Претерпевшие до конца (2 тома)

- «Слава России! (На жест салюта –

Скрежет, шипение злобы лютой).

Слово моё – не мольба к врагу,

Жизнь молодую не берегу,

Но и в смертельной моей судьбе

Миг, как фашист, отдаю борьбе!

Оргии? Пьянство? Подачки миссий?

Путь пресмыкательства, подлый, лисий?

Я возражаю вам, прокурор, –

Ваши слова – клевета и вздор:

Духом сильны мы, а не валютой!..

Слава России!» – и жест салюта.

«Годы отбора, десятилетье…

Горбится старость, но крепнут дети:

Тщательно жатву обмолотив,

Партией создан стальной актив,

И что б ни сделали вы со мной –

Кадры стоят за моей спиной!

Девушки наши и парни наши –

Не обезволенный день вчерашний,

Не обессиленных душ разброд:

Честный они, боевой народ!

Слышите гул их гремящих ног?..

Слава России!» – салют. Звонок.

«К делу!» – Шатнулся чекист дежурный.

Ропот по залу, как ветер бурный,

Гулко пронёсся… и – тишина.

Слово соратника Семена:

«К делу?.. Но дело мое – Россия:

Подвиг и гибель. А вы кто такие?

Много ли Русских я вижу лиц?

Если и есть – опускают ниц

Взоры свои, тяжело дыша:

Русская с Русским всегда душа!

Знаю: я буду застрелен вами,

Труп мой сгниет, не отпетый, в яме,

Но да взрывается динамит:

Лозунг «В Россию!» уже гремит,

И по кровавой моей стезе

Смена к победной спешит грозе.

Тайной великой, святой, огромной

Связана Партия с подъярёмной

Нищей страною… Страна жива,

Шепчет молитвенные слова

И проклинает в тиши ночей

Вас, негодяев и палачей!..»

Зала как будто разъята взрывом:

Женщины с криком бегут пугливым

К запертой двери… Со всех сторон:

«Вывести, вывести… выбросить вон!»

И – медным колоколом – толпе:

«СЛАВА РОССИИ И ВФП.!»

Ещё поднимаясь по лестнице, услышал генерал Тягаев восторженный ломающийся мальчишеский голос, декламирующий незнакомые вирши. Ступив в гостиную и поцеловав руки жены и свояченицы, он обратился к взволнованному Николаше, вытянувшемуся во фрунт при его появлении:

- Что это ты там такое читаешь, племянник?

- «Георгий Семена», поэма Николая Дозорова, - выдохнул мальчик.

- Под этим псевдонимом в «Нашем пути» пишет Несмелов, - пояснила Дунечка, протягивая Петру Сергеевичу газету. – Пальчевские прислали сегодня вместе с письмом…

- Они очень заботятся… о нашем просвещении, - вымолвил Тягаев, поправляя очки и открывая газету.

«Наш путь» был печатным органом Всероссийской Фашистской Партии. Эта организация была основана в конце двадцатых годов в стенах юридического факультета Харбина группой эмигрантов из числа студентов и преподавателей под руководством профессора Николая Никифорова. В Тридцать первом году на первом съезде Русских Фашистов председателем ЦИК партии стал сын убитого террористами жандармского полковника, капитан Добровольческой армии и идеолог русского фашизма Анастасий Восняцкий, а генеральным секретарем - Константин Владимирович Родзаевский. Личность последнего представлялась Петру Сергеевичу весьма тёмной. Сын благовещенского нотариуса, комсомолец, внезапно бежавший в Маньчжурию в 1925 году, он окончил юридический факультет в Харбине и, ещё будучи студентом, занял заметное положение в формирующемся национальном движении, благодаря своему магнетическому влиянию на людей и исключительным ораторским способностям. В 1926 году к нему с разрешения советских властей приехала мать и умоляла вернуться домой, но Родзаевский остался непреклонен. Через два года отец и брат Родзаевского также бежали в Харбин. Мать и сёстры после этого были арестованы ГПУ.

Фашистская партия быстро обрела символику, гимн, дочерние организации - Российское Женское Фашистское Движение, Союз Юных Фашистов - Авангард, Союз Юных Фашисток - Авангард, Союз Фашистских Крошек… Была налажена активная издательская деятельность. Среди вышедших книг особенно примечательны были «Азбука фашизма» под редакцией Родзаевского и «Первый русский фашист Петр Аркадьевич Столыпин» Горячкина, писавшего, что Столыпин был «даже гениальнее современного Бенито Муссолини». После этого в Харбине русскими фашистами была создана «Столыпинская академия».

Генералу Тягаеву не по душе была ни сама Фашистская партия, ни её экзальтированный лидер с тёмным прошлым. Вот, только как бы донести свою настороженность до восторженного мальчишки, бредившего «идеалами» ВФП? Чрезмерной резкостью можно достичь лишь обратных результатов. К тому же что взять с мальчишки тринадцати лет, если эти «идеалы» вдохновляют бывших офицеров, профессоров, не говоря уже о поэтах – людях творческих и всегда отчасти инфантильных?

- Стихи хорошие, - сказал Пётр Сергеевич, - но прошу тебя, Николя, не увлекайся слишком всеми этими партиями и движениями.

- Почему, дядя? Чем вам не нравится ВФП?

- Начнём с того, - Тягаев нервно завертел в руке трубку, - что мне не нравятся любые партии. Я видел их в последние годы Империи, видел во время нашей Борьбы и видел здесь в эмиграции и могу тебе сказать с полной ответственностью: ничего, кроме зла, не принесла ни одна из них. Партия не может стремиться к истине, она воюет лишь за свою усечённую догму.

- И ВФП тоже зло? – спросил Николаша, явно не разделяя такого мнения.

- Если тебя интересует, чем мне не нравится эта организация, то я объясню, - генерал старательно подбирал как можно более доходчивые и взвешенные слова, стараясь не раздражаться. – Мне не нравятся позиционирующие себя русскими организации, которые всю свою структуру, начиная с названия, заимствуют у организаций не русских. Первый русский фашист Столыпин! Ну, почему бы г-ну Горячкину было, например, не отталкиваться от самого Столыпина? Почему мерилом стал Муссолини, который, между прочим, ликовал убийству нашего великого премьера не меньше, чем Ленин, а потому является нашим врагом? Фашизм, Николя, понятие, не имеющее никакого отношения к России. Хотите создавать партию – извольте, именуйте её хотя бы национальной. Нет, они, следуя нашему вековечному обезъянничанью, даже тут тащат инородное словцо с инородной сутью. А все эти ЦИКи? Генеральный секретарь? Все эти союзы юных фашистов и фашистских крошек? Сиречь комсомолы и пионерия? Это всё багаж, который бывший комсомолец Родзаевский прихватил из Триэссерии. Мне не нравится расстановка акцентов в этой партии. Дозоровская поэма, между прочим, их прекрасно раскрывает. Вот, позволь-ка, - Петр Сергеевич скользнул близоруким глазом по газетной полосе и, найдя нужный фрагмент, прочёл:

Родина, Партия, ты, жена, –

Нет уж соратника Семена…

Жизнь, уж земным ты меня не томи, –

Господи, душу мою прими!

Смерть, подойди с покрывалом чистым,

Был я фашист и умру фашистом…  

Родина и Партия с большой, заметь себе буквы, вот, что главное для сего соратника. Но ведь это очередной идол. Очередная подмена! Ни слова не слышим мы о Православии, без которого нет России, но – Партия! Партия! Идолом подменяется Истина. Спрашивается, для чего? Наконец, мне не нравится личность господина Родзаевского. Кто этот человек, чтобы быть вождём, каковым он сделался? Что он сделал в жизни? Какой опыт имеет? За ним нет ничего. Всё, что он умеет, артистично бросать красивые фразы. Таких артистов мы навидались за эти годы столько, что не приведи Господь! Это они, артисты, обратившие политику в подмостки для своих представлений, довели нас до нашего плачевного состояния. И ещё мне крайне не симпатичны люди, которые сбегают в безопасные края, бросив на растерзания ГПУ мать и сестёр. Этого довольно, племянник?

- Мне кажется, вы слишком категоричны, дядя, - Николаша насупился. – Их лозунг: «Бог, Нация, Труд», так что вы напрасно приписываете им отступление от Бога. К тому же, в конце концов, они борются против коммунистов! Борются за освобождение нашей Родины, готовя для этого силы!

- Если бы они добились победы, то учредили бы, пожалуй, тот же большевизм, но под другими символами. Они уже сейчас говорят и пишут лозунгами, нетерпимы к другим, опьянены своим идолом… Но послушай меня, Николя. Все их рассуждения о борьбе за освобождение России – это пустые заклинания. Вооружённая борьба за Россию окончилась четырнадцать лет назад. И если России суждено возродиться, то это будет итогом не новой гражданской войны, а постепенного изживания русским народом коммунизма, подобно тяжёлой болезни. Наша задача лишь помогать тому, если представится возможность, помогать очищению, возрождению русского самосознания, духа. Но ни в коем случае не оружием.

- А как же? – удивился Николаша. – Что же тогда нам остаётся? Сидеть и ждать, сложа руки?

- Нам, господин юнкер, остаётся самое сложное… - промолвил Тягаев. – Сохранить лампаду, которую когда-то зажгли в степях Дона… Сохранить нашу веру, нашу Церковь, нашу культуру и традиции, наш язык, нашу память. Чтобы, когда появятся бреши в советской крепости, подать всё это алчущим. Наша задача сохранить духовную Россию в изгнании, в самих себе, в наших потомках, чтобы, если Богу угодно, однажды возвратить её в Россию материальную. Понимаю, что это не столь будоражит воображение, как грёзы вэфэповсских поэтов о том, как мы грозной силой вернёмся на Русь и перебьём всех комиссаров, но, однако же, обещай мне прислушаться к моим словам.

- Слушаюсь, господин генерал, - не очень-то довольно отозвался Николаша. – Разрешите удалиться? Меня ждут у Налимовых.

- Разрешаю, - кивнул Тягаев.

Никогда не имевший сыновей, он глубоко привязался к племяннику, в котором не без гордости видел белую офицерскую косточку, какой с детских лет отличался сам. Пётр Сергеевич сам обучил Николашу верховой езде, владению саблей и пистолетом. В кадетский корпус имени Великого Князя Константина, располагавшийся в Белой Церкви, он отдал мальчика уже готовым воином. Николаша всецело оправдывал его надежды, став одним из первых учеников, каковым когда-то был и сам Тягаев. Генерал время от времени навещал племянника и даже несколько раз выступал перед воспитанниками корпуса. С его директором Борисом Викторовичем Адамовичем, генералом и педагогом, не чуждым литературного дарования и приходившимся братом известному поэту, Пётр Сергеевич был в самых дружеских отношениях. Борис Викторович не раз предлагал Тягаеву заняться педагогической работой, поделиться своим боевым опытом с подрастающей сменой. Но Пётр Сергеевич отказывался. Зная свой чересчур вспыльчивый и раздражительный характер, он ясно понимал, что хорошим педагогом быть не сможет, ибо педагогика требует терпимости. Отдельные беседы по случаю – это ещё туда-сюда, но никак не постоянная работа.

Отдав честь дяде, Николаша зашагал к двери, насвистывая бодрый мотив, в котором обладавший тонким слухом Тягаев тотчас узнал гимн ВФП.

- «Крепче бей, наш Русский молот, / И рази, как Божий гром?» – живо обернулся генерал. – Вы бы лучше, господин юнкер, пели «Братья! Все в одно моленье / Души Русские сольём»[1].

Мальчик ушёл, а за ним с извиняющимся видом последовала и его мать. Пётр Сергеевич посмотрел на жену:

- Скажешь, что я опять был слишком резок?

- Не слишком, - мягко улыбнулась Дунечка. – Просто ты объяснял ему, как если бы он был взрослым. А он ещё ребёнок. И ему сложно понять твои рассуждения. В его годы думают сердцем, жаждут живого действия, а не рассуждений, жаждут подвига.

- И этой наивной жаждой пользуются прохвосты вроде Родзаевских. Этот адвокатишка хочет славы, хочет быть вождём, хочет обожания! Мне достаточно было однажды увидеть его, чтобы это понять. У этого человека больное честолюбие. И больная тяга к различным побрякушкам: символам, знакам отличия, значкам, ленточкам… Человек, никогда не воевавший, пытается компенсировать это подобным маскарадом. Настоящее дело делается в тишине и не потрясает мишурой, а, коли появляются подобные хлопушки с серпантином и конфетти, то наперёд можно безошибочно утверждать – ничего путного не будет. Мне, признаться, жаль, что Несмелов связался с ними. Хороший был поэт.

- Он и сейчас хороший поэт, - заметила Дунечка.

- Правда. Но многие стихи, написанные им под псевдонимом Дозоров, к поэзии отношения не имеют. Рифмованная агитация и более ничего. А уж славословие «Главе Партии»… - Тягаев махнул рукой. – Ладно, Бог с ними. У меня сегодня иная забота, хотя, боюсь, связанная с этой.

- Что случилось?

- Вечером к нам будет гость.

- Кто же?

- Смысловский. Он приехал в Новый Сад проведать семью и зачем-то хочет встретиться со мной.

- Как ты думаешь, зачем?

Тягаев закурил трубку и глубоко вздохнул:

- По-видимому, затем, чтобы предложить мне ещё один проект спасения России с участием нового германского вождя… Между прочим, ты заметила, Дунечка, как свободолюбивые народы во всём мире сделались падки на всевозможных «вождей»? Повсюду Партии, повсюду Вожди! Сталин, Муссолини, Гитлер… Истерические толпы, обожествление! Вот, видимо, чей пример подталкивает честолюбцев с психическими отклонениями во что бы то ни стало выбиться в вожди… Кишат эти вождики, играющие в политику, а потом кому-то придётся платить за их игрища.

В августе 1934 года в Европе произошло событие, которое определило её судьбу на ближайшее будущее. На исторических путях время от времени встречаются развилки, оказавшись на которых, ещё возможно изменить маршрут. По прошествии же оных чреда событий, расположенных Провидением на избранном пути, оказывается неизбежной. Август стал для Европы именно такой точкой невозврата. Второго числа скончался президент Германии Гинденбург, а две недели спустя по результатам плебисцита при поддержке 85% граждан президентство было упразднено, и полномочия главы государства были переданы Адольфу Гитлеру как «Фюреру и Рейхсканцлеру».

Странная психологическая особенность масс: они никогда не станут слушать разумные и взвешенные речи мудреца, но с восторгом пойдут за сумасшедшим или одарённым паяцем, умеющим громко и вдохновенно кричать то, что массам хочется слышать. Так русские в Семнадцатом пошли за визгливыми и бессовестными агитаторами. Так немцы пошли за Гитлером, давшим им надежду на реванш и возрождение растоптанной и униженной по итогам Первой Мировой Германии. Впрочем, Гитлер в отличие от большевиков обращался к патриотическим чувствам своих сограждан. Его государственное мышление и антикоммунистические взгляды принесли ему уважение среди многих эмигрантов. Правда, сам фюрер пока присматривался к ним и не спешил доверять. Более того, после его прихода к власти генерал фон Лампе, председатель берлинского отделения РОВС, был арестован на три месяца, а Иван Александрович Ильин – уволен из берлинского Русского научного института, ещё раньше лишившегося финансирования, и подвергнут преследованию гестапо.

Всё же фигура Гитлера и Муссолини обольщали многих – особенно, из числа молодёжи. Фашизм становился моден, и харбинская организация была лишь частью этого течения в русской эмиграции.

Генерала Тягаева тревожили нарастающие профашистские настроения, и от встречи со Смысловским он не ждал ничего хорошего. По совести, ему и вовсе не хотелось встречаться с Борисом Алексеевичем. Да и с другими – тоже… Вот уже который месяц он не получал вестей от дочери, вопреки здравому смыслу оставшейся в Триэссерии, и эта заноза, вогнанная в сердце, не давала покоя. А тут изволь принимать непрошенного гостя…

Борис Алексеевич происходил из мелкого дворянского рода, его отец и четверо дядьев были артиллерийскими офицерами. Ещё живя в Москве, а затем приезжая навестить мать, Тягаев несколько раз бывал в большой и дружной семье Смысловских. Наиболее тесные отношения связывали его с Павлом Константиновичем – преподавателем Александровского училища. Он оказался единственным из братьев, кто после революции не пошёл на службу в РККА. Остальные служили в ней в разном качестве, хотя это не спасло их. Тягаеву было известно, что и Евгений Константинович и Алексей Константинович, отец Бориса, всю Великую войну проведший в плену, попав в окружение вместе с Самсоновым, были арестованы и погибли в заключении или ссылке.

Борис Смысловский, которого Тягаев помнил ещё мальчиком, попал на фронт в восемнадцать лет, сразу по выпуске из Михайловского артиллерийского училища. В 1918 году он вступил в Добровольческую армию. В марте 1920 года его часть была интернирована в Польшу, откуда капитан Смысловский перебрался в Берлин. В эмиграции Тягаев встречал его лишь один или два раза: Борис Алексеевич принимал деятельное участие в работе польского отделения РОВС.

Теперь перед Петром Сергеевичем предстал уже не юноша, а возмужавший, слегка погрузневший тридцатисемилетний офицер (штатский костюм не мог скрыть военной выправки) с очень волевым, даже жёстким лицом, которое портили чересчур маленькие, глубоко посаженные, цепкие и колючие глаза.

- Должно быть вы удивлены моему неожиданному визиту, Пётр Сергеевич? – осведомился Борис Алексеевич, сделав глоток предложенного хозяином коньяка.

- Отчасти. Впрочем, догадываюсь, что это не визит вежливости, - ответил Тягаев.

- Вы правы. Я не буду ходить вокруг да около. Я знаю, что при покойном Врангеле вы занимались контрразведкой, и небезуспешно.

- Если бы я занимался ею успешно, барон был бы жив, - хмуро ответил генерал.

- У любых возможностей есть пределы, - пожал плечами Смысловский. – Вам вероятно неизвестно, чем в данный момент занимаюсь я.

Пётр Сергеевич тонко улыбнулся:

- Борис Алексеевич, вы только что сделали комплимент моей работе. Она не дала мне вовремя сведений необходимых, но сведений, без которых я легко мог бы обойтись, я получил предостаточно. Насколько мне известно, покойный Каульбарс дал вам рекомендацию в германский абвер, и с его же подачи вы поступили на высшие военные курсы в Кенигсберге, под нишей которых скрывается германская академия генштаба… Вы ведь закончили её, я не ошибаюсь?

- Два года назад, - кивнул Смысловский. – Отдаю должное вашей информированности.

- Как я понимаю, ко мне вы приехали не как один из руководителей польского РОВСа, а как представитель абвера?

- И тут вы не ошиблись.

- И что же угодно от меня абверу?

- Вы сами, - ответил Борис Алексеевич. – С вашим опытом, вашим влиянием, вашей информированностью, наконец.

- Видите ли, господин капитан, мне скоро шестьдесят. Всю свою жизнь я посвятил службе моему Отечеству. И уж во всяком случае не для того, чтобы, подойдя к этому почтенному рубежу, идти на службу отечеству чужому, искони враждебному моему.

- Вы неверно понимаете суть дела. Как раз служение Отечеству и требует от нас сегодня пойти на временный союз с Германией. Это единственная сила, которая может сокрушить большевизм! Да, кайзеровская Германия некогда была нашим противником. И то в силу нашей общей исторической близорукости! Немцы благородная нация в отличие от наших «союзников». Эти последние уничтожили обе наши Империи, и теперь настало время реванша.

Пётр Сергеевич с грустью слушал своего гостя, предугадывая долгий, нервирующий и совершенно бесполезный разговор.

- О чём вы говорите, Борис Алексеевич? Разве немцы отказались от «движения на восток», от завоевания Украины, Польши и Прибалтики? Разве новый поход на Россию они готовят с целью освободить её от ига и передать нам? Вы же умный человек. Откуда эти иллюзии? Цель Германии не в том, чтобы «освободить мир от коммунистов», а в том, чтобы обезлюдить важнейшие области России и заселить их немцами. План этот поэтапно реализуется ещё со времён Великой войны. Сперва разорить и ослабить Россию войной и революцией, затем истребить русскую национальную интеллигенцию руками большевиков (древний германский прием «обезглавления» народа, примененный с успехом к саксам, чехам и западным славянам); далее истребить по возможности русское население в захватываемых областях, заселить и германизировать их и расчленить остальную Россию, обеспечив повсюду марионеточные германофильские правительства.[2]

- Помилуйте, Германия сама понесла тяжелейшие потери по ходу реализации этого «плана»! Или вы полагаете, что её бедственное положение последних лет – тоже часть «плана»?

- Я не полагаю, Борис Алексеевич, а знаю точно. Исторически сложилось так, что Германия - главный национальный враг России. На сегодня – после большевизма, разумеется. Инстинктивная мечта нескольких германских поколений - двинуться на Восток и превратить Россию, по немецкому выражению, в «историческую кучу навоза». Сильная Германия есть русская национальная опасность.

- О какой русской национальной опасности вы говорите? России сегодня не существует! А есть Совдеп, оккупировавший нашу с вами Родину. Если Германия кому-то угрожает, то Совдепу! И это можно только приветствовать. Потому что если Совдеп будет уничтожен…

- То на его месте возникнет Рейх, в котором русским не будет места так же, как и в Совдепе.

- На его месте возникнет русское национальное правительство!

- Германия не допустит этого никогда.

- Если руками Рейха удастся свернуть шею Совдепу, то и с Рейхом мы при надобности сладим.

- Когда армия Рейха двинется на Совдеп, то на чью долю выпадут наибольшие страдания и потери? На долю кремлёвских негодяев? Нет. На долю того самого русского народа, об освобождении которого вы грезите. Какой бы флаг не болтался теперь над Россией, это всё равно русская земля, на которую недолжно, подобно Курбскому, вторгаться под вражескими знамёнами. К тому же, Борис Алексеевич, неужели вы думаете, что одного дьявола можно побороть руками другого, что с помощью дьявола можно достичь благой цели?

- А вы уже записали Гитлера в дьяволы? – усмехнулся Смысловский.

- Дело не в Гитлере и не в любой другой личности. А в самой идеологии фашизма.

- И что же такого дьявольского вы в ней видите? Это единственная идеология, стоящая на охране традиций, противостоящая разнузданности левых.

- Вы правы. Фашизм - явление сложное и противоречивое. В качестве реакции на большевизм он был неизбежен и необходим, как противовес, объединяющий охранительные силы. Фашизм, безусловно, прав, когда ищет справедливых социально-политических реформ и когда исходит из здорового национально-патриотического чувства, без которого ни один народ не может ни утвердить своего существования, ни создать свою культуру. Но одновременно он совершает большое количество серьёзнейших и роковых ошибок. Это безрелигиозность и враждебное отношение к христианству и к религиям вообще. Это создание правого тоталитаризма как постоянного и якобы «идеального» строя и установление партийной монополии и вырастающей из нее коррупции и деморализации. Это уход в воинственный шовинизм и впадение в идолопоклоннический цезаризм. Фактически мы имеем на выходе тот же антихристианский, богоборческий большевизм – только с иной идеологией. Сим ли победиши? Политический режим, нападающий на церковь и религию, вносит раскол в души своих граждан, подрывает в них самые глубокие корни правосознания и начинает сам претендовать на религиозное значение, что безумно. «Цезаризм» есть прямая противоположность монархизма. Цезаризм безбожен, безответственен и деспотичен. Он презирает свободу, право, законность, правосудие и личные права людей. Он демагогичен, террористичен и горделив. Им движет жаждда лести, «славы» и поклонения, в народе он видит чернь и разжигает ее страсти. Наконец, он аморален, воинствен и жесток. И всем этим вместе взятым он компрометирует начало авторитарности и единовластия, ибо правление его преследует цели не государственные, и не национальные, а личные. Не менее безумно впадать в политическую «манию величия», презирать другие расы и национальности, приступать к их завоеванию и искоренению. Чувство собственного достоинства совсем не есть высокомерная гордыня. Патриотизм совсем не зовет к завоеванию вселенной, а освободить свой народ совсем не значит покорить или искоренить всех соседей. Поднять всех против своего народа, значит погубить его. Также и установление партийной монополии никогда и нигде не приведет к добру: лучшие люди отойдут в сторону, худшие повалят в партию валом, ибо лучшие мыслят самостоятельно и свободно, а худшие готовы приспособиться ко всему, чтобы только сделать карьеру. Поэтому монопольная партия живет самообманом: начиная «качественный отбор», она требует «партийного единомыслия», а делая его условием для политической правоспособности и дееспособности, она зовет людей к бессмыслию и лицемерию. Тем самым она открывает настежь двери всевозможным болванам, лицемерам, проходимцам и карьеристам, качественный уровень партии срывается, и к власти проходят симулянты, взяточники, хищники, спекулянты, террористы, льстецы и предатели. Если нашим «русским фашистам» удастся водвориться в России (чего не дай Бог), то они скомпрометируют все государственные и здоровые идеи и провалятся с позором.

- Многие наши соратники считают иначе, - заметил Смысловский. – Я имел немало встреч, и они подтверждают это. Многие готовы вновь взяться за оружие, если начнётся война. Кстати, и генерал фон Лампе не исключает возможности сотрудничества с Германией. Равно как и генерал Миллер. Я уже не говорю о казачестве. Недостатки, которые вы перечислили, имеют место, но ведь мы не говорим о том, чтобы присягать на верность Гитлеру. Мы говорим лишь о сотрудничестве, об использовании чужой силы в наших целях.

- Боюсь, что выйдет наоборот: чужая сила использует вас в своих целях. Барон Врангель говорил, что не огнём и мечом, не террором мы должны теперь донести свои идеалы до русского народа. Наша брань должна быть духовной и идейной. А, придя на Родину, вместе с захватчиками мы лишь скомпрометируем нашу Белую Борьбу. Я понимаю тех, кто желает продолжить сражение, кто готов прибегнуть к любым средствам, чтобы смести ненавистное иго. В иные минуты я и сам близок к такому настроению. Но мы не имеем права поддаваться чувствам и иллюзиям, не имеем права на близорукость – слишком высока ставка. Мы обязаны сохранять совершенно трезвый взгляд на происходящее. Отнюдь не всегда враг моего врага является моим другом. Он может быть и беспощадным врагом. А когда два врага нашей родины начинают борьбу друг с другом, то нам следует расценивать эту борьбу с единственной точки зрения: с точки зрения прямого интереса нашей родины и экономии ее сил. В таких случаях показуется нейтралитет.

- Но ведь если большевики вдруг одержат победу, то наша Родина останется под их игом на долгие годы. Больше того, это иго может распространиться и на Европу, давшую нам прибежище. Лично я считаю своим долгом сделать всё, чтобы этого не произошло. И мне жаль, что мы не достигли с вами понимания.

- Чьё иго победит – это, Борис Алексеевич, судьбы Божии. Я много воевал на своём веку и вынес из этих сражений одно твёрдое убеждение: меч нужно обнажать лишь тогда, когда ты уверен в правде того дела, которое собираешься защищать.

- Что ж, именно так я и собираюсь поступить, - ответил Смысловский, поднимаясь: - Честь имею, господин генерал!

Когда он ушёл, Пётр Сергеевич прошёл в спальню и негромко сказал жене:

- Вероятно, нам следует подумать об отъезде из Сербии.

- Почему? – спросила Дунечка с тревогой.

- Потому что война между Германией и СССР неизбежна. Годом раньше, годом позже – но она будет. А в этом случае Сербия окажется между двух зол. И оба этих зла нас не пощадят.

- Значит, опять бежать… - вздохнула жена. Она уже разделась ко сну и сидела в лёгком, едва опоясанном халате перед зеркалом, расчёсывая золотистые волосы. Всё ещё такая молодая и прекрасная, всё ещё обожаемая своей публикой, и всё ещё неизменно нежная, как в те далёкие сибирские дни, соединившие их.

- Куда же мы поедем?

- Лучше за океан. Мексика, Аргентина, США, Канада… Лично я предпочёл бы Канаду: говорят, природа там напоминает Россию.

Дунечка отошла от зеркала, легла рядом с полусидевшим на постели, откинувшись на высоко поднятые подушки, генералом, заметила задумчиво:

- Канада так Канада. Вот, только где взять денег на переезд… На будущий год мне предложили большие гастроли по Европе. Я обещала подумать. Надо соглашаться – это турне хоть отчасти сможет покрыть расходы. Купим какой-нибудь маленький домик где-нибудь в глуши и будем жить… Ничего, проживём как-нибудь. Я надеюсь, хоть год-другой война ещё повременит выгонять нас?

- Год-два, полагаю, у нас есть, - ответил Тягаев, обнимая жену и снова терзаясь мыслью, что все хлопоты вновь падут на её хрупкие плечи, ибо старому генералу, лишившемуся в боях руки и глаза, найти работу практически невозможно.

- И то хорошо, - вздохнула Дунечка. – За это время мы непременно со всем справимся. Бог даст, и Николаша окончит обучение в корпусе. Жалко было бы срывать его с места раньше, а оставить – страшно.

- Да, страшно… - согласился Пётр Сергеевич, вспомнив насвистываемый племянником мотив. Не хватало ещё мальчишке между молотом и наковальней попасть…