Расправа над русской поэзией не завершилась 30-ми годами. Казалось бы, с истреблением плеяды крестьянских поэтов советская «литература» была избавлена от слишком русской ноты, вычищена от «шовинистов», окончательно оторвана от корней. Но и в ту пору ещё один, последний голос продолжал петь по-своему, петь о России. И не просто о России, но о русской старине, о великой её истории, о летописной славе.

Хочешь знать, что такое Россия -

Наша первая в жизни любовь?

Милый друг! Это ребра косые

Полосатых шлагбаумных столбов.

Это щебет в рябиннике горьком,

Пар от резвых коней на бегу,

Это желтая заячья зорька,

След на сахарном синем снегу.

Это пахарь в портах полотняных,

Пес, что воет в ночи на луну,

Это слезы псковских полонянок

В безутешном ливонском плену,

Это горькие всхлипы гармоник,

Свет далеких пожаров ночных,

Это- кашка, татарка и донник

На высоких могилах степных.

Это- эхо от песни усталой,

Облаков перелетных тоска,

Это свист за далекой заставой

Да лучина в окне кабака.

Это хлеб в узелке новобранца,

Это туз, что нашит на плечо,

Это дудка в руке Самозванца,

Это клетка, где жил Пугачев.

Да, страна наша не была раем:

Нас к земле прибивало дождем.

Но когда мы ее потеряем,

Мы милей ничего не найдем.

Дмитрий Борисович Кедрин родился 4 февраля 1907 года в донбасском посёлке Берестово-Богодуховский рудник в семье горняка. Среди его предков были дворяне, и дочь поэта Светлана даже называет его «чистокровным дворянином». Достоверно известно, что его дедом по матери был вельможный пан И.И. Руто-Рутенко-Рутницкий. Он имел сына и четырёх дочерей. Младшая, Ольга, родила вне брака мальчика, которого усыновил муж Ольгиной сестры Людмилы Борис Михайлович Кедрин, давший незаконнорождённому младенцу свои отчество и фамилию.

После смерти в 1914 году приёмного отца, который работал счетоводом на Екатерининской железной дороге, Дмитрий остался на попечении матери Ольги Ивановны, работавшей делопроизводителем, тёти Людмилы Ивановны и бабушки Неонилы Яковлевны.

Именно бабушке был обязан поэт своим литературным воспитанием. Неонила Яковлевна была женщиной весьма начитанной, глубоко любящей и понимающей поэзию. Из собственной тетради она читала внуку Пушкина, Лермонтова, Некрасова, а также в подлиннике — Шевченко и Мицкевича. Бабушка была и первой слушательницей стихов самого Дмитрия.

Бывало, в детстве я в чулан залезу,

Где сладко пахнет редькою в меду,

И в сундучке, окованном железом,

Рабочий ящик бабушки найду.

В нем был тяжелый запах нафталина

И множество диковинных вещиц:

Старинный веер из хвоста павлина,

Две сотни пуговиц и связка спиц.

Я там нашел пластинку граммофона,

Что, видно, модной некогда была,

И крестик кипарисовый с Афона,

Что, верно, приживалка привезла.

Я там нашел кавказский пояс узкий,

Кольцо, бумаги пожелтевшей десть,

Письмо, написанное по-французски,

Которое я не сумел прочесть.

И в уголку нашел за ними следом

Колоду бархатных венгерских карт,

Наверное, отобранных у деда:

Его губили щедрость и азарт.

Я там нашел мундштук, зашитый в замшу,

На нем искусно вырезан медведь.

Судьба превратна: дед скончался раньше,

Чем тот мундштук успел порозоветь.

Кольцо с дешевым камушком - для няни,

Таблетки для приема перед сном,

Искусственные зубы, что в стакане

Покоились на столике ночном.

Два вышитые бисером кисета,

Гравюр старинных желтые листы,

Китовый ус из старого корсета, -

Покойница стыдилась полноты.

Тетрадка поварских рецептов старых,

Как печь фриштык, как сдобрить калачи,

И лентой перевязанный огарок

Ее венчальной свадебной свечи.

Да в уголку за этою тетрадкой

Нечаянно наткнуться мне пришлось

На бережно завернутую прядку

Кудрявых детских золотых волос.

Что говорить, - неважное наследство,

Кому он нужен, этот вздор смешной?

Но чья-то жизнь - от дней златого детства

До старости прошла передо мной.

И в сердце нету места укоризне,

И замирает на губах укор:

Пройдет полвека - и от нашей жизни

Останется такой же пестрый сор!

Когда мальчику минуло 6 лет, семья поселилась в Екатеринославе (ныне - Днепропетровск), где три года спустя Дмитрия отдали в коммерческое училище. По пути в училище по зелёной Надеждинской улице к широкому проспекту, он всегда останавливался на бульваре, где возвышался памятник Пушкину. «От памятника Пушкина начинается у меня тяга к искусству», - вспоминал поэт впоследствии.

Юный Дмитрий много занимался самообразованием: изучал не только литературу и историю, но и философию, географию, ботанику. На его столе лежали тома художественной литературы, энциклопедический словарь, «Жизнь животных» Брема, труды из различных областей науки…

Серьёзно заниматься поэзией он начал с 16 лет. Его ранние стихи не миновало влияние революции, что и принесло первые публикации в комсомольской газете в 1924 году. Между тем, уже в ту пору из-под его пера выходят стихи значительно более глубокие, свидетельствующие о возрастании большого и самобытного таланта:

Отгудели медью мятежи,

Отгремели переулки гулкие.

В голенища уползли ножи,

Тишина ползет по переулкам.

Отгудели медью мятежи,

Неурочные гудки устали.

Старый город тяжело лежит,

Крепко опоясанный мостами.

Вы, в упор расстрелянные дни,

Ропот тех, с кем подружился порох...

В облик прошлого мой взор проник

Сквозь сегодняшний спокойный город.

Не привык я в улицах встречать

Шорох толп, по-праздничному белых,

И глядеть, как раны кирпича

Обрастают известковым телом.

Странно мне, что свесилась к воде

Твердь от пуль излеченного дома.

Странно мне, что камни площадей

С пулеметным ливнем не знакомы.

Говорят: сегодня - не вчера.

Говорят: вчерашнее угрюмо.

Знаешь что: я буду до утра

О тебе сегодня ночью думать.

Отчего зажглися фонари

У дверей рабочего жилища?

И стоят у голубых витрин

Слишком много восьмилетних нищих?..

Город мой, затихший великан,

Ты расцвел мильонами загадок.

Мне сказали: «Чтоб сломать века,

Так, наверно, и сегодня надо».

Может быть, сегодня нужен фарс,

Чтобы завтра радость улыбалась?..

Знаешь что: седобородый Маркс

Мне поможет толстым «Капиталом».

Большой творческой удачей стало стихотворение «Осень», написанное 17-летним поэтом всё в том же 1924 году:

Эх ты осень, рожью золотая,

Ржавь травы у синих глаз озер.

Скоро, скоро листьями оттает

Мой зеленый, мой дремучий бор.

Заклубит на езженых дорогах

Стон возов серебряную пыль.

Ты придешь и ляжешь у порога

И тоской позолотишь ковыль.

Встанут вновь седых твоих туманов

Над рекою серые гряды.

Будто дым над чьим-то дальним станом,

Над кочевьем Золотой Орды.

Будешь ты шуметь у мутных окон,

У озер, где грусть плакучих ив.

Твой последний золотистый локон

Расцветет над ширью тихих нив.

Эх ты осень, рожью золотая,

Ржавь травы у синих глаз озер.

Скоро, скоро листьями оттает

Мой дремучий, мой угрюмый бор.

В одной из первых рецензий на творчество молодого поэта говорилось: «Печать тщательной отделки, металлического блеска легла на стихи Дмитрия Кедрина. Начав с примитивных стихов о комсомольской любви, о динамо и пр., он за короткий срок достиг больших результатов».

Какое-то время Кедрин учился в Екатеринославском железнодорожном техникуме, но, не закончив его по слабости зрения, обратился к журналистике, став репортёром всё той же комсомольской газеты.

В 1926 году он познакомился с 17-летней Людмилой Хоренко, приехавшей в Днепропетровск из Жёлтых Вод близ Кривого Рога. «Среднего роста, тонкий и изящный, в белой косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком, с волнистыми тёмно-каштановыми волосами, спадающими на высокий лоб, в пенсне, из-за стёкол которого глядели большие задумчивые глаза, с чуть глуховатым низким голосом, сдержанный и скромный, - вспоминала годы спустя Людмила Ивановна о своей первой встрече с Кедриным. — У Дмитрия приковывали к себе взгляд пальцы на руках: они были длинные, тонкие и подчас, казалось, жили своей особенной жизнью». Через четыре года молодые люди поженились.

За год до этого в 1929 году поэт был впервые арестован «за недонесение известного контрреволюционного факта». Факт состоял в том, что отец его друга был деникинским генералом, а Кедрин, зная об этом, в органы на него не донёс. За это «преступление» он был осуждён на два года, провёл за решёткой 15 месяцев и был досрочно освобождён. Есть сведения, что во время заключения Дмитрию было предложено стать секретным осведомителем НКВД, но поэт отказался. С этим фактом ряд исследователей связывают последующие проблемы поэта с публикацией его произведений.

В 1931 году вслед за друзьями, поэтами Михаилом Светловым и Михаилом Голодным, Кедрин вместе с женой переехал в Москву и обосновался в полуподвале старого двухэтажного дома на Таганке в Товарищеском переулке. Характерно, что в анкете, которую следовало заполнять для получения прописки, он честно написал о факте своего заключения на Украине.

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ