Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Пятница, 29.03.2024, 18:05
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


А.Н. Башкиров. Константиново (из книги "ПОД ТРЕПЕТОМ АНГЕЛЬСКИХ КРЫЛ. Поэты С.А. Есенин и Н.М. Рубцов")
ПОД ТРЕПЕТОМ АНГЕЛЬСКИХ КРЫЛ. Поэты С.А. Есенин и Н.М. Рубцов – продолжатели великой поэзии А.С. Пушкина

...Воцаряется тишина, но в ней начинает звучать другой женский голос. Это Александра Есенина: «Все село наше делилось на выти. В каждую выть входило по пятьдесят - шестьдесят дворов, и все полевые и луговые земли делились вначале по вытям, а затем уж по душам. В сенокосное время каждая выть ставила стан на своих участках, причем участки отводились по жребию.

Луга наши делились на несколько частей, и каждая из них имела свое название: Белоборка, Журавка, Долгое, Первая пожень и другие.

Обычно уборка сена начинается с Первой пожени, расположенной ближе к селу, сразу за косой, которая лежит поперек луга от самой реки до Старицы и отделяет покосные луга от Заречья, где пасется скот до сенокоса. Окончив уборку здесь, вся выть перебирается на другой, более дальний участок. На новом месте устанавливаются шалаши - удлиняется бабья дорога. Для уборки сена крестьяне объединяются по два-три двора. Лошадные принимают в пай безлошадных, но они должны за лошадь предоставить людскую рабочую силу или доплатить деньгами. Объединение это вызвано тем, что ни у одного хозяина с одного участка не наберется сена столько, чтобы можно было сметать стог, а стога у нас мечут большие. Вся выть мечет стога в одном месте и сообща огораживает их жердями от скота, который после сенокоса будет пастись здесь».

Кто когда-нибудь видел плывущие в тумане стога и причудливые очертания коней в нем, тот никогда не забудет мирную русскую деревню, сенокос, пляску огня на окнах избы от топящееся на кухне печи, длинные поленницы дров и, конечно, «пугало – огородный бог», как и все самое дорогое до каждой мелочи, тем не менее, в крестьянской избе всегда необходимое и практичное. Русская изба – вековая. В нем, как в храме, горнее место есть, и притвор, и аналой, и подсобные помещения. Хлев – это смиренный вертеп, ясли, которыми не побрезговал Сам Господь, чтобы явиться не преуспевшему в грехах миру, но возлюбленным чадам своим, всем кто верит, любит и трудится во славу Божию.  

Тот же тихий женский, есенинский голос продолжает поэтично рассказывать о Константиново: «Причудлив вид с горы на покосные луга в сумерки (и сразу вспомнилась рубцовская Никола вот с такой же горой, а на ней, какая грусть, разрушенный храм…). Разбросанные то тут, то там покосные станы походят на цыганские таборы. Мерцают вдали огоньки многочисленных костров, и в тихую погоду дым от них, расстилаясь по всему лугу, голубой вуалью окутывает копны, которые издали кажутся шапками огромного войска, а стоящий вдали лес, застланный снизу дымом, как будто плывет по воздушному морю. Бескрайне широки и поля наши. Всюду, куда ни глянешь, граничат поля с горизонтом, и. кажется, не обойти, не измерить их, не счесть богатств, которые соберутся с них. Но густо заселен наш край. В редкой деревне насчитывается менее сотни дворов, а в больших селах, как Федякино, наше Константиново или Кузьминское, их по шестьсот - семьсот. В каждом таком селе живет около двух тысяч человек. И режутся эти поля на узкие полоски, как в бедной многочисленной семье режут праздничный пирог. Земля на полях не одинакова по своему плодородию, поэтому каждое поле делится на три-четыре части, и в каждой из них семья получает свою «долю». Доли эти так малы, что измеряются ступней или лаптем.

Из-за недостатка земли и малоурожайности суглинистой почвы крестьяне наши, чтобы прокормить семью, вынуждены были искать дополнительных заработков. Каждое село в большинстве своем занималось одним ремеслом. Так, в Сельцах портняжничали, и селецкие портные обшивали всю округу; в Шехмине, расположенном в лесу, плели кошелки и лапти; старолетовские, живущие около железнодорожной станции, занимались извозом, и не только при своей станции, многие уезжали на заработки в Москву, в Рязань и другие города. Кузьминские мужики плотничали, наши, Константиновские, шли больше по торговой части в Москву, Петербург, устраиваясь чуть не с детских лет в «мальчики» в пекарнях, в магазинах, в трактирах. Некоторые девушки также уезжали в города, поступали в домашние прислуги, другие уходили с весны до поздней осени на торфяные разработки, где зарабатывали себе деньги на приданое и получали злую придачу -малярию и ревматизм.

Крестьяне, не имевшие приработков со стороны, находили их в селе. Мужики обзаводились лошадьми и нанимались пахать к безлошадным, возили и продавали дрова.

Женщины нанимались на сенокос, жать, полоть, доить коров. Чаще на эти работы шли вдовы. Жизнь многодетных вдов и одиноких стариков была очень тяжелой. За обработку земли, покоса заплатить нечем, приходилось отдавать за это половину земельных и покосных наделов лошадным. Собранного хлеба с оставшейся половины надела хватало только до Рождества, и многие вынуждены были просить подаяния. Так обманчивы были приволье и ширь наших полей. Все они измерены русским лаптем, пропитаны соленым крестьянским потом.

Вот здесь, на этих просторах, протекало детство Сергея. На этих лугах, в зарослях озер босоногим мальчиком он вылавливал утиные выводки, здесь «рвал цветы, валялся на траве». Эти места имел он в виду, когда писал строки: «Как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий».

С ранних детских лет наша мать приучала нас к труду, но не заставляла, не неволила и к неумению нашему относилась очень терпеливо. Помню, как она приучала меня полоть картошку. Уходя на огород, она не звала меня с собой. Через час-другой я сама прибегала и вертелась около нее. Вот тут-то она и скажет: «А ты рви травку, рви. Видишь, вот это картошка. Ее нужно оставлять, а травку рвать, а то она не дает никакого хода картошке». И невольно принимаешься за работу: идешь в бой с врагом. За вырванную случайно картофельную плеть мать никогда не ругала, а спокойно говорила: «Ну что ж. бывает». Если идешь с ней копать картошку, то она копает, а я выбираю. Пока копошусь в земле, отыскивая картофелины, она терпеливо стоит и ждет и укажет, где еще нужно искать.

Помню, как приучала ходить за водой; из консервных банок из-под сгущенного молока она сделала мне ведра, выстругала сама маленькое коромысло. И я была горда и довольна тем, что тоже хожу за водой. Но с непривычки «ведра» качались из стороны в сторону, и вода выплескивалась из них чуть не до половины, а принесешь домой хоть кружку воды, мать и за это похвалит: «Вот умница». Когда мне было одиннадцать лет, мать научила меня доить корову. Мне очень нравилось доить коров, ездить с бабами за реку в лодках. Утром и вечером Ока так красива. Податлив характер Оки. Она настолько подчинена окружающему, что даже цвета своего не имеет, а отражает в себе, как в зеркале, все цвета неба и берегов».

А в глазах снова стоит родная лебедушка - Колпь. Северные реки своенравнее своих сестер, что на равнинах Центральной России: то речной мелководный перекат, то вдруг такая яма или стремнина, что дух захватывает. В лесу, между стволов деревьев не сразу и реку заметишь: блеснет что-то впереди, а сердце заволнуется – там река, там просторы, благодать. Но и тут на речном берегу благодати хватает: то гриб попадется, то высоченный муравейник порадует своими размерами, то рябина покажет свои поспевающие гроздья, и все чудится, что вот-вот на противоположном берегу покажется если не медведь, то гордый лось – царь здешних мест, постоит со своим рогатым убранством и тихо повернет обратно в лес… И снова тишина, пение птиц и ягоды под ногами… Что желаннее и милее неприхотливой и смиренной родной сторонки! Как лебедь или хорошо устроенный по небесному чертежу корабль она плывет в Вечность…

 

                               ПЛЫТЬ, ПЛЫТЬ, ПЛЫТЬ…

 

«Хорошо летом часа в два-три выйти на высокий берег ее. Часами здесь можно просидеть, смотря вдаль. Тишина. Лишь слышится гул комаров, толкущихся над головой, и однообразная трескотня кузнечиков, пристроившихся в зарослях крапивы. Слышен негромкий разговор баб, спускающихся с соседних гор, стук и всплеск весел отплывающей лодки.

Не гаснут летние зори. На далеком горизонте «заря окликает другую». Еще горит вечерняя, продвинувшись на север, а, подойдя вплотную к ней, уже загорается утренняя. Темной стальной полосой течет внизу спокойная река. Направо вдали мерцают огоньки Кузьминского шлюза, и слышится слабый шум падающей воды. Еще темно, неясны дали, и о приближении утра можно догадаться лишь по соединившимся зорям да по прохладному легкому предутреннему ветерку. Но пройдет час-полтора, подоив коров, возвращаешься на это же место и видишь другую картину. На ярко-розовом фоне востока темнеют контуры леса, в сизой дымке луга, заблестели озера. Солнце еще не взошло, но его золотые лучи веером пробились из-за леса. На розоватой речной глади серебрится чуть заметная рябь. Под ногами в траве перламутром играют капельки росы. С первыми лучами пробуждается все живое. В садах, едва проснувшись, на разные голоса запели отдохнувшие за ночь птицы. Нестройным хором закукарекали на селе петухи, поодиночке, изредка галдя, пролетают в луга грачи. Баба, вернувшись от коров, уже торопится, бежит за водой; из-за реки мужики тянут паром с лошадьми. Тихое бодрое утро каждый встречает по-своему. В такое тихое утро река течет спокойно, неторопливо, и зеркальная поверхность ее играет всеми утренними красками. Но бывает она и другой. В ненастные дни озорной, разгулявшийся ветер шумит по деревьям, качает из стороны в сторону гибкий хворост, в косе гнет почти до земли луговую траву и с разбойным свистом налетает на широкую реку. Потревоженная, посеревшая от низко нависших туч, она покрывается огромными волнами с белыми гребнями. В такую погоду переехать через нее трудно даже на пароме. Разгневанная, она не раз обрывала толстый пеньковый канат, и если не успевали поймать и удержать один из его оборванных концов, то паром уносило далеко от перевоза и прибить его к берегу удавалось уже в Волхоне или в Кузьминском.

А к зиме, когда уберут щиты Кузьминского шлюза, река становится уже и мельче, спокойно дает морозу заковать себя толстым синеватым льдом, оставляя лишь редкие полыньи. По ровному заснеженному льду пройдут первые разведчики - пешеходы, за ними неторопливо проедут первые розвальни, и, смотришь, уже проложена прямая, как стрела, дорога в луга и лес, прорублены конурки, из которых берут воду, и прорубь, где бабы полощут белье. Вдоль дороги, поперек реки и в лугах расставлены соломенные вешки на случай непогоды. Раздольно здесь буйному ветру. Кажется, со всего света он собрал сюда снег и крутит и вертит его, охапками сбрасывает с высоких крутых гор, сплошной стеной гонит по опустевшим лугам, вдоль реки, заметая проруби, полыньи и дороги.

               

                                                        Заметает пурга

                                                        Белый путь.

                                                        Хочет в мягких снегах

                                                        Потонуть.

  

                                                        Ветер резвый уснул

                                                        На пути; -

                                                        Ни проехать в лесу,

                                                        Ни пройти...

 

Но пройдут и эти суровые дни. Солнце начнет пригревать все сильней и сильней, побегут к реке «с гор потоки день и ночь», становясь все говорливее и быстрее; взломаются окрайки, вздуется лед на реке, потемнеет и со страшным грохотом расколется на части. Тогда многие идут на высокий берег смотреть, как лед идет.

Необъятно широка Ока во время разлива. Уйдут под воду обрывистые, с тысячами ласточкиных гнезд берега ее, сольются многочисленные озера, разбросанные по лугам, исчезнут крутые речные повороты и Старица вместе с кустарниками, растущими по берегам ее. Все сольется в одно бескрайнее море. Лишь где-то далеко, за много километров, чернеет лес, вырисовываясь на чистом небосклоне острыми пиками елей. Шумит река, крутит воронками мутную воду, вертит, как легкие щепки, огромные льдины, сталкивая их друг с другом и с треском кроша одна о другую. Радуется наш народ большому половодью. Помимо захватывающей красоты, большая вода несет буйный рост луговых трав. Лед, движущийся вначале сплошным полотном, с каждым днем и часом становится мельче, подвижнее и реже. Через несколько дней вода очистится от него, станет спокойнее и медленно начнет спадать, как будто нехотя освобождая от своего плена кустарники, возвышенности и до краев заполненные озера.

   Скоро вновь здесь зазеленеет обмытая трава, замычат обрадованные простором коровы, зазвенят, как колокольчики, птичьи голоса, и снова с сумками под кислый щавель появится босоногая детвора». Как весело и задорно уплетать первый весенний щавель, беззаботно лежа на траве! Какая все-таки поэтика срывается с уст сестры поэта Есенина. Попробуйте что-нибудь в подобном духе рассказать о городе…

«Детство такое же, как у всех сельских мальчишек» (С.А.Есенин). «Средь мальчишек я всегда был коноводом…» У Сергея в детстве был деревянный конь, редкостная по тем временам игрушка. На колесиках, с гривой. Не очень большой и не очень дорогой, но все же конь. Деревянного коня я видел в квартире Ф.М.Достоевского и, кажется, в квартире Пушкина на Мойке,12…

ЕСЕНИН – в этом имени явственно различаешь ВЕСЕННЕЕ, или вот – ЯСЕНЬ, а может СЕНИ!?.. Ах, вы сени мои сени… Ах, Есенин наш Есенин! Вот такой ширины, вот такой глубины, вот такой вышины! Но нет в России пока ни одной деревни, ни тем более города с именем Есенино или Есенин. Но в имени ЕСЕНИН есть и от ОСЕНИ! ЯСНЫЙ ЕСЕНИН! На визитной карточке отца поэта было написано «ЯСЕНИН Александр Никитич». Но вот же, наконец, - ОСЕНЕННЫЙ ЕСЕНИН! Если не будет человек освящен или осенен Свыше Святым Духом, поэзии в его жизни не будет. И в советское безбожное время ЕСЕНИН ОСЕНЯЛ СЕБЯ КРЕСТОМ и молился, и плакал, разумеется, скрытно от всех. Поэтому и стихи Есенина приобрели такую силу воздействия, что люди плакали, слушая поэта, и одновременно торжествовали и ликовали.

Московская электричка весело бежит по рельсам. Одни русские пейзажи сменяются другими. Но вот в большом разрыве высоких холмов должна возникнуть Она долгожданная! Она затмевает все житейское и привычное. Без Нее нельзя уже помыслить о Святой России. Это Свято-Троицкая Сергиева Лавра, не какой-то отвлеченный и обобщенный Радонеж, а место трудов великого угодника Божия, утвердителя монашества на Руси и ее святого игумена - преподобного Сергия Радонежского, Чудотворца. И зачалось это место с установления в глухом лесу, кишащем дикими зверями, Честного Креста, самой простой кельи и небольшого Троицкого храма, в которых до сих пор не прекращаются пламенные молитвы за Россию и весь мир. Благословлением Чудотворца Сергия разбиты полчища монголо-татар. Благодаря преподобному отцу Сергию и его многочисленным ученикам, навек утверждена Святая Северная Фиваида. И великие поэты Земли Русской Константин Батюшков и Николай Рубцов являются Ее святыми сынами. Все поэтические гении России творили на Севере Руси, посещая, конечно, и другие места, но Монашеская Русь стала Воспитательницей и Вдохновительницей их душ. Благодаря Ангельской Руси, поэты России саму душу свою обратили в неприступный бастион для зла и легионов тьмы. Поэты в земной жизни были в положении неких таинственных схимников или ангелов, которым за любовь платили ненавистью, за добро злом. Писать стихи может любой, но умереть за Отечество и за веру может только истинный поэт. Поэтому только Святая поэзия способна отражать все атаки мира, лежащего во зле, поэтому она и непобедима. Мимо банков, магазинов и лавок путь мой постепенно переходит в спокойные тихие улицы Сергиева Посада. Это уголок нашего родного Бабаево или Вологды, столицы Северной Фиваиды. Дома заканчиваются, и взору предстает величественный вид Святой Лавры с громадной колокольней, стенами и храмами. Что-то иерусалимское реет и горит в самом виде этого неприступного монастыря. Вдруг, откуда не возьмись, находят грозные тучи. Силюсь прибавить шаг и уже в разгар ливня буквально влетаю под своды монастыря. И дивно же находиться здесь под монашеской сенью, расписанной фресками из жития преподобного Сергия! Вовне и внутри обители ведутся спешные работы накануне празднования 600-летия Преподобного.  Вот Святой Старец кормит с ладони медведя! А вот носит воду и пилит дрова с трудниками. Но так испокон веков делалось в русской деревне! И в глазах уже супруга Маша не идет, а словно плывет с коромыслом на плече, а как ее мама одна умела и любила колоть дрова!..

Вспоминается картина мною любимого художника М.Нестерова о явлении старца отроку Варфоломею, будущему богоносному отцу Сергию. И мне не так уж трудно  представить, как сам преподобный отче Сергие, небесный покровитель поэта Сергея Есенина, благословляет на особый подвиг веры и любви отрока Сергия из рязанского села Константиново. Всех Есениных в селе звали «монахами» и «монашками». Случайно ли это!?..

Константиново с высоты голубиного полета похоже на громадную птицу с распростертыми близ Оки крыльями. Но, скорее всего, это одно из многих русских поселений, которое с незапамятных времен строили крестом. Оконечности этого креста – Пятеревка и Мотово с «селом», а центр – Алексеевка. Таким же точно крестом располагается и наша вологодская родовая деревня Капчино в Кадуйском районе. Если Бог не сохранит, то кто спасется. Крест Господень – орудие Воскресения и Жизни, знамение победы над злом и бесовством. Россия с 988 года несет Свой крест и не собирается отступать от Христа, как бы не было трудно. И Бог помогает, ибо бремя Его и иго легко есть. Крестоносители веселятся духовно, а их гонители наоборот – отвергают Животворящий Крест и погибают в тине земных сластей. Однажды константиновские ребятишки раскапывали бугор «Высокий». И надо же, что Сережа Есенин нашел при раскопках медный крест величиной с ладонь. Сказывают, что он очень радовался, найдя крест. Когда кто-то объявил, что на том же Высоком бугре есть особенные, звенящие камни, то Сергей вместе с другом отправились их искать. А дело было ранней весной, в начале половодья. Пришли утром, дошли хорошо по морозцу. Нашли камни и, действительно, искатели остались уверены, что камни звенели или пели. Камни были желтого цвета. Зато обратно пришлось добираться по щиколотку в ледяной воде. По милости Божией никто не заболел.

Под сенью преподобного Сергия Чудотворца в его Лавре нельзя не вспомнить, как другой великий молитвенник и трудник Божий преподобный Серафим Саровский приручил лесного медведя. С материнским благословлением – медным крестом Чудотворец не расставался всю жизнь и упокоился вместе с ним. Семья преподобного отца Серафима в Курске строила величественный собор во славу Казанской Иконы Пресвятой Богородицы и преподобного Сергия Радонежского. Когда поэт Сергей Есенин станет читать стихи в Царском Селе, то от Царской Семьи получит в дар изображение преподобного отца Сергия Радонежского…

Это сейчас на месте кельи и первого скромного храма величественная Лавра, а каково было здесь много веков назад, да еще зимой в метель…

За окном гудит снежная круговерть. Слышен встревоженный голос Н.Рубцова:

 

И старуха метель не случайно,

Как дитя, голосит за углом,

Есть какая-то жуткая тайна

В этом жалобном плаче ночном

…………………………………..

Кто-то гибнет в буране невмочь…

 

Ему вторит беспокойный есенинский глас:

 

                           А вьюга с ревом бешеным

Стучит по ставням свешенным

И злится все сильней…

 

Выходит церковный сторож Алексей, подходит под благословление отца Иоанна, который (не перебивая поэтов) говорит ему: «Ну, как вьюга-то не унимается? Ты вот, что, Алеша, потрудись, поблаговести. Не ровен час, кто теперь и в дороге. Заблудиться может, а на колокол-то, глядь, и пробьется к жилью». И вот уже константиновский большой колокол призывно и размеренно гудит и кажется, что он обращается не только к путникам, но ко всем тревожным жителям земли. И звучный поэт Сергей Есенин и есть  вот такой удивительный и таинственный чудо-колокол России! «Я умру в крещенские морозы» - это тихое рубцовское признание не будет услышано… Дьявольское остервенение дотянется до горла неповторимого певца… Так ломают березу в расцвете лет, но смогут убить одно уставшее от долгих скитаний и тревог тело, и освобожденная душа ринется, как лебедь, в богоявленское небо, в которых неумолчное хоровое пение: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение». Доберутся и до горла Сергея Есенина, оставив на нем неизгладимы борозды от удавки и петли.

 

                           Я не скоро, не скоро вернусь!

                           Долго петь и звенеть пурге…

 

 Революционная пурга постарается замести все следы злодеяния, поставив черный крест на творчестве поэта и на нем самом. Но крест казни и позора обратится в крест спасительной и воскресительной поэзии, ведущей в жизнь будущего века.

Кресты, кресты… Лес крестов в окрестностях России… Стоит невысокий каменный крест на могиле матери моей. На голгофе горит строчка из псалма: «От Бога мое спасение». В кресте отражаются, будто горят, стволы стройных сосен. А там за лесом памятников и крестов есть высокий каменный крест бывшего настоятеля Николопетропавловского бабаевского храма отца Анатолия Даренина. Батюшка когда-то был отличным гармонистом, но после трагедии с матерью решил оставить игру на баяне и стал служить Богу. Это не что иное, как духовный подвиг. Царство ему Небесное и всем, кто искренним сердцем подвизался в вере Христовой.

Возвращение в прошлое – это тоже своего рода плавание в отечественную историю своего народа, которую уже никому не отнять у него. Самое время добрым словом помянуть константиновского батюшку отца Иоанна. Это он крестил младенца Есениных и вопреки воле матери нарек его именем Сергий (память 25 сентября), предсказав, что он будет добрым и хорошим рабом Божьим. По сохранившимся воспоминаниям «отец Иоанн запомнился как добрый, незлобливый, простой и умный пастырь. Он был законоучителем в школе, в том числе пять лет у Сергея Есенина. Сергей рос своим в доме Поповых (Смирновых), то есть у отца Иоанна. Батюшка был не такой как все, нестандартный, особенный, простецкий. Умел к человеку подойти. Со всеми запросто, по-свойски. Зайдет к одному, к другому, чайку попьет. Всегда трезвый, всегда с пониманием к людям. Все шли к нему со своими проблемами и делами. Дом у него, как заезжий двор, вечно во дворе толпа. Всех к себе в дом вел. А в праздники у него не протолкнешься.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН: «Рано посетили меня религиозные сомнения. В детстве у меня очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства…».  Это признание поэта почему-то ставят ему же… в вину. Через сколько осанн проходит вера человека, пока он не станет сущим Ангелом Божиим, не только по одному внешнему образу, но и по подобию Святого. Это есенинское признание говорит не о его сомнениях в Боге, но о глубине переживаемых им религиозных чувств, которые потом с такой силой выплеснутся в чудотворные стихи. И видит Бог, безобидное озорство сыграло свою роль в жизни поэта, когда он использовал его для вразумления неверов и маловеров. Таков был его своенравный путь, как метко заметил Рубцов – «на ветру». В поднявшемся вихре революционных бурь устоять в них могла только сильная, неустрашимая личность типа Сергея Есенина. Как знать, если бы с детства Сергей пошел типичным религиозным путем без всякого озорства и без внутреннего огня, он  вряд ли бы стал таким необычным русским поэтом, последним поэтом русской деревни периода правления Святой Царской Семьи Романовых. Именно Есенину было суждено стать защитником русской деревни, обреченной на погром безбожной властью. За это он и принял мученическую кончину. «Грех требует искупления и покаяния. А для искупления прегрешений народа и для пробуждения его к покаянию всегда требуется жертва. А в жертву всегда избирается лучшее, а не худшее. Вот где тайна мученичества» (Новомученик протоиерей Иоанн Восторгов). Конечно, враги Есенина с особой изощренностью поглумились над его творчеством и памятью, представив его не новомучеником России, но «хулиганом» и «повесой», «закономерно покончившим жизнь самоубийством». Но народ сразу не поверил в «самоубийство» Есенина, как и в «ревность» Пушкина, как и в «обидчика любимой женщины» Рубцова и стал сразу служить по ним церковные панихиды. Отец Иоанн в Константиново сразу совершил панихиду по убиенному рабу Божию Сергию.

Но снова вернемся в есенинское Константиново, в то еще царское время, когда храм сиял светом паникадил, свечей и нетварным Фаворским Светом. Какое торжество духа, какая радость от того, что есть Святость, есть Царство Небесное, ради которого стоит поработать над собой и загладить свои вины перед Богом, искупить грехи страданиями. Отец Иоанн воодушевленно и сосредоточенно служит в алтаре мучениц Веры, Надежды, Любви и матери их Софии (память 17/30 сентября). Здесь же и отрок Сергий. Знал ли кто тогда из предстоящих алтарю, что их земляк станет мучеником и за них, и за Россию и даже за весь мир? Вряд ли. Видевшие Рубцова при жизни только потом, после его гибели признавались в желании получше разглядеть его и поговорить с ним, ведь он стал таким известным поэтом… Вот так, в том числе, проявляется наша духовная слепота. Впрочем, не у всех, конечно же, но у весьма многих. Кроме того, Господь до поры до времени скрывал от других истинную, внутреннюю жизнь своих вестников, иначе бы с ними расправились еще раньше.

И снова воспоминания из есенинского Константиново: «В большие церковные праздники служба проходила в алтаре, освященном в честь Казанской Чудотворной Иконы Пресвятой Богородицы. На паперти в праздник не протолкнуться – и нищие, и убогие - слепые, хромые, в рубищах. Отец Иоанн всех сзывал к себе в дом, говоря: «Отслужим торжественный молебен». В престольный праздник в его дом собиралось до двухсот человек. В другой раз приведет к себе калек и нищих, скажет дочери Капе или кому-то из домашних: «Это братья наши, призрите их и покормите». Для нищих у отца Иоанна кадушка мяса стояла и хлеб нарезанный. Батюшка не был блестящим проповедником, но обладал немалым красноречием и жил просто и тихо. На вопросы о Боге и вере отвечал: «Он кузнец. А я поп. Читаю Евангелие. Он Свое дело знает, а я свое дело знаю». В таком ответе сквозит непоказное смирение. На вопросе об аде и мучениях грешников отец Иоанн отвечал, что, мол, надо же человеку пристрасть дать, потому что, если он не будет ни во что верить и пристрасть ему не дадут, он будет плохой человек, он будет вор и жулик… А тут он будет думать: «Ах, как бы не наказал меня Бог-то…» Человек должен верить, а если нет, то он не живет, он мучается». Он говаривал: «Есть жизнь. Видишь на небе облака, звезды, солнце светит, греет. Можно верить в это» или «Не убей, не укради, не сделай жестоко человеку. Пусть тебя обидят, пусть тебя обругают, а ты скажи: «Спасибо, милый мой, доброе здоровье тебе» и иди. Надо доброе дело делать, а доброе дело всегда тебя спасет. И это не горделивое толстовство, как иные предполагают». Детям он задавал непременное: «В Бога веруешь? Отца с матерью почитаешь?» т.д.. У него была большая библиотека, журнал, газета. Вел батюшка дневник. Мог и с деревенскими пуститься в пляс. Был снисходителен к слабостям других. У него потом нашли тетрадку в черном переплете, в которой были переписаны есенинские стихи… У отца Иоанна учеба была одно удовольствие: в совокупности с красноречием он показывал ученикам картинки, на его уроках было значительно свободнее, чем у других учителей. Картинки были 25x30 см – «Всемирный потоп», «Илия пророк», «Изгнание Адама и Евы из рая» и много других. Он не был строгим, при нем баловались. Приход был 2 тысячи человек, да еще и Волхона».

В 30-х годах ХХ века церковь закрыли, а до этого разграбили и водрузили вместо креста красный флаг… Отца Иоанна частично парализовало. Скончался он в 1929 году. В храме был размещен склад для хранения зерна, а на его территории – хозяйственные постройки. К церкви примыкали различные строения из досок, покрытые шифером: мастерская, гараж для тракторов и другой техники, весовая для взвешивания овощей, зерна, хранящихся в здании церкви. Колокольня, трапезная, кирпичный забор вокруг церкви были полностью разобраны.

Но именно об этой родимой Богородичной церкви поэт Есенин проникновенно и с великой верой написал:

 

В зеленой церкви за горой,

Где вербы четки уронили,

                           Я поминаю просфорой

                           Младой весны младые были.

 

А Ты, склонившаяся ниц,

                           Передо мной стоишь незримо,

                           Шелка опущенных ресниц

                           Колышут крылья Херувима.

 

                           Не омрачен Твой белый рок

                           Твоей застывшею порою,

                           Все тот же розовый платок

                           Затянут смуглою рукою.

 

                          Все тот же вздох упруго жмет

                          Твои надломленные плечи

                          О том, кто за морем живет

                          И кто от родины далече.

 

                          И все тягуче память дня

                          Перед пристойным ликом жизни.

                          О, помолись и за меня,

                          За бесприютного в Отчизне!

                   

Неужели не ясно, что это стихотворение – самая настоящая мольба к Матери Божией, что так о Матери Света мог написать только один Сергей Есенин.

 

Категория: Книги | Добавил: Elena17 (03.10.2015)
Просмотров: 479 | Рейтинг: 0.0/0