Меню сайта
Категории раздела
| Антология Русской Мысли [533] |
| Собор [345] |
| Документы [12] |
| Русская Мысль. Современность [783] |
| Страницы истории [358] |
| Антология Русской Мысли [533] |
| Собор [345] |
| Документы [12] |
| Русская Мысль. Современность [783] |
| Страницы истории [358] |
Нам представляется, что окончательно концепция "охранительного социализма" оформилась уже в конце 1870-х гг. Это хорошо видно по леонтьевской публицистике 1880 г. в "Варшавском дневнике": "По нашему мнению, одним из главных призваний славянства должно быть <…> постепенное уничтожение в среде своей того свободного индивидуализма, которые губят все современные общества…"; "<…> социализм, понятый только с экономической стороны, может принять и охранительный характер <…>"; "<…> если бы общества человеческие и люди науки придумали такое устройство, при котором труд, хотя бы и несколько принудительный, был умереннее и обеспеченнее, а свобода подвижного капитала ограниченнее (как она и была прежде, при сословном строе всех обществ), то у разрушителей вырвано было бы из рук самое сильное их орудие в ближайшем будущем" (304). Но все это разбросано в виде намеков и полунамеков по разным статьям и не дает целостной картины. С началом царствования Александра III ""политический" Леонтьев очень ожил" (305) и стал высказывать свои экстравагантные мысли более развернуто. Скажем, в цикле статей "Письма о восточных делах" (1882-1883) он неоднократно касается темы "нового феодализма": "<…> если человечество еще не утратило способности организоваться, если оно еще не осуждено на медленное вымирание и самоуничтожение <…>, то для дальнейшего, более прочного, менее подвижного своего устройства оно вынуждено будет прийти к новым формам юридического неравенства, к новому и сознательному поколению хроническому, так сказать, деспотизму новых отношений. <…> назревает что-то новое, по мысли отходящему веку враждебное, хотя из него же органически истекшее"; в России "индивидуально-буржуазный дух так не серьезен, что не выдержал и 20 лет либерального режима" и следовательно, "если мир должен скоро отказаться от "буржуазной" цивилизации", то она окажется "ближе к новому идеалу"; "<…> дальнейшее развитие человечества <…> должно привести народы к новому горизонтальному расслоению и к новой вертикальной группировке общин, примиренных в высшем единстве безусловно монархической власти <…>" (306) Наиболее концентрировано идея "охранительного социализма" изложена в "Записке о необходимости новой большой газеты в С.-Петербурге"(1882), при жизни автора не публиковавшейся. Леонтьев здесь провозглашает, что "высший русский идеал" "должен быть <…> прогрессивно-охранительный", что русской мысли "нужно быть реакционно-двигающей, т.е. проповедовать движение вперед на некоторых пунктах исторической жизни, но не иначе как посредством сильной власти <…>". Главный "пункт", на котором планируется "движение вперед" – "экономические, хозяйственные реформы": "необходимо опередить в этом отношении изношенную духом Европу, стать во главе движения…из "последних стать первыми" в мире!" Далее конкретизируется, что "путь, на котором мы должны опередить Европу" – это "рабочий вопрос": "Надо стоять на уровне событий, надо понять, что организация отношений между трудом и капиталом в том или другом виде есть историческая неизбежность и что мы должны не обманывать себя, отвращая лицо от опасности, а, взглянув ей прямо в глаза, не смущаясь, понять всю силу ее неотвратимости, в том случае, если мы сами не поспешим изменить радикально историческое русло народной жизни". Более того, "если социализм – не как нигилистический бунт и бред отрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ, имеет будущее, то в России создать и этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни семье, ни высшей цивилизации, – не может никто, кроме Монархического правительства" (307). Размышления о социализме – центральная тема неоконченного трактата "Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения" (начатого еще в 1872 г.). "Соединим ли мы <…> китайскую государственность с индийской религиозностью и, подчиняя им европейский социализм, сумеем ли мы постепенно образовать новые общественные прочные группы и расслоить общество на новые горизонтальные слои – или нет?" (308) – вопрошает Леонтьев. В работе "Владимир Соловьев против Данилевского" он высказывает надежду на то, что "Россия (или всеславянство) решит со временем наилучшим образом собственно экономический вопрос<…> Решение это может приобрести позднее и всемирное значение <…>". А в черновых материалах поясняет, что это "решение" "может быть <…> куплено <…> ценою порабощения лиц общинам сытым, богатым, сильным и внутренно (наподобие монастырей) весьма неравноправно устроенным" (309). В рукописи "Культурный идеал и племенная политика" Константин Николаевич называет "наделение крестьян землею и сохранение земельной общины" "мерой государственно-социалистической" и просит "не пугаться слова "жупела"". Там же излагаются и некоторые конкретные внутриполитические предложения мыслителя, в частности, по его мнению, необходимо "улучшить вещественное экономическое положение рабочего класса настолько, чтобы при неизбежном (к несчастию) дальнейшем практическом общении с Западом русский простолюдин видел бы ясно, что его государственные, сословные и общинные "цепи" гораздо удобнее для материальной жизни, чем свобода западного пролетариата" (310).
В 1880-е гг. Леонтьев часто обращается к теме "охранительного социализма" и в переписке (в 70-х гг. он этой темы там избегал). Наиболее раннее ее упоминание – видимо письмо к Н.Н. Страхову от 26 октября 1888 г.: "К сожалению, цензурные условия <…> не позволяют мне высказаться до конца. Сущность моего общего взгляда такова: либерализм есть революция; социализм – <…> создание будущего, "грядущее рабство" <…> Не мы ли ответим на этот вопрос?" (311) "<…> Либерализм есть, несомненно разрушение, а социализм может стать и созиданием", – пишет мыслитель К.А. Губастову 15 марта 1889 г. и тут же высказывает опасение, что работу о социализме ("Средний европеец…") из-за необычности ее идей "как бы не пришлось <…> за границей печатать" (312). "<…> Итак, да здравствует "грядущее рабство", если оно, разумно развитое Россией, ответит на очередные запросы истории и поставит нас, наконец, и умственно, духовно, культурно, а не политически только во главе человечества" (313) (О.А. Новиковой 30 мая 1889 г.). И незадолго до смерти Константин Николаевич не теряет надежды на "союз социализма ("грядущее рабство", по мнению либерала Спенсера) с русским Самодержавием и пламенной мистикой", "а иначе все будет либо кисель, либо анархия…" (314) (В.В. Розанову 13 июня 1891 г.). По эпистолярию Леонтьева видно, что он интересовался социалистической литературой, читал Л. Блана. М. Нордау, пытался изучать Ф. Лассаля и К.Маркса (Прудона и Кабе он "освоил" еще в 70-е г.). Характерен, однако, так сказать, вектор его интересов. "У Луи Блана, – сообщает он К.А. Губастову 5 июля 1889 г., – я искал специально только одной его мысли о том, что нужна крупная земельная собственность, но что она должна быть общинная, а не личная (значит неотчуждаемая, в роде земли монастырской)" (315). Теперь попытаемся, по возможности, обобщить изученный материал и дать более или менее систематическое изложение концепции "охранительного социализма", которое у самого автора все-таки отсутствует. Социализм, который неизбежно победит в скором времени на Западе, есть прямая антитеза либерализму, и, следовательно, явится не иначе как в виде "нового феодализма", а потому будет "новым созиданием". Чтобы не оказаться на периферии магистрального движения истории, Россия должна возглавить его, перехватив инициативу у коммунизма, говоря словами Ю. Эволы, "оседлать тигра". И она, благодаря свойствам русского народа, способна опередить в этом Европу. Отсекая разрушительные крайности социализма, нужно ввести его в "охранительное" русло, для чего во внутреннюю политику самодержавия следует инкорпорировать часть экономической программы "нового феодализма". Государство берет на себя функцию арбитра в отношениях "труда и капитала" и следит за материальной обеспеченностью рабочего класса, выбивая тем самым, козыри из рук революционеров. Для ликвидации "экономического индивидуализма" строго ограничивается частная собственность на землю. Последняя находится во владении либо крестьянских общин, либо крупных помещичьих хозяйств, но и там, и там – она неотчуждаема. Важнейшими элементами "социалистической монархии" являются и новый сословный строй, и сильная, неограниченная центральная власть. И крестьянство, и дворянство организовываются в замкнутые корпорации с иерархическим управлением. Вероятно, по этому же образцу предполагалось объединить и рабочий класс, и другие группы населения империи. Неравенство определяет как отношения между сословиями, так и внутри их. Общество должно быть проникнуто строгим религиозным духом, который воспитывает в нем независимая от светской власти (но союзная с ней) Церковь. Итак: неограниченная монархия; служилая аристократия, обладающая широкими привилегиями; сословно-корпоративный строй; неотчуждаемая от владельцев земля; государственное вмешательство в хозяйственную жизнь для обеспечения относительной социальной справедливости – вот в общих чертах "социалистическая монархия" Леонтьева, его общественно-экономический и общественно-политический идеал. Мыслитель увидел в "реальном социализме" соответствие своему иерархически-авторитарному традиционализму и попытался совместить их. К социалистической теории леонтьевские построения, конечно, не имеют никакого отношения (они более напоминают идеологию итальянского фашизма), но практику "реального социализма" Константин Николаевич предсказал довольно точно. Любопытно еще отметить несомненное родство самой логики мышления Леонтьева и его старших современников – П.Я. Чаадаева и А.И. Герцена. Как и они, автор "Среднего европейца…" уверен, что Россия опередит Европу в осуществлении ее же собственных передовых идей, поскольку более им адекватна, нежели "загнивающий" "романо-германский мир". Особенно очевидно сходство с Герценым, который также был уверен в социалистическом будущем России, но чей социализм при этом являл собой абсолютную противоположность леонтьевскому. Вспомним также, что и у славянофилов имелись социалистические тенденции, но как мало они похожи на идею "социалистической монархии"! Подводя итог разговору об особенностях традиционализма К.Н. Леонтьева, нужно прежде всего отметить, что перед нами безусловно традиционализм творческий, но принципиально отличающийся от традиционализма славянофилов. Славянофилы были выразителями демократического варианта этой идеологии, Леонтьев – иерархически (аристократически) – авторитарного. Почти все элементы обоих вариантов одинаковы, но трактуются совершенно по-разному. Но, ведь и в любой другой идеологии разница между направлениями внутри нее чрезвычайно велика, достаточно вспомнить борьбу различных течений внутри социалистического лагеря: Бакунин и Маркс, Маркс и Лассаль, "лавристы" и "ткачевисты", большевики и меньшевики и т.д. Не менее пеструю картину представляет и либерализм. Общность цели не исключает разницы представлений о ней и о путях к ее достижению. Мировоззрение Леонтьева, несомненно, более оригинально, чем взгляды поздних славянофилов-эпигонов, но он не сумел выразить его в виде четкой, ясной и разработанной доктрины, подобной славянофильской. Можно даже сказать, что Константина Николаевича погубила собственная оригинальность. Сам способ изложения им своих идей – несистематический, порой полухудожественный, иногда эпатажно-парадоксальный – не способствовал их однозначному толкованию, отсюда и возникло мнение С.Ф. Шарапова и А.А. Киреева об отсутствии у мыслителя положительной программы. Как мы показали, последняя все же имелась, но ее приходится реконструировать. Верную характеристику леонтьевскому стилю мышления дал в свое время о. Иосиф Фудель: "К. Леонтьев не принадлежит к числу тех писателей, которые легко усваиваются. Он не публицист в прямом смысле этого слова, ни тем менее философ; напрасно мы стали бы искать в его сочинениях какой-либо системы, облегчающей понимание, или точно выраженных посылок, объясняющих неожиданный вывод. К. Леонтьев есть прежде всего художник мысли, как он сам часто любил называть себя. Он мыслит образами, и яркие картины, которые могли бы служить хорошей иллюстрацией доказанной мысли, очень часто заменяют ему всякие логические доказательства. В этом и сила, и слабость К. Леонтьева; сила – потому что художественное чутье вводит его на ту высоту познания, которая недоступна логическому анализу; слабость же заключается в том, что эта особенность К. Леонтьева мешает правильному пониманию его мыслей. Для того, чтобы уяснить себе точку зрения этого "художника мысли" и увидеть в его писаниях не одно только собрание парадоксов, а глубокое и цельное мировоззрение, необходимо, изучив все написанное К.Леонтьевым, перевести на логический язык его художественную мозаику и сложить в своем уме все это в некоторую систему. Но такая работа мысли, конечно, не по плечу не только среднему читателю, но и среднему критику <…>" (316). Добавим, однако, от себя, что при подобной операции от Леонтьева останется лишь скелет его мысли, а не ее плоть. С тем же успехом можно пересказывать прозой стихи Тютчева или излагать в силлогизмах смысл "Братьев Карамазовых". Вполне адекватное понимание леонтьевских идей возможно только в системе координат самого Константина Николаевича. (Кстати, и данная диссертация в этом смысле не может претендовать на некую бесспорную познавательную полноту). Понятно, что такая манера изложения социально-политических проектов не может способствовать их практическому успеху. Сам Леонтьев был уверен в синтетическом характере своего мировоззрения: "<…> во мне <…> примирены славянофилы, Данилевский с Катковым и Герценым и даже отчасти с Соловьевым" (317). М.Б. Смолин считает, что в его творчестве началось объединение "разных консервативных течений русской мысли – традиции славянофильской и карамзинско-катковской" (т.е. в нашей терминологии – творческого и консервативного традиционализма), что "в нем причудливо совмещались славянофильство в области культуры и карамзинско-катковское отношение к государству" (318). Последнее утверждение абсолютно справедливо, но следует заметить, что именно "причудливость" данного "совмещения" предопределило его неудачу. Для синтеза нужно сглаживать углы и противоречия, чего Леонтьев не умел делать органически, напротив, он их обострял, в этом- главный нерв его философии. Синтез ему не удался и не мог удастся, ибо он мыслил антиномиями, не находившими у него примирения. Леонтьев интересен прежде всего поставленными им вопросами, а не ответами на них. Но именно потому он и оказал такое огромное и разнообразное влияние на русскую мысль начала XX в., которое испытали на себе и отдельные философы (Розанов, Флоренский, Бердяев и др.), и целые направления: евразийцы, сменовеховцы, младороссы. По мнению П.Б.Струве, "Леонтьев – самый острый ум, рожденный русской культурой в XIX веке" (319). Попытки создания некой "леонтьевской школы" в традиционалистской публицистике предпринимались молодыми друзьями Константина Николаевича (Фудель, Александров, Розанов, Тихомиров и др.) в 1890-е гг. Так, Розанов писал Александрову в 1892 г.: "<…> сплотиться нам нужно, бывшим друзьям его (Леонтьева. – С.С.), сообщникам по убеждению, раскиданным здесь и там <…>". В другом письме тому же адресату Василий Васильевич, узнав, что тот сделался издателем журнала "Русское обозрение", радуется: можно теперь "многое сделать <…> между прочим и в память Леонтьева, для развития его идей" (320). В РО действительно было напечатано много материалов о мыслителе: его письма к разным лицам, статьи о нем Тихомирова, Фуделя и др. Но назвать этот журнал "леонтьевским" все же нельзя – в нем участвовали представители практически всех направлений традиционализма: от Победоносцева и Грингмута до Шарапова и Н. Аксакова. Сам Александров на страницах журнала как публицист не выступал и очертить его взгляды довольно сложно. Фудель, хотя и популяризировал идеи своего наставника, но по свидетельству сына, "до конца жизни оставался больше "ранним славянофилом", чем "леонтьевцем"" (321). Тихомиров, критически переосмыслив леонтьевское наследие, создал свой вариант творческого традиционализма. Некоторые взгляды старшего друга вызвали отталкивание у Розанова, писавшего Александрову: "Леонтьев – велик, но он требует поправки <…> Эстетика его жестоковыйна, а предпочтение Алкивиада Акакию Акакиевичу <…> вызвало бы протест во всем христианском мире, и больше всего – в Апостолах (которые <…> ближе были к Акакию Акакиевичу, чем к Алкивиаду). Если Вы вспомните "повести Белкина" Пушкина и также "смирного типа" у Ап.Григорьева, восстающего против "хищного типа" <…> – Вы поймете мотивы, меня заставившие пересмотреть весь вопрос о Леонтьеве" (322). Константин Николаевич остался "вечным спутником" Василия Васильевича, но последний сам был слишком своеобразным мыслителем, чтобы сделаться чьим-то учеником-продолжателем. Голос автора "Византизма и славянства" слышался со страниц газеты "Русское слово", издававшейся тем же Александровым. Так, например, она следующим образом отреагировала на выход в свет первого номера шараповского "Русского труда": "Приветствуя нового собрата и желая ему успеха, мы не можем не заметить одного. Судя по статьям первого N, газета стремится быть продолжателем славянофильских изданий И.С. Аксакова. Стремление похвальное – но принести существенную пользу оно может только тогда, когда будут раскрыты глаза на все ошибки и недочеты славянофильского движения. Надо взять из него все хорошее, что оно в себе, бесспорно, заключало. Повторять же его ошибки было бы в настоящее время даже странно" (323). А вот характерное высказывание одного из основных авторов газеты А.А. Шевелева (псевдоним – А. Скопинский): "<…> мы должны все заботиться об одном: о сохранении наших идеалов в той чистоте, в какой мы их восприняли из Византии, и затем о возможно-широком и вполне самостоятельном развитии наших культурных начал, чтобы период нашего "цветущего усложнения" <…> не оказался пустоцветом" (324). Но в целом, "леонтьевской школы" в традиционализме так и не сложилось. ПРИМЕЧАНИЯ 245 Бердяев Н.А. Константин Леонтьев.- С. 30. 246 См. об этом, напр.: Адрианов Б. Иерархия – вечный закон человеческой жизни // К.Леонтьев, наш современник.- СПб., 1993; Булычев Ю. Вольнолюбивый певец деспотизма // Там же; Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности.- М., 1999.- С. 79-96. 247 ВРС. – С. 552, 511, 438. 248 Там же. – С. 440, 548. 249 ИП.- С. 362, 444. 250 ВРС.- С. 414. 251 Там же. – С. 682. 252 См.: Карцов А.С. Правовая идеология русского консерватизма. – М., 1999.- С. 16. 253 ВРС.- С. 514, 474, 221. 254 Там же. – С. 693. 255 См.: там же. – С. 549, 763. 256 Там же. – С. 391, 687, 623, 729. 257 Там же. – С. 623, 421, 420. 258 Там же. – С. 129, 418. 259 ИП. – С. 383-384. 260 РГАЛИ. Ф. 290. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 11. 261 ВРС. – С. 100, 102, 105. 262 Там же. – С. 394. 263 ИП. – С. 384. 264 Pro et contra.- С. 449-450; Записки. – С. 366. 265 ВРС.- С. 393. 266 Лиливяли Н.В. Указ. соч. – С. 158. 267 См.: Абрамов А.И. Указ. соч. – С. 59; Карцов А.С. Указ. соч. – С. 190. 268 ВРС.- С. 483. 269 Там же. – С. 356. 270 Там же. – С. 289, 356, 342. 271 Там же. – С. 490, 370. 272 Там же. – С. 418. 273 Там же. – С. 208, 699. 274 ИП. – С. 330 275 РГАЛИ. Ф.290. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 67 об. 276 Тихомиров Л.А. Славянофилы и западники в современных отголосках // РО.- 1892. – N 10. – С. 917. 277 Воронин И.А. Константин Леонтьев: реакция, революция, социализм (к постановке проблемы) // Научные труды МПГУ. Сер.: соц.- ист. науки. – М., 2000. – С. 80. 278 Долгов К.М. Восхождение на Афон. Жизнь и миросозерцание Константина Леонтьева. – М., 1997. – С. 279. 279 Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. – С. 151. 280 Сивак А.Ф. Указ. соч. – С. 54. 281 Воронин И.А. Указ. соч. – С.77. 282 ВРС. – С. 384. 283 Там же. – С. 140-141, 618. 284 Там же. – С. 636. 285 Там же.- С. 423-424. 286 ИП. – С. 473. 287 ВРС. – С. 273-274. 288 Там же. – С. 424. 289 Там же. – С. 695. 290 Там же. – С. 431. 291 Там же. – С. 281. 292 Записки. – С. 362. 293 ВРС. – С. 392. 294 Записки. – С. 386-387. 295 Там же. – С. 392. 296 ВРС. – С. 15. 297 См. об этом: Струве П.Б. Мысли Мишле о русском коммунизме и в чем была их ошибка? // Политическая история русской эмиграции. Материалы и документы. – М., 1999. – С. 101. 298 ВРС. – С. 253-254. 299 Там же. – С. 728. 300 Там же. – С. 23, 28. 301 Там же. – С. 318. 302 Там же. – С. 616. 303 ИП. – С. 502. 304 ВРС. – С. 266, 289, 308. 305 Иваск Ю.П. Указ. соч. – С. 509. 306 ВРС.- С. 354-355, 368, 378-379. 307 Там же. – С. 391-393, 395. 308 Там же. – С. 418. 309 Там же. – С. 483, 729. 310 Там же. – С. 611, 624. 311 ИП. – С. 407. 312 Там же. – С. 437, 439. 313 Литературная учеба. – 1996. – Кн. 3. – С. 146. 314 Письма к Розанову.- С. 77. 315 РО. – 1897. – N 5.- С. 404. 316 Свящ. И.Фудель. Указ. соч. – С. 160-161. 317 ИП. – С. 385. 318 Смолин Михаил. От Бога все его труды // Тихомиров Л.А. Тени прошлого. – М., 2000. – С. 11. 319 Pro et contra. – Кн. 2. – С. 181. 320 РГАЛИ. Ф. 2. Оп. 2. Ед. хр. 15. Л. 7,10. 321 Фудель Сергей. Воспоминания // Новый мир. – 1991. – N 3.- С. 194. 322 РГАЛИ. Ф. 2. Оп. 2. Ед. хр. 15. Л. 53-53 об. 323 Русское слово. – 1897. – N 21, 22 января. – С. 3. 324 Там же. -1896. – N 39, 10 февраля. – С. 1. http://www.portal-slovo.ru/ | |
|
| |
| Просмотров: 591 | |