

б) всё только русское;

в) только всё цивилизованное, то есть западное.

В разных формах искаженного сознания гипертрофированные ценности собственной культуры рассматриваются как общемировые ценности, поэтому единственно истинные и исключающие всякие другие.

3. Утверждается, что существуют народы и культуры, обладающие монополией на истину и призванные распространять её среди других - это:

а) народы арийской расы;

б) русский народ;

в) страны, народы, идущие по пути западной цивилизации.

4. При этом очагом и носителем мирового зла объявляется определённый народ или культура, всякое самоопределение которого способно принести человечеству только зло - это:

а) мировое иудейство, еврейский народ;

б) евреи, жидомасонский заговор, семитизм;

в) Россия, русские, историческую доминанту которых выражает вскрываемая Яновым «русская идея», новая русская правая.

5. Утверждается, что целью «мирового зла» является:

а) разложение арийских народов и мировое господство еврейства;

б) разложение русского духа и порабощение России и всего мира семитизмом, жидомасонством;

в) разрушение западной общечеловеческой цивилизации и порабощение всего мира.

В данном случае мания преследования и угрозы собственному существованию отождествляется с угрозой всему миру.

6. При этом существуют народы и культуры, зараженные исходным злом - это:

а) славянские народы и особенно русский народ, поражённый иудаистским коммунизмом;

б) западная демократия и либерализм, пресса на Западе и в России;

в) все те народы, которые пытаются найти самобытный исторический путь и все попутчики «русской идеи».

7. Декларируется программа борьбы с источником мирового зла:

а) господство арийской нации при истреблении народов-носителей зла и порабощении заражённых народов;

б) борьба с мировым жидомасонством: Гои всех стран, соединяйтесь!, Патриоты всех стран, объединяйтесь!;

в) пресечь национальное самобытное развитие России и привить ей западные формы жизни. Лишить русский народ перспектив исторического самоопределения.

Мы видим, что механизмы шовинистической паранойи идентичны, хотя заражённые ею могут радикально различаться по национальным, культурным, цивилизационным признакам.

Нужно отметить, что сильный еврейский элемент в позиции Янова отождествляется с западным, то есть общемировым, интернациональным. Соответственно, всякий антисемитизм отождествляется с антиевропеизмом, а значит и агрессией против человечества: «Русский национализм может быть только антизападным и антиеврейским». Янов, естественно, имеет полное право ощущать себя принадлежащим к еврейской нации и оценивать происходящее с позиций еврейской культуры. Но это не даёт ему права из-за неприязни к русской нации фальсифицировать её прошлое, её идеалы и назначение.

Таким образом, шовинистические фобии, на какой бы почве они ни произрастали, имеют единую природу и могут нести только вражду и разрушения. Один вид фобии не может уравновеситься или погаситься другим, они способны только распалять друг друга.

Яновские построения мотивированы следующими исходными установками. Это, прежде всего, атеистическо-гуманистический эгоцентризм, не способный воспринимать религиозный, христианский взгляд на мир, а потому отказывающий ему в существовании. Инакомыслие вызывает необузданную фобию: навязчивое состояние страха, боязнь и нетерпимость, переходящие в агрессию. Кроме того, Яновым движут сильнейшие прокоммунистические симпатии, стремление оправдать коммунистическую идеологию и указать другой источник её злодеяний. Русофобия и коммунизмофилия уже многие десятилетия подпирали друг друга, устилая очередными жертвами дорогу человечества к рабству.

Россия, русская культура, русская идея и оказываются для «яновых» тем непонятным, не вмещающимся ни в какие привычные критерии феноменом, в котором сошлись эти экзистенциальные раздражители. Поэтому это явление вызывает стремление переиначить его по собственному образцу либо «вымарать» из истории человечества.

Почему книга, охарактеризованная столь жёстко во всех отношениях, заслуживает внимания? Во-первых, до сих пор есть на Западе и в России силы, которым русофобская позиция Янова кажется близкой. Далее, общественное мнение Запада довольно слабо ориентируется во внутренних процессах России. Здесь вездесущность Янова вполне может сойти за компетентность, а беспринципные обобщения, вольное жонглирование фактами, именами и терминами - за научность. В последующие годы про-яновские взгляды можно было часто встретить в «научных» выводах западных теоретиков.

Как сообщается про Янова на обложке книги: «На Западе он скоро стал известен как «учёный замечательной интеллектуальной оригинальности». Янов - автор шести книг, вышедших на нескольких европейских языках, занимаясь преподавательской деятельностью (читал курсы советской политики и русской истории в крупнейших университетах США), он выступал и с лекциями в Америке и Европе, затем и в России. Его слушали сотрудники госдепартамента, приглашало министерство иностранных дел Швеции, университеты и различные общественные организации Дании, Норвегии, Англии и других стран. В момент издания книги Янов - профессор политических наук Нью-Йоркского университета и плодовитый советник наших «демократов».

В России яновщиной больны праволиберальные, западнические круги интеллигенции. У представителей другого лагеря книги Янова могут вызвать сильную обратную реакцию: провоцирует фобию противоположного содержания.