«…И я печаль свою переломил, как лезвие – у

самого эфеса…». (Арсений Несмелов).

Недавно, около двух лет назад, пришла на моё имя посылоч­ка, а в ней — девять номеров рукописного альманаха за 1997-2000 годы, изданного «Объединением кадет Российских кадетских кор­пусов в Венецуэле» и в США. Оговорюсь сразу же, что здесь и далее при цитировании буду сохранять (в отдельных случаях) правописание и язык ориги­нала. В нём нет ошибок: так писали и говорили в самом начале про­шлого века в России. А грамотности авторам этих «Бюллетеней», как они их называют, не занимать.

Один из последних редакторов этого издания, Юрий Ольховский, пишет: «Все эти годы редакция отдавала преимущество материа­лам, имеющим что-нибудь общее с кадетской жизнью, её прошлым и будущим, для того, чтобы в России, на нашей горячо любимой Ро­дине, остался хотя бы маленький след такого редкого, необычного и исключительного племени, называемого «зарубежные кадеты»...

Необходимо объяснить как и почему оказалась у меня столь не­ожиданная посылка. Наша преподавательница немецкого языка в Воронежском суворовском военном училище, в которое я попал в далёком 1943-м году, Галина Ивановна Черкасская, человек общи­тельный, памятливый, давний хранитель многих наших училищ­ных традиций, решила передать мне весь этот материал, который ряд лет получала из маленькой страны на юге Америки. Галина Ива­новна познакомилась с издателями «Бюллетеня», когда они впервые посетили Россию в конце 80-х, а некоторые из них кроме Москвы и Санкт-Петербурга побывали и в Воронеже — городе, где после окон­чания Курской битвы было открыто наше училище... В приписке к посылочке Галина Ивановна выразила надежду, что я «сумею дать этому материалу ход, подобрав мостики из тогда в сегодня».

Мы, воспитанники самой первой суворовской роты, издавна ведём переписку с нашими наставниками той суровой поры. Их, увы, почти никого не осталось в живых, как и многих моих соратников. Долгие годы мы один раз в пять лет старались встречаться на воронежской земле, в стенах своего училища, которого тоже давно нет «в живых» (сокра­тили при Хрущёве). Тем не менее, стены-то остались! И мы во время очередных сборов каждый раз с прискорбием отмечаем свои редеющие ряды. На всех этих шумных сходках присутствовала и дорогая наша «суворочка» Галина Ивановна Черкасская... Не хотелось бы разочаро­вывать её, но задачу передо мной она поставила очень трудную по мно­гим причинам. Некоторые из них попытаюсь объяснить, о других, на­деюсь, благожелательный читатель догадается и сам... Кое-что, пред­вижу, может вызвать и читательское сопротивление, даже протест. Но не будем торопиться: осудить легче, чем простить, тем более — понять. Должен заметить, что альманахи-бюллетени, пересланные из Во­ронежа, — лишь часть того объёмного материала, который мне уда­лось собрать за последние три десятилетия о русской, в основном, во­енной эмиграции и её отпрысках, выросших на чужбине.

Это были дети преимущественно офицеров белой гвардии, поки­нувшие вместе с семьями или в составе кадетских корпусов своё оте­чество. А некоторые и родились там, где в первое время обосновались остатки армии генерала Врангеля, образовав вторую волну эмигра­ции... К первой волне всё же следует относить, по-моему, массовый исход из России в 18-м веке староверов, расселившихся по всему миру и образовавших целые посёлки даже в Латинской Америке.

* «...Свою родину они чувствуют душой. Хозяйка опти­ческого салона в центре Санта-Круса, бывшая жительни­ца Кубани, рассказала мне, как к ней заходил поселенец из Табороче Игнат, и она ему показала изданный в Москве фотоальбом о русской природе. Ничуть не удивившись, Иг­нат пожал плечами и сказал: «Странно, но я всё это уже видел. Мне церкви и поля постоянно ночами снятся. И де­ревню деда моего я тоже во сне вижу...» Будучи вынужден­ными уехать из России в 1757-58 гг., предки этих поселен­цев построили себе новый островок привычной им жизни в экзотической Боливии, создав здесь свою собственную Русь с кокосовыми пальмами и ягуарами в лесу... В этих малень­ких островках старой России в Латинской Америке жи­вут люди, которые гордятся тем, что они русские».

(Из свидетельства корр. «АиФ» Г. Зотова.2005 г.)

(Под знаком * я ив дальнейшем для удобства читателей буду делать вставки в основной текст. Символ этот будет означать, что данный текст остаётся без комментариев автора.)

Но — к теме. С помощью короля нового образования в Европе — Королевства сербов, хорватов и словенцев — Александра I Карагеоргиевича, воспитанного в Пажеском корпусе, в 1921 году здесь распо­ложились (открылись) русские кадетские корпуса, ни в чём практи­чески не уступавшие в воспитании и образовании прежним.

Были сохранены даже некоторые старые наименования: Крымс­кий КК, вобравший в себя два — Полтавский и Владикавказский. Возродились на новом месте Русский и Донской. Последний переба­зировался сюда чуть позже, т.к. с незначительной волной эмигра­ции его прибило поначалу к берегам Египта. Но бывшие союзники России (англичане, французы) не очень-то были склонны раскошеливаться на нужды её детей. И корпус этот прекратил своё существование. Старшие кадеты были отправлены в Болгарию и Чехословакию. А в городе Горажда уже около двух лет стоял II-ой Донской корпус, созданный ещё в Евпатории по приказу Врангеля. Младшие кадеты, прибывшие из Египта, были зачислены в него…

 Поскольку мы несколько углубились в историю создания зарубеж­ных корпусов (а где же ещё найти подобную информацию заинтересо­ванному читателю?), стоит добавить, что и П-ой Донской был вскоре рас­формирован, а кадеты переведены в 1-й Русский Великого князя Конс­тантина Константиновича КК в г. Белая Церковь. Но и он позже стал на­зываться просто — Русский КК... Сюда в 1925 году, между прочим, при­были из Харбина и Шанхая 34 кадета Сибирского КК, провёзшие с со­бой через пять морей и два океана полный комплект духового оркестра и церковное имущество двух корпусов — Сибирского и Хабаровского.

На этом, пожалуй, можно поставить точку. Деление и перебази­рование корпусов продолжалось и позже. Так, если число воспи­танников только в Югославии было около 700 в самом начале, то по мере размывания эмиграции все перечисленные корпуса были в конце концов сведены там в один КК... Отметим лишь отдельно мор­ской корпус в Бизерте. Он функционировал там до 1927 года.

Был ещё один корпус. На нём стоит остановиться хотя бы потому, что просуществовал он дольше других. Поначалу он носил названием «Ли­цей императора Николая II», располагался во Франции. Надо отметить, что французские власти довольно прохладно относились к деятельности эмигрантских военизированных организаций. Лицей был частным учеб­ным заведением, существовавшим на взносы родителей, но при подде­ржке русского офицера-эмигранта, женившегося на богатой американ­ской вдове. На их деньги был куплен дом под Парижем. Отремонтиро­вали здание сами родители... Устройство этого кадетского корпуса было традиционным для русских военных учебных заведений. Из Югославии приехал генерал Владимир Валерьянович Римский-Корсаков, уже воз­главлявший до этого два кадетских корпуса. Помимо него были приглашены хорошие преподаватели и офицеры-воспитатели – боевые командиры, прошедшие огонь двух войн.

* «Как ни парадоксально это звучит, пожалуй, одним из лучших периодов для корпуса было время немецкой оккупа­ции. Французы не разрешали кадетам носить форму. А гер­манцы разрешили... Да и вообще сделали для. корпуса кое-ка­кие поблажки. Впрочем, это не помешало кадетам актив­нейшим образом поддерживать сопротивление. Даже четыр­надцатилетние, как например, Миша Брокгаузен... участво­вали в боях. Все они болели за Россию, пусть в то время и боль­шевистскую, и не допускали даже мысли о победе немцев.

В годы войны корпус размещался в Версале и вплоть до середины 50-х годов, когда он прекратил своё существова­ние, так и назывался — Версальский...

Председатель кадетского объединения во Франции (как и другие подобные объединения по всему миру, созданные после Второй Мировой войны) Андрей Дмитриевич Шмеман будто сошёл со страниц книг о том, «раньшем» време­ни. Высоченного роста старик с некрасовской бородкой, с выправкой гвардейского офицера и сочным баритоном. И с богатырским рукопожатием, неожиданным для его возрас­та. А ещё у Шмемана поразительный по чистоте и пра­вильности русский язык...»

(Рассказ корр. «Известий», Э. Гусейнова, 18 июля, 2000 г.)

Попутно стоит, наверное, добавить, что эти кадеты пели гимн фран­цузского Сопротивления, слова и музыка к которому написаны до­черью русского офицера-эмигранта. Анна Юрьевна Смирнова-Мар­ли имеет награды, которые ей вручали де Голль и Миттеран. Она скончалась в 2006 году в Канаде.

Благодаря подобным свидетельствам, журналам, кадетским аль­манахам, выходившим несколько десятков лет за рубежом, неволь­но убеждаешься в высокой выучке кадет. По крайней мере как су­воровец, обучавшийся в те же военные годы у высококвалифициро­ванных наставников, могу лишь подтвердить, что по истории, русс­кому языку, истории военного искусства знания их были на высоте. А историю обеих российских столиц кадеты знали, пожалуй, лучше нас. Прибавим к этому ежедневное общение на двух-трёх языках... Встретившись в конце минувшего века с некоторыми из них в Рос­сии, мы убедились в их интеллектуальной многогранности и жёст­кой позиции ко всякой неправде...

Наверное, я не приступил бы к данной теме, если бы меня хоть в какой-то мере устраивал градус «нашей общественной жизни». Не секрет ведь, что слова и понятия «отечество», «патриот», «обязан­ность», «честь» всё меньше стали появляться в своём изначальном смысле на страницах наших газет и журналов, на телеэкране. И на­оборот, эти же слова бездумно отданы на откуп различным экстре­мистским сообществам и стали терять свою высокую суть...

Вступив в новое тысячелетие, мы всё стараемся обходить трещи­ны, расколовшие на части судьбы миллионов людей. Не хотелось бы думать, что мы очень быстро забываем наше недавнее прошлое, под­меняя его сладенькими легендами о белом воинстве или о красном, о непобедимых стратегах или о той же, чуть ли не идиллической цар­ской семье... Оно что, куда-то делось почти вековое наше лихолетье, голод, холод, неустроенность и многое другое? Без осмысления всего этого мы по-прежнему будем напоминать картинного Илью Муром­ца, раздумывающего у перекрёстка дорог, по какой из них податься.

«Жизнь — Родине. Честь — никому!»

Этот единый девиз был начертан во всех кадетских корпусах. Воспитанники, как и их наставники, жили на чужбине верой в ско­рое возвращение на родную землю... Сейчас мы пишем и говорим об этом спокойно, без надрыва и ругательств, но и без сожаления. Меж­ду тем, за необычным явлением этим стояли тысячи российских де­тей и юношей, оказавшихся волею судеб за пределами отечества, но продолжавших любить его, скучать по нему... Как и что произошло применительно к их судьбе в том далёком 1920-м? На фоне чего всё это случилось?

Вот всего лишь три коротких отрывка из того, что было написа­но в ту пору:

* «...Надо безпощадно раздавить мозолистой рукой контрреволюционные гады на фронте и в тылу... Надо отоб­рать у буржуев излишек денег, одежды, взять заложников!..» Далее комментарий: «Всё это, вместе с «мозолистой ру­кой» и «раздавить гады» — уже не из газет, а из воззвания Наркомвнудела Украинск. Социалист. Сов. Республики...»

Или вот, из «Одесского коммуниста»: «Зарежем шты­ками мы алчную гидру, тогда заживём веселей!» Далее ком­ментарий: «Конечно, чепухи всего этого не может не пони­мать самый паршивый, самый тупой из большевиков...»

Ещё: «...от недоедания всё время голова кружится... Уро­жай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят...»

(Все три отрывка взяты из «Окаянных дней» И. Бунина,т.10, «Петрополис», Берлин, 1935 г.)

Мы вообще любим доверять комментариям и уходить от перво­источников. Такова уж наша привычная образованьщина. Горы из­даний нагромождены у нас о Гражданской войне, написаны тыся­чи кандидатских и докторских диссертаций. Но до сих пор не встре­тишь правдивого исторического труда с цифрами, фактами, срав­нительной статистикой об ущербных действиях громадного проти­востояния, о миллионах крестьян, пытавшихся воспрепятствовать грабительской политике обеих сторон, выметающих подчистую про­довольственные запасы не только у богатой деревенской верхушки, но и в каждом подворье. Мы до сих пор это сопротивление крестьян­ской массы называем в своих учебниках «кулацкими мятежами», особенно в более зажиточной Сибири. Значит, не желаем признать, что это всего лишь миллионы селян во всех концах большой страны пытались активно защитить своё, и без того порушенное двумя вой­нами, хозяйство. Они слабо или совсем не разбирались в новых кри­чащих лозунгах с неизменным призывом: «Даёшь!..»

Вспомним хотя бы хрестоматийные кадры из фильма «Чапаев», где старый хлебопашец жалуется: «Белые придут — грабят, крас­ные придут — грабят. Куды бедному крестьянину податься?..» Вот и подавался он к Махно, к Антонову, к атаманам Дутову и Семёнову, к другим «защитникам», становясь объектом карательных действий, расстрелов, а то и мытарств по тюрьмам и лагерям новой России...

Продолжая экскурс в начало 20-х годов ушедшего века, заметим лишь, что создание русских кадетских корпусов в условиях эмигра­ции было отнюдь не детской игрой. Восстановленные на новом мес­те, они чётко встраивались в привычную военную иерархию русской армии, стоящей у ближних рубежей своего Отечества... Воинское со­единение генерала Врангеля в королевстве сербов, хорватов и словен­цев было в те годы значительной боевой силой — около 30 тысяч вы­школенных бойцов, в большинстве своем — офицеров. Здесь сохраня­лись жёсткая дисциплина и боеспособность, начиная от всеобщей ут­ренней побудки и кончая занятиями и боевой учёбой в ротах, баталь­онах и полках, носивших старые наименования. Изучался опыт пора­жений и побед в только что окончившейся войне — неудача белоказачьего мамонтовского рейда в 1919 году, причины поражения красной конницы Будённого и Гая под Львовом и Варшавой... Смотрами и парадами отмеча­лись российские праздники. Возродились даже дуэли: за оскорбление офицерской чести — к барьеру и — только на винтовках!.. Напомним, что русская трёхлинейка конструкции Мосина имела убойную силу до трёх с половиной тысяч шагов (по инструкции). А на практике — и того больше. Так что исход подобных дуэлей был предрешён заранее.

Такой армии нечего было терять и не на что было надеяться за пределами России. Они хорошо умели драться, эти офицеры в сол­датских гимнастёрках с трёхцветным шевроном на рукаве. Они тре­нировались. Они приглашались на встречи с воспитанниками ка­детских корпусов, пытавшихся подражать им во всём... Они наде­ялись и ждали. Эту боевую массу, кучно сосредоточенную в одном месте, побаивались и так называемые союзники по Антанте.

* Значение морального кодекса для офицеров русской ар­мии имела присяга, нарушение которой нетерпимо ни при каких обстоятельствах... Так, контр-адмирал Небогатое, сдавший в цусимском бою корабли 3-ей Тихоокеанской эс­кадры, получил в 1920 году отказ в пенсионном обеспече­нии от барона П.Н. Врангеля, с гневом заявившего, что «адмирал, спустивший перед неприятелем Андреевский флаг, не может получать пенсию от Русской армии...»

(Из «Бюллетеня» № 50. Каракас. Венецуэла, 1997 г.)

Состав русской эмиграции (и в Европе тех лет, как известно, был разнороден. В Белграде и в Варшаве, в Софии и в Берлине, в Пари­же и в Брюсселе бывшие полковники генштаба и молодые генералы Добровольческой армии, заблудившиеся приват-доценты, актёры, музыканты, студенты, купцы и поэты придерживались разношерс­тных взглядов по поводу обустройства покинутой родины. Но мно­гие были едины в главном: реставрация. Программа была простой и ясной: в благоприятный момент вторгнуться в Советскую Россию и — под малиновый звон колоколов — в Белокаменную!

Существовала, правда, ещё одна сила. Планы её были более хит­росплетёнными. Она ратовала (после Февральской и Октябрьской) за третью революцию. О ней кричал на всех перекрёстках Европы бывший председатель однодневного Учредительного собрания Чер­нов. Поддакивал ему и Савинков. А вместе с ними — Мережковский с Гиппиус, Мартов, Минор, Либер, Дан, Гоц, да и многие другие... Об этой силе саркастически выразился на одном из воинских праздни­ков начальник Русской армии, принявший её от Врангеля, генерал Кутепов. Сентенция его сводилась к следующему: фамилии этих со­циалистов ему известны и давно надоели, мелькая во всех русско­язычных газетах. А собранные вместе, они, мол, превышают некую критическую массу, от которой не жди ничего хорошего. Поэтому, в случае его въезда в Москву, он сначала повесит «на полчасика» Горь­кого, а потом вздёрнет на фонарных столбах и всех этих — скопом и без разбирательств...

На таком вот общем фоне и были созданы за рубежом русские ка­детские корпуса. Юные кадеты «...мечтали о производстве в офи­церы и службе в возрождённой армии России, той потерянной Рос­сии, которую они себе представляли по рассказам своих родителей и своим детским впечатлениям. Увидеть эту Россию предстояло, увы, лишь некоторым из них, и то на склоне лет...» («Бюллетень» №20, Каракас, Венецуэла).

Переворошив в библиотеках и архивах кучу подсобных материа­лов, я пришёл к убеждению, что «Бюллетени» эти несут в себе порой больше фактического и исторического материала, чем некоторые тру­ды наших авторов по истории эмигрантского движения... И не стоит забывать, что покидали свою страну почти дети, по-детски болезнен­но восприимчивые к любой неправде, притеснениям, недоброжела­тельству. Того и другого в их судьбе хватало с избытком, они видели свинцовую тоску в глазах своих близких, а часто и отчаяние от невоз­можности трудоустроиться, накормить семью. Да и в глубине души скребли кошки: мужество или трусость — отъезд за границу? Под­виг или измена?.. Извечные вопросы эмигранта и — к эмигранту...

Вспомним, что тот же Куприн, признанный знаток человеческих душ, не смог, не сумел до конца разобраться в том, что происходи­ло тогда в русском зарубежье: грызня многочисленных эмигрант­ских партий - монархисты, кадеты, эсеры, эсдеки, либералы — и все разбиты на фракции, группировки, группки... Писатель восклицал: «Существовать в эмиграции, да ещё русской, да ещё второго призы­ва — это то же, что жить поневоле в тесной комнате, где разбили дю­жину тухлых яиц!..»

Похожие чувства испытывал и другой именитый россиянин, бу­дущий нобелевский лауреат Иван Бунин. У него вообще отноше­ние к только что минувшей войне было категоричным: «...средото­чие всех мерзостей, расцветших в Октябрьской революции. Есть два типа в народе, - говорил он, - в одном преобладает Русь, в другом - чудь, меря. Но и в том, и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов — «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «из нас, как из древа — и дубина, и икона...» Бунин называл Россию «блудницей» и восклицал: «Народ мой! На погибель вели тебя твои поводыри...»

Но и сам он повторил в точности маршрут, которым ушли из Кры­ма с оружием в руках десятки тысяч участников белого движения — в Константинополь, оттуда — в Болгарию, Сербию, Германию, Бель­гию, Францию. Но и в Париже, а потом в Грассе (Приморские Аль­пы), как и Куприн, он старался не примыкать ни к одной из эмиг­рантских политических группировок. Обоим писателям до конца жизни, как известно, были антипатичны «петербургские» парижа­не во главе с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, и как и вся их «Зелёная лампа», симпатизирующая нарождающемуся в Европе фашизму в той мере, в какой она надеялась на сокрушение с его помощью «большевистского засилья» в России... Как говорится, надежда умирает последней. Поэтому их много было (и не только в Европе), мечтавших о том же.

Не все эти мечтатели, как Куприн, «познали окопную жижу», но исход их из России, состояние в первые часы и дни, когда они ещё только двигались в неизвестность, за простор чужеземных морей, очень точно и образно выразил другой эмигрант — офицер и поэт Арсений Несмелов:

«Россия отошла, как пароход

От берега, от пристани отходит.

Печаль, как расстояние, растёт —

И лиц не различить па пароходе.

Лишь взмах платка и лишь ответный взмах...

Басовое взвывание сирены...

И вот корма. И за кормой — тесьма

Клубящейся, всё уносящей пены.

Сегодня мили и десятки миль,

А завтра — сотни, тысячи... Завеса!

И я печаль свою переломил.

Как лезвие. У самого эфеса...»

Да, под корень ломались судьбы тысяч и тысяч русских людей только из-за того, что они мыслили иначе, чем «атакующий класс», имели собственное мнение о чести и достоинстве, верили в здравые силы своего народа. Это была хорошая привычка, воспитанная ве­ками: верить и доверять...

* «По окончании войны с Японией генерал от артилле­рии Ирманов, герой ПортАртура, был назначен комендан­том Владивостокской крепости. Прибыв на место, он от­дал Приказ №1 с обращением к гарнизону крепости, в ко­тором были и такие слова: «...Сего года 5 мая я вступаю в командование Высочайше вверенной мне крепостью... Вы, русские воины, плоть от плоти победоносного русского во­инства, я верю в вас, вашу честь, вашу доблесть. Я привёз с собой самое дорогое для меня — семью, которую вверяю ва­шей воинской чести...»

(Из «Бюллетеня» №З, Каракас. Венецуэла.)

Конечно, верить, тем более — доверять можно только в обстановке для этого подготовленной. К сожалению, сама обстановка в ту смут­ную пору являла совсем другие примеры... Передо мной любопыт­ная книга, напечатанная в 1925 году в Праге. Издатель — «Педаго­гическое бюро по делам средней и низшей русской школы за грани­цей». В книге собраны ученические сочинения об «окаянных днях» России. Отсюда и название: «Дети эмиграции». По сути, это детские мемуары о революции и гражданской войне, написанные в чешском городе Моравска-Тршебова после ухода русских детей из России.

Не буду выбирать цитаты из написанного. Они ужасны приводи­мыми в них фактами. Но с некоторыми заголовками и подзаголов­ками ознакомлю: «Через минуту меня, хабаровского кадета, долж­ны были расстрелять...», «Жестокая расправа с офицерами пьяной матросни...», «По разные стороны баррикад, сооружённых взрос­лыми...», «Кто снимет с меня кровь?..», «Утешаю себя мыслью, что отомщу когда-нибудь за Россию...»

Писали эти сочинения в один и тот же день, без всякого предуп­реждения заранее, около 2,5 тысяч русских подростков. Они искренне рассказали о пережитом, о революции, пожирающей всех без разбору. Жизнь втиснула их в заколдованный круг смерти, страданий, крови и лишений, в круг взаимного истребления. Эти дети видели всё, даже человека, который после выстрела в упор с любопытством совал палец в раскроенный череп и нюхал мозг им же добитого раненого. Другой, совсем малыш, кричал в ужасе: «Бабушка, не хочу умирать!..»

Выло бы кощунством, согласитесь, рассуждать здесь о литератур­ных достоинствах юных мемуаристов, у многих из которых замучи­ли на их глазах отца, мать, деда. Прислушаемся лучше к состоянию их душ в то ужасное время. Прислушаемся и спросим прежде всего себя: «А откуда мы сами родом? Когда с нами случился этот 1937-й год? Не в том ли ещё 1917-м?..»

А ведь эти просеки, прорубленные в генофонде нации, не зарос­ли до сих пор. Тремя годами ранее в той же Праге вышла книга Питирима Сорокина «Современное состояние России». Известнейший у нас и за рубежом социолог писал в ней: «Важнейшим следствием обеих наших революций считаю потрясающую деградацию населе­ния России».

О Питириме Сорокине, потомке зырян (коми), вне России написа­но очень много. Выдающегося учёного заслуженно считают автором теории конвергенции (эволюционного сближения, схождения), ко­торую у нас поддерживал не менее выдающийся учёный Андрей Са­харов. Между прочим, Сорокин мечтал о том времени, когда прави­тельство политиков уступит своё место правительству учёных, свя­тых и поэтов...

Согласимся, что даже в юношеских воспоминаниях или в руко­писных альманахах тех лет «русские, без России» знали о своих именитых соотечественниках гораздо больше нас, россиян в Рос­сии, бережно сохранили эту информацию и донесли её до нас на пре­красном родном языке, чуть старомодном, но чистом — без сомни­тельных синонимов, заимствованных ради красного словца в чужих кладовых.

Чужеземные корни России

У нас, в отечестве, до сих пор бытует мнение, что за рубежом ока­зались разные подонки, предавшие Родину, что нечего об этом жа­леть: они знали, на что шли! Нечего, мол, пускать сопли по Колча­ку, Деникину и иже с ними. А вот те, кто остался, не бросил отчиз­ну в час суровых испытаний, вот они-то и есть настоящие герои, им нужно петь гимны!

Что ж, и пели, и писали, и возвеличивали. Подчас мы всё ещё от­крываем для себя имена новые или мало знакомые. Но почти не за­думываемся над тем, что многие из них позже были прибиты на род­ной земле тем режимом, которому они старались служить верой и правдой. По-другому они и не могли служить: честь не позволяла... Взять хотя бы оставшегося в отечестве генерала Василия Георгиеви­ча Болдырева, возглавившего в период безвременья в 1918 году во­оружённые силы так называемой Уфимской директории.

В последние годы перед арестом Болдырев проводил изыскания в Горном Алтае на малых реках — Бии и Катуни — с целью даль­нейшего строительства на них малых гидро - и ветроэлектростанций. Болдырев принимал самое активное участие в создании так и не завершённой тогда «Истории Сибири». На 4-м томе дело прихлоп-нулось: почти весь коллектив авторов был репрессирован и расстре­лян. В те годы вместе с Болдыревым были казнены тысячи бывших офицеров царской армии, которые активно участвовали в преодолении послевоенной разрухи, обучали сибирские и дальневосточные красноармейские полки, создавали курсы младших командиров... Все они были объ­явлены врагами народа (с приставкой — «трудового») и приговоре­ны к высшей мере. Никто из них, как и Болдырев, не помышляли об уходе за рубеж.

Другие и помышляли, и уходили. Но чем так уж провинился перед отчизной бывший поручик Фанагорийского полка Арсений Несме­лое, более трёх лет просидевший в окопной грязи на Западном фрон­те, участник тяжелейшего ледового похода на Восток с отступавшими частями генерала Каппеля зимой 1919-го?.. Несмелов, выпускник П-го Московского кадетского корпуса, в котором учился до него и Куп­рин, написал позже, в Харбине, десятки пронзительных стихотворе­ний о своей России. Но в 1945-ом году поэт был насильно извлечён из эмиграции и замучен вскоре в пересыльной тюрьме на Дальнем Вос­токе... Да, не печаль, а жизнь таких, как он, была переломлена в рас­цвете лет как лезвие офицерского клинка — «у самого эфеса».

Это он, Арсений Несмелое, предвидя свой конец, адресовал нам одно из последних своих стихотворений с заглавием «Потомку»: «Не суди. Из твоего окна// Не открыты канувшие дали.// Годы смыли их до волокна.// Их до сокровеннейшего дна// Трупами казнённых закидали!..».

 «Канувшие дали» минувшего столетия ещё долго будут трево­жить нашу память. Когда-нибудь время всё же поможет нам окон­чательно отделить зёрна от плевел. Главное, не уподобиться бы тем грешникам из Дантова «Ада», которые, обратив лица назад, меха­нически продвигаются вперёд… Нет, далеко не каждый может взи­рать на своё настоящее сквозь призму исторического опыта, тем бо­лее — связывать воедино звенья многократно разорванной истори­ческой цепи. Этому тоже надо учиться. И далеко не каждый, заме­тим, имеет желание это делать, вникать в какие-то злободневные проблемы, находить способы их устранения.

* «Патриотизм, честь, порядочность.верность долгу и родному полку были высочайшими нравственными ценнос­тями русского офицерства. Весь мир знает русских офицеров, генералов и адмиралов: путешественников Беллинсгаузена, Беринга. Пржевальского, Седова, Колчака, Челюскина, Арсеньева, учёных — Яб­лочкова, Попова, кораблестроителей — академика Крыло­ва, Шокальского; деятелей литературы и искусства — Клодта, Державина, Лермонтова, Толстого, Кюи, Ве­рещагина, Римского-Корсакова, Федотова, Гумилёва и др.» (Журнал «Кадетская перекличка», Нью-Йорк, 1974 г.)

...Задаюсь вопросом: сколько было в дореволюционной России кадетских корпусов? Но точного ответа пока не нахожу. Судя по Эн­циклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона, их насчитывалось к 1908 году 28 (в Петербурге — Пажеский и 4 обычных, в Москве — 3, в Оренбурге — 2, по одному — в некоторых губернских городах, за Уралом два — в Омске и Хабаровске). 90 процентов учащихся — дети потомственных и частично личных (за заслуги перед государс­твом) дворян. Во всех корпусах обучалось ежегодно 11 тысяч кадет.

Цифры взяты из словаря, но сверены с теми же «Бюллетенями». По­явились разночтения. Так, по сообщению парижского журнала «Каде­ты» явствует: до 1917 года в России насчитывалось 32 корпуса. Ошибка? Из телефонного разговора с Парижем удалось выяснить, что перед Фев­ральской революцией был открыт один корпус в Воронеже, но в спра­вочную литературу тогда это не вошло... Мне же и без того было извест­но, что в Воронеж в 1917 году перебазировался корпус из Прибалтики, а не открылся вновь. Короче говоря, поиски истины продолжаются...Скорее всего, путанница произошла из-за количества корпусов, созданных в ближнем зарубежье - в самом начале двадцатых годов минувшего века.

Но всё равно нужно отдать должное авторам рукописных изда­ний: они хоть и многословны подчас, но скрупулёзны в датах, на­званиях, в интерпретации некоторых исторических фактов... Из на­ших учебников, например, мы знаем о Петре 1-ом многое. Но вот чи­таю в одном из альманахов подробности, о которых я, историк по об­разованию, почему-то не знал. Оказывается, «по сердечному согла­сию сторон» Пётр даже назначался командующим флотами Англии, Голландии, Дании и России. Временные союзники, признав в моло­дом царе «не мальчика, но мужа», предоставили ему права и кораб­ли с целью «сломать шведов на море...»

Давно не секрет, что все союзники России во все времена главную работу в ратных делах предоставляли всегда ей, матушке! И каж­дый раз надеялись, что «русская медведица» сломает себе хребет.

В этом контексте, пусть в неизмеримо меньшем масштабе, стоит поразмышлять над другим сообщением альманаха: «...он, наш исто­рик и литератор, всегда испралял кадет, когда разговор заходил об Аляске. Он просил нас неизменно добавлять следующее: «которая принадлежала России...»

Как говорится, «пунктик»! Но за ним прослеживается гораздо большее: целенаправленная, постоянно поддерживаемая на уроках любовь к Родине, к её истории, к её державности.

Сомневаюсь, что подобные задачи неуклонно, постоянно ставит перед собою преподаватель истории в наших учебных заведениях, вряд ли он может делать это хотя бы потому, что и сам он, к велико­му сожалению, не уверен в твёрдой позиции государства по защи­те своих границ. Он даже не может ответить на вопросы учащихся: «Отдаст или не отдаст Россия Японии часть Курильских островов, или почему мы вдруг соглашаемся не в свою пользу на изменение границ по Амуру?»

Эти и другие вопросы можно было бы и продолжить. Но беда в том, что мы заранее знаем: в ответ на них нам будут «казать по теле­ку» всё тех же примелькавшихся политиков, пространно рассужда­ющих о том, что у нас, мол, к великому сожалению, нет до сих пор чётко обозначенной национальной идеи, а раньше всё-таки была... Какая? «Мир хижинам, воина дворцам»? Или «Кто был ничем, тот станет всем»?..

Увы, ныне далеко не все сумели «прилабуниться» к централизован­ной дойной корове. А те, которые успели, теперь чего-то ищут. Пе­рефразируя детский стишок, ищет парламент, ищет правительство. Ищут, оказывается, некую общенациональную идею. Но поскольку фантазии у наших рулителей не хватает, вернули пока лишь прежний гимн, словесно истёртый одним и тем же придворным автором до само­го волокна... Вот так! Гимн есть, идеи нету. Поиски продолжаются.

А учитель истории в русском кадетском корпусе за рубежом не гонялся за эфемерными лозунгами. Он честно придерживался того главного, чему был и сам обучен в кадетском корпусе старой Рос­сии... Его, больного и немощного, расстреляли в 1945 году. За то, на­верное, расстреляли, что он прививал своим воспитанникам непре­ходящую идею: беречь своё отечество, готовность защищать его до последней капли крови... Его, не церемонясь, полоснули из автома­та соотечественники, пришедшие в Югославию с освободительной миссией. Поставили к стенке и — полоснули за то, что он вышел к ним, облачённый в старую форму русского офицера.

Воспитание чувств или три века с Россией

Кто же обучался у этих наставников? Сделаем некоторые выбор­ки из большой статьи об одном, всего об одном воспитаннике, про­шедшем вместе с другими путь от Крыма до Венесуэлы.

Бодиско Владимир Васильевич. Профессор в трёх университетах Южной Америки. Потомок русских адмиралов, правнук декабриста. Сын капитана морской артиллерии. Старший брат отца — Алексей Бодиско, капитан 2-го ранга... Все они окончили различные кадетс­кие корпуса. И вся эта большая семья некогда голландского рода ве­рой и правдой прослужила России 300 лет... Восемнадцатилетний Бодиско в 1930 году окончил Крымский кадетский корпус. Позже поступил на агрофак Белградского университета. Жена его, Ната­лья Владимировна, внучка генерала Ставровича, отличившегося в Русско-Японской войне, окончила этот же университет.

Сам Бодиско вспоминает, что в 1941 году, после получения дип­лома, он был зачислен по призыву в ветеринарный отдел «Русского корпуса», воевавшего против Тито: «... всей правды того, что проис­ходило на далёких от нас фронтах на Востоке, мы не знали...»

Не знал Владимир и того, что двоюродный брат его отца, в про­шлом Георгиевский кавалер, советский капитан-лейтенант Влади­мир Михайлович Бодиско, сражался в это время в Онежской воен­ной флотилии и в ночь на 31 июля 1941 года принял свой последний бой на канонерской лодке «013»... Позже ушёл на фронт воевать с не­мцами двоюродный брат Дмитрий...

Трагедия, расколовшая Россию в 1917 году, продолжалась и спус­тя четверть века, «втягивая в свой братоубийственный огонь следу­ющие поколения русских людей...» Не будем суровы ни к тем, ни к другим! Затевают войны не солдаты. А молодёжь, погибающая на той или другой стороне, всегда достойна сожаления и скорби.

1945 год Владимир Бодиско встретил в американском лагере для перемещённых лиц. В Югославии оставаться было нельзя: Тито ра­зогнал всех кадетов, а тех, кто остался, всё ещё сомневаясь, в какую сторону податься, передал советским органам... Подобная участь постигла и некоторых преподавателей. Многим из них пришлось пройти извилистыми дорогами с остановкой в ГУЛАГе.

* «Полковник Даниил Данилович Данилов («Д в кубе», как мы его

звали,преподавал математику. Владимир Николаевич Кожин преподавал немецкий... О них подроб­но написано мною в одном из моих рассказов для издания «Кадетские корпуса за рубежом», 1920-1945 гг, Нью-Йорк, США, 1970 г. Сейчас лишь добавлю о постигшей их печаль­ной участи. Когда советские части пришли в Белую Цер­ковь, В. Н. Кожин был расстрелян, а Д.Д. Данилов повесил­ся на собственном поясе, лишив следователей СМЕРШа удовольствия допрашивать его, а потом расстрелять.

(Михаил Лермонтов, кадет Первого русского кадетского корпуса,

«Бюллетень №62, Каракас. Венецуэла).

Получить въездную визу в США или Канаду и тогда было тяжело. Куда гостеприимнее «оказалась бедная Венесуэла, чей консул в Европе просмотрел документы Бодиско и решил вопрос незамедли­тельно...» В дальнейшем Владимир Бодиско сумел с блеском оправ­дать доверие: здесь он вывел новую породу коров, распространившу­юся по всей Южной Америке. За это он был награждён орденом «Ан­дрее Бельо» (учёный просветитель 19 века, поэт, написавший оду «В честь земледелия в тропиках»)...

Кроме того, Бодиско стал автором ста с лишним научных работ и статей по генетике молочного скота, написанных на английском, ис­панском, сербском и русском языках.

 Да, многое вместили в себя поколения Бодиско за 300 лет! Они строили вместе с Петром I корабли, захватывали в морских сраже­ниях парусники неприятеля, обороняли крепости на Балтике и бра­ли их штурмом во славу России. Ходили они и под пули горцев Кав­каза, выводили матросов на Сенатскую площадь — «в силу своих убеждений о лучшем будущем новой своей родины и... увы, многим из них не нашлось места в этом будущем...»

Давно замечено, что в большинстве случаев духовное начало че­ловека, загнанное в тупик, всё равно обнаруживает свою неистреби­мось вопреки торжествующей пошлости и насилию. Они, эти на­силие, пошлость, да ещё и неизвестность, однажды уже двигались вслед за волной беженцев по дорогам Европы. Теперь же предстояло двигаться за моря и океаны. И они, скрепя сердце, сделали этот вы­бор. Как писал всё тот же поэт-эмигрант Арсений Несмелое: «И ухо­жу... И сердце всё в слезах от злобы, одиночества и муки...»

Тем, кто выбрал Венесуэлу, было выдано на обустройство по 10 долларов на каждого члена семьи (практически — еды на два дня) и выделены участки на гористых склонах. Дальнейшее зависело толь­ко от них самих. К этому времени бывшим кадетам было, в основ­ном, от 15 до 30 лет. Некоторые ещё в Европе, как Бодиско, успели получить специальное образование. Другие же, засучив рукава, ста­ли обживаться на новом месте, создавая, где только было возможно, свою собственную Русь под кокосовыми пальмами... И всё же отме­тим, что просвещённый дилетантизм этих новосёлов был не тем по­водырём, который помогал бы им в борьбе за существование. Пона­чалу они становились шоферами, чертёжниками, поварами, строи­телями и даже нанятыми распорядителями, зачастую приучая к по­рядку представителей коренного народа.

* «Здесь многие говорили на двух-трёх языках. Некото­рые даже бравировали своим английским. Идут, улыбают­ся тебе: «Лукин гуд!»- («Хорошо выглядишь!»), а мне слы­шится по-русски: «Сукин кот!» Потеха!.. Здесь я и года не прожил, уехал в Австралию...»

(Из письма к автору повествования - П. Соловьёва, выпускника Хабаровск. корпуса.1920 г.)

...Венецуэла. Так это произносится на испанском языке. Само на­звание (из воспоминаний Бодиско) происходит от Венеции. В сред­ние века Венецианская республика размещала в своих портах на Адриатике суда всего мира, была торговым посредником между За­падом и Востоком. Здесь были крупнейшие банки, низкие ссудные проценты, множество игорных и увеселительных заведений. На ста с лишним крохотных островках, изрезанных каналами и горбаты­ми мостиками, царили красота, богатство, экзотика. Они притяги­вали в Венецию, как магнитом, морских бродяг.

Но посещали этот уголок и другие мореходы. Они стремились по­пасть сюда (пусть всего на денёк!) и дать присягу морю. Это стало некоей традицией у европейских, в том числе и у русских военных моряков, заходивших на учебных парусниках или в составе отряда кораблей в порты Адриатики: произносить у Дворца венецианских дожей слова трогательной, почти мистической клятвы: «Мы берём тебя в жёны, о море, в знак нашего истинного союза!..»

Верны были этой традиции и предки Владимира Бодиско. Сам-то он говорил о себе, что он «совсем не моряк»...

Что ж, в отличие от своих дедов и прадедов, он успел сделать мно­го полезных мирных дел на суше, в далёкой стране, получившей своё название от славной Венеции... Жизнь продолжалась!

Авторы воспоминаний о Владимире Васильевиче Бодиско за­ключают свою пространную статью следующими словами: «...они, Бодиско, разведённые войной по разные стороны баррикад, всегда были с Россией на самых крутых изломах её истории...»

Добавим, что в 1998 году В.В. Бодиско скончался в возрасте 86-ти лет. Более полувека, до самой смерти, он был одним из самых актив­ных участников Венесуэльского объединения русских кадет. Оно было создано 23 марта 1948 года под общекадетским девизом: «Рас­сеяны, но не расторгнуты!». Бодиско избирался неоднократно секре­тарём правления, редактором альманаха и трижды — председате­лем на общекадетских съездах, проводившихся в разных странах, в том числе и в России.

Долгое время руководил Венесуэльским объединением Георгий Волков, деятельный и, скажем так, мудрый человек. Все доброволь­но поступающие взносы он превратил в благотворительный фонд при объединении, и эти суммы не облагались налогами. А в даль­нейшем, при расформировании, передал оставшиеся суммы в Союз чинов Русского корпуса. Появилась возможность ока­зывать иногда помощь неимущим старикам, а то и студентам рус­ских семей.

Чего не отнять у зарубежных кадет, так это дотошности и, как го­ворил известный классик, «порядка в головах». В самом деле, с пер­вого дня здесь была заведена приходно-расходная книга, которую 50 лет (до своей кончины) вёл А. Слёзкин, бессменный казначей... Бла­годаря этому сохранилась память обо всех до одного членах объеди­нения — пофамильно, поадресно, в том числе имена их жён и детей.

* Бодиско о кадетских традициях: «Определение тра­диций как «неписанных правил», соблюдение их из поко­ления в поколение мне кажется совершенно правильным. Всякая организация, будь то церковь, класс или иное сооб­щество, не говоря уже о воинских частях, сами вырабаты­вали свои традиции и потом свято их выполняли... В во­енно-учебных заведениях России первым училищем, создав­шим свои традиции, было известное Николаевское кавале­рийское — «Славная Гвардейская школа». А одним из закоподателей этих её традиций считают знаменитого юнке­ра этой школы, поэта М. Ю. Лермонтова. Для своих сверст­ников он был просто — Маёшка Лермонтов...»

Основным было безоговорочное подчинение младших старшим, т. е. «зверей» — «корнетам». Обязанностью «корнетов», прежде все­го, было наблюдение за неукоснительным выполнением традиций «зверями», начиная, скажем, с перечисления подробной дислока­ции всех полков российской кавалерии, включая их стоянки, крат­кую историю, награды... «Корнет» имел право в любой момент оста­новить младшего и задать ему вопросы, среди которых были и шут­ливые, вроде: «Что такое прогресс?» — Т от обязан был ответить уста­новленной фразой: «Прогресс есть константные эгзибиции секлярных неоврантов в сублимации мнемосивогальных кублофаров тер-менбюста». (Эта «сугубо научная фраза» после первых четырёх слов заимствована далее из другого источника — воспоминаний хабаров­ских кадет, которые, в отличие от Бодиско, не забыли её окончания. — В.М.) За неправильный ответ старший мог «расцукать» того, при­казав ему приседать или вращаться на месте... Традиции никогда не вступали в конфликт с начальством. Кадетское воспитание на фоне этих традиций исходило от старших к младшим и было, по-своему, не менее значительным, чем влияние педагогов и офицеров-воспи­тателей... В моём кадетском прошлом огромную роль сыграли мои старшие товарищи - такие, как Серёжа Максимович, Коля Хартулари, Коля Казякин, Серёжа Миржинский, Шуша Лермонтов и другие...»

Старшие кадеты вспоминали, что разразившаяся война ещё рез­че разделила на два лагеря русскую эмиграцию. Но, что характер­но, девиз «Жизнь родине, честь — никому!» стал постепенно про­никать в среду более или менее благополучных россиян зарубежья, трансформируясь как бы в нечто общее: «Мы всей душой на стороне России!»

Нет, конечно, не все так говорили и думали. Если, к примеру, Иван Бунин стал автором раздражительной статьи-телеграммы в адрес Муссолини, то эта его позиция вызвала в некоторых русско­язычных газетах Европы брань и угрозы.

Подобные письма доходили и в далёкую Калифорнию к музы­канту и композитору Сергею Рахманинову: он решился на откры­тые публичные выступления, вырученные средства от которых пош­ли бы в пользу родной страны. Волны протеста от одного ещё только намерения Рахманинова, озвученного накануне, поднялись в эмиг­рантских кругах Америки и Канады. Но приходили и восторжен­ные письма со словами «честь», «достоинство», «обязанность»...

 Каждое известие, даже о самых малых успехах России на Восточ­ном фронте, вызывало прилив творческих сил и у другого «чужезем­ца» — Николая Рериха, проживающего с семьёй в Индии. Они хоро­шо знали друг друга ещё с самого начала ХХ-го века. Рахманинов с чувством глубокого удовлетворения прочитал в одной из американ­ских газет о встрече Рериха с Джавахарлалом Неру и его дочерью Индирой Ганди с целью создания в будущем Индо-русской культур­ной ассоциации... Ещё не было Сталинградской битвы, ещё многие за рубежом верили (а некоторые и ждали!) в победу гитлеровцев, а русский художник-философ обсуждал с борцами за свободу угнетён­ных народов судьбы нового мира.

Не стоит удивляться, что все они, эти люди, составившие уже в то время гордость и славу России, люди большой духовной культу­ры и больших поступков, сумели (за редким исключением) реализо­вать себя и за рубежом. Больше того, многие идеи, возникшие ещё на родине, они сумели, спустя годы, осуществить на чужбине: все­возможные творческие школы, музыкальные, инженерные, строи­тельные центры, общества, фирмы, издательства, кафедры, инсти­туты... Помимо названных выше, необходимо, наверное, в этом кон­тексте просто озвучить имена Сергея Дягилева, Игоря Сикорского, Николая Бердяева, Николая Ильина, Игоря Стравинского, Фёдора Шаляпина и многих, многих других...

Опубликовано в

Литературно-общественный журнал "Голос Эпохи", выпуск 3, 2014 г.