Меню сайта
Категории раздела
| Страницы русской прозы [140] |
| Современная проза [72] |
| Страницы русской прозы [140] |
| Современная проза [72] |
Очнулся он от резкого свистка тепловоза. К вокзалу подходил очередной поезд на юг. Ворохнулся было, чтобы пройтись по вагонам с фуражкой. На море пассажиры едут с деньгами, на милостыню не сильно скупятся. Раздумал. Не было желания суетиться, заискивающе заглядывать в чужие глаза. Воспоминание о дочери занозой сидело в душе. Стоило пошевелиться, как возникала острая боль. Что теперь будет? Неужто она отреклась от хоть и свалявшегося, но все же отца? Или не пожелала в этих обстоятельствах узнавать принародно? Или богатый бомжа не разумеет? Тут уже не до родственных чувств, не до голоса крови… Он предчувствовал: добром встреча не кончится. Глубоко вздохнув, выгреб из фуражки набежавшие деньги. Пересчитал. Набралось даже больше, чем было нужно. Радостно хмыкнув, он вскочил и затопотал вниз по ступенькам. Когда подбежал к «своему» киоску, продавщица Светка, молоденькая девушка без особого царя в голове, брезгливо поморщилась.
- Что, Светка – не моя конфетка, морщишься? Вонюч и грязен? Оглянись вокруг. Таких, как я, миллионы. Даже если снаружи чисты и красиво разодеты, в душе они также вонючи и грязны в помыслах. А почему? Потому как слабы духом… И жадны. Вот ты – грамотная, в киоске сидишь. Объясни мне неучу, зачем тебе сороконожкой быть? Зачем двадцать пар туфель иметь? Что ты с ними будешь делать?
Светка презрительно повела плечами, закатила насурмленные глазки, мол, что тут объяснять бестолковому, ответила:
- На приемы ходить – раз, вечера и балы – три, за город и на пляж – пять, на работу и в кинотеатр – семь, ресторан – восемь. Под каждое платье – свои туфли. Ой, да что тебе объяснять? Сидишь в своих кирзухах, ну и сиди. Провонялся весь, как пес шелудивый. Небось, вшивый. А я вот жить хочу красиво. Чтоб все было… как в рекламе…
- Ладно, Светка, окончим спор, будем жить дружно. Дай-ка мне бутылочку. Можешь не пересчитывать. Как в аптеке. У меня сегодня радостный день. Я, оказывается, уже года два как дед. Ясно тебе, пустая твоя голова?! Я – дед. А дед – это звучит гордо! У меня внучка – раскрасавица. Сейчас хлопну за ее здоровье, пойдет дым коромыслом… Нет, постой… постой. А ну, давай деньги обратно! Да не мелочью, тысячными давай… Да быстрее ты…
Он почти выхватил четыре купюры с мелочью из рук оторопевшей продавщицы и, круто развернувшись, широким шагом заспешил миом киосков в центральный универмаг.
Вадим долго простоял возле отдела детских игрушек, не отрывая взгляда от большой куклы Барби. Она была похожа на ангелочка: голубоглазая, светленькая, прозрачная, как чистый воздух, как райский замысел. Удивительно походила на внучку, которую он увидел перед собой сегодня утром.
Цифра на ценнике повергла его в уныние. Двести тысяч! Вадим вздохнул и, понурившись, поплелся обратно. Встречные прохожие старательно обходили его стороной, а порой шарахались по сторонам. Он этого не замечал. Привык, да и безрадостные мысли захватили. Уже на подходе к мосту он вдруг остановился, будто натолкнулся на препятствие. На мгновение замер, раздумывая, а затем, махнув рукой – была не была, - размашисто устремился к своему лежбищу.
До сумерек ему в фуражку накидали еще две тысячи с хвостиком. Вадим совсем приуныл. Купив два пирожка с мясом, на несколько минут задержался возле Светкиного киоска. Жевал пирожок и неотрывно смотрел на ряды разнопузых бутылок со всевозможным зельем. Они переливались, словно самородки: зеленые, рубиновые, синие, алмазные. Рука сама опустилась в карман, затеребила купюры. Увидевшая его Светка подстрекательски кивнула головой. Но он круто развернулся и быстро, почти убегая, зашагал в свою ночлежку – теплоцентраль в одном из подвалов близлежащих домов.
_______________________________
Наутро, едва только засветало, он уже был на рабочем месте. Вытянулся на боку, перегородив более половины ступеньки. Положив рядом фуражку, устремил безучастный взгляд в небесную пустоту. Даже притворившись, его невозможно было не заметить, невозможно пройти мимо.
Поток людей, спешащих на работу, натыкаясь на неожиданно возникшее препятствие, сбивался, замедлял свой ход. Многие руки начинали тянуться к кошелькам. Деньги бросали, словно проход покупали, миновав – облегченно вздыхали.
Дневной доход от проведенной уловки возрос втрое. В вечер, ласково складывая одну купюру к другой, Вадим улыбался. Его глаза впервые за последние месяцы светились нежностью, а черно-желтые от загара и грязи руки дрожали не с похмелья.
Он повторял номер с перегораживанием ступенек до тех пор, пока ежедневный навар не начал уменьшаться. Люди попривыкли к распластанному на ступеньках телу, к стеклянному взору, устремленному в пустоту. Порой просто перешагивали…
Тогда он извернулся на нечто новое. Обменял у знакомого вокзального бомжа свою фуфайку на длинный плащ. Купил бутылку пива. Сев на рабочее место, подогнул правую ногу под себя и накрыл ее полой плаща. Левую ногу, наоборот, напоказ вытянул на ступеньке. Выходило вполне правдиво: безногий инвалид просит о помощи. Вдобавок вылил все пиво возле себя. Оказалось еще правдивее: человек не в силах даже в туалет сходить, мочится под себя. Выражение лица стало умоляющим, из глаз порой срывались настоящие слезы.
Деньги потекли в фуражку с новой силой.
Как-то, когда он, жуя пирожок, единственную теперь пищу, которую съедал в день, - сдавал Светке очередные пригорошни монет и мелких купюр, она спросила:
- А ты что это, Кирзуха, богачом, что ли, решил заделаться? Не пьешь, не ешь, только деньги копишь… На тебя тоже нашла жадность? Смотри, накопишь на двадцать пар ботинок… Придется тебе костюмы под них покупать. Тогда точно пойдешь на большую дорогу людей раздевать.
Он, запрокинув голову, засмеялся легко и непринужденно. Чуть успокоившись, утирая глаза от выступивших слез, игриво предложил:
- Тебя бы я первую раздел…
Светка с отвращением передернула плечами:
- Фи! Ты посмотри на себя. Вонючка вонючкой. От тебя люди шарахаются. Тебя в дихлофосе купать надо. А все туда же: раздевать…
На ее обидные слова он и ухом не повел:
- Слышь, Светка, у тебя отец есть?
- Да такой же алкаш, как ты. Все никак не нажрется.
- А ты бы хотела от него избавиться? Ну, взять да выгнать из дома. Пусть поживет, как сможет.
- Выгнать?
Светкино личико вытянулось. Она посерьезнела, затеребила ворот грязно-белого халата:
- Иной раз, как напьется, так бы прибила, чтоб сам не мучился да нас с мамой не мучил. А потом… потом жалко его становится. Он, как проспится, сам себя виноватым чувствует. Всем по дому помогает. Как же его выгонять? Отец все-таки…
- Отец все-таки… - в глубокой задумчивости повторил он. – Права ты, Светка-конфетка, отец он и есть отец… Итак, мне осталось пятьдесят тысяч набрать. А потом… Спорим, за два дня наберу?
- Ну, ты загнул. Ты в последнее время больше пятнадцати в день не приносил. Да зачем тебе эти деньги? Что ты задумал?
- Что задумал? Может, я скоро стану чистым и выбритым…
Не дожидаясь Светкиного ответа, он поспешил на ночевку в свою теплуху.
Последние два дня он метался по лестнице моста как угорелый. Совал выбранной побогаче жертве фуражку под нос:
- Подайте на лечение. У меня внутри все болит…
Сопровождал жертву от середины лестницы вниз и вверх. И чем ближе подходил конец ступенькам, тем настойчивее становилась его просьба, тем сильнее он напирал, порой оттесняя жертвы к перилам. Даже интонация в голосе менялась, становясь все более жесткой, даже угрожающей. И люди, чтобы отвязаться от назойливого нищего, доставали купюры, порой крупные.
К концу второго дня ему не хватало примерно десяти тысяч. Как назло, над городом сгустились тучи. Скоро пошел дождь. Порывистый ветер устроил настоящую водяную круговерть. От наступающих сумерек и обложного дождя стало почти темно. Люди быстро рассосались по укромным местам. Лишь уже захваченные дождем прохожие торопливо пробегали по лестнице, не обращая никакого внимания на просьбы Вадима о помощи. Это его страшно озлило. Тем более он сам начал промокать. Длинный плащ спасал, но волосы намокли, капли дождя стекали по лицу и бороде за воротник. Наконец, вне себя от того, что все срывается, нахлобучив фуражку на голову, он собрался уходить.
В этот миг по лестнице стала спускаться дама под зонтиком с сумочкой в руке. Она была дородной, лет сорока пяти, в красивом кашемировом пальто, сапогах-саламандрах.
«Торгашка… Какая-нибудь завотделом в овощном магазине. Обворовывает нас, сука… Вошь пузатая», - сразу оценил он. Машинально повертел головой по сторонам, посмотрел вниз. Никого. Отвернувшись от дамы, небрежно привалился к перилам. Он еще не представлял, как поступит в следующий миг. Его бросило в жар. Как в игре считалке, он мысленно отсчитывал ступеньки: «Пятнадцать, четырнадцать… десять… пять… три… одна…».
Счет окончился, нужно было что-то делать. Он резко обернулся. Дама была в трех шагах. Подскочил и рванул сумочку из ее руки. Она от неожиданности отпрянула, споткнулась и завалилась на ступеньки. Он кубарем скатился вниз, вильнул в проулок под лестницу, выскочил на пустынный перрон. Лишь тогда вслед услышал слабый вскрик:
- Сумочка!
Но он на ходу уже шарил в ней. Нащупав кошелек, сунул его в карман, а сумочку бросил в урну.
В набитый людьми вокзал он забежал уже с пустыми руками. Стал быстро спускаться в подземку. По дороге, открыв кошелек, выгреб оттуда ворох пяти- и десятитысячных купюр. Сунул их в карман в общую кучу денег. Кошелек незаметно бросил в угол.
Из вокзала он вышел спокойным шагом. Несмотря на дождь, не спеша, побрел в свою теплуху. Там обсушится и согреется… Теперь все позади…
_______________________________
На следующее утро Вадим в только что купленных почти до пят пальто, фетровой шляпе, с коробкой, в которой красовалась кукла Барби, напряженно сидел на краю скамейки возле подъезда дочери. Ноги пришлось поджать под скамейку, чтобы не было видно старых кирзовых сапог. Впервые за последние месяцы он расчесал, сломав три расчески, волосы и бороду. Принял почти благообразный, как ему казалось, вид отдыхающего поутру заслуженного пенсионера.
Но проходящие мимо жильцы так, видимо, не считали, подозрительно косились на странного старика. Одна полускрюченная бабка с костылем вплотную подошла к нему и спросила:
- Ты, чей будешь?
- Царский, - сердито ответил он и отвернулся.
- Глядикось, какой выискался, - обиделась старуха. – Расселся тут на моей скамейке да еще хамничает. Сейчас кликну участкового, тот враз разберется.
Он вмиг онемел. Отнялись руки и ноги. Кукла показалась тяжеленным камнем. Старуха еще чуть помялась возле скамейки, но, видно решив не сидеть с таким поганцем, напоследок окинула его свирепым взглядом и ушла.
Как только она скрылась за углом дома, он привскочил с места. Бежать! Подальше и поскорее. Но желание покончить сегодня со всем разом победило. Он сел, тяжело дыша. Еще несколько минут побросал тревожные взгляды по сторонам. Уже готовый успокоиться и вновь погрузиться в томительное ожидание, он услышал донесшийся из подъезда детский смех. Вновь вскочил, почти бегом поспешил прочь. Мешали полы длинного пальто, он подхватил их руками, свернул в соседний подъезд. Замер там, хватая воздух ртом. Потом чертыхнулся, обругал себя последними словами. Чего испугался? Выглянув из подъезда, увидел удалявшегося с женщиной мальчика лет четырех. Он вновь вернулся на скамейку. Сдерживая дыхание, стал разглядывать куклу.
- Ну что, красавица? У вас принято улыбаться, даже если тебе плохо. Дурацкий обычай. Если улыбка-то казанная. Так, одно лицемерие и обман. Красота твоя дутая. Уж она-то мир точно не спасет. И зачем я с тобой связался? Кто с такими красотками связывается, потом всю жизнь кровью харкает.
Пока он бормотал свои измышления, на крыльце подъезда бесшумно появилась его внучка. Увидев страшного деда, она замерла. Улыбка сползла с нежного личика.
- Эля! Элечка! Я иду… - послышался из подъезда голос дочери.
Он хотел встать, но не смог. Только и хватило сил, чтобы протянуть коробку внучке. Она сначала отпрянула назад, но любопытство победило, - заглянула в прозрачную крышку коробки. Улыбка тут же вернулась на личико. Эля подошла, охватила коробку ручками, прижала к себе. Замерев от счастья, стала покачивать коробку, будто баюкала куклу.
- Эля, что ты делаешь?
Вышедшая из подъезда дочь растерялась лишь на мгновение. Смятение на лице быстро сменилось на напускную строгость, которая вмиг переросла в гнев.
- Элечка, нельзя! Брось… брось эту гадость! Немедленно! Брось ее! Брось!
Она выхватила из рук дочери коробку, разодрала крышку, вытащила куклу и со всего размаха ударила ее о спинку скамейки. Голова куклы отлетела в сторону. Остальное Катерина с отвращением бросила отцу под ноги:
- Вот, возьми! И уходи! Ты… ты во всем виноват. Ты меня отдал… отдал, продал! Ведь она меня продала… за мешок денег сторговала. Я к тебе хотела убежать, а она нас закрыла в квартире и ушла. А он… он меня… А потом долларами сорил… Матери давал, давал, давал, а я сейчас… на его деньгах… И мне… хорошо! Я счастлива! Уходи! Я тебя ненавижу! Будь ты проклят!
Красивое лицо дочери исказилось в страшную гримасу. В следующее мгновение она бы разразилась истерическими рыданиями. Но из арки дома появился белый «мерседес». Судорога прошла по лицу Катерины. Губы попытались было изобразить улыбку, все вышло наискось. Она быстро опустила голову, неимоверным усилием еще раз попыталась заставить себя улыбнуться. Это ей удалось.
- Элечка, папа приехал! Встречай скорей!
Она помахала холеному блондину в машине, очень похожему на молодых банкиров из телерекламы.
- Что тут у вас случилось? – спросил он.
- Все в порядке, Витольд. Это не у нас. У нас все хорошо.
Катерина подхватила ревущую Элю на руки, отворила заднюю дверцу, забралась на сидение:
- Поехали, а то опоздаем.
Колючий взгляд парня упал на Вадима. Тот в долгу не остался. Хотя они виделись впервые, но злоба и какая-то отчаянная решимость исходили от всей фигуры и раскрасневшегося лица Вадима.
Витольд еще раз пристально оглядел сидящего старика. Хотел что-то сказать, но Катерина заторопила.
Когда машина скрылась за углом дома, Вадим обмяк, привалился к спинке скамейки. Закрыв глаза, прошептал:
- Не мужик – вошь пузатая…
________________________
В кромешной тьме он долго силился открыть глаза, но не мог. Они будто провалились внутрь головы. Странное дело, мало того, что он не мог ничего видеть, он не чувствовал никаких запахов вокруг. Хотя точно знал, что на улице осень, что должно особенно пахнуть прелыми от дождя и еще неотступившего тепла листьями. И поникшие цветы на клумбе должны еще выдахать последние ароматы лета. Но запахов не было.
Зато слышать он стал во много крат сильнее. Он слышал вне темноты, в которой находился, каждое, даже мало-мальское движение. Вот прилетел кузнечик, шурша своими крыльями. Шлепнулся рядом, настороженно пошевелил усами. Прополз было немного, но что-то ему не понравилось. Резко скакнул вверх, быстро-быстро затрепетал крылышками… Улетел.
Вдруг рядом, откуда-то сверху, раздался короткий всхлип, потом другой, третий. Будто кто-то старался сдержаться, но не удалось, вырвалось наружу чье-то рыдание. Бом!.. Словно ударил колокол, скорбящий по чьей-то заблудшей, загубленной душе. Бом!.. Еще удар, как плач и стенание по чему-то дорогому, безвременно ушедшему. Чей-то крик… Очень знакомый… Бом! Бом! Эти звуки он уже где-то слышал, но никак не мог вспомнить. Только был уверен, что эти страшные звуки несут с собой большое горе. А они все сыпались на него со всех сторон, били по душе, как камни по телу. Чем чаще били, тем все глуше становилось. Скоро отдалились вовсе. Глохли, глохли до тех пор, пока не перешли в шуршание, шелест. И вот, наконец, все стихло. Сделалось нестерпимо душно…
- Здравствуй, сынок.
- Кто это? Кто?
- Сынок, ты прости, но Он не пожелал принять меня, пока не увидит тебя.
- Кто ты? Кто Он? Я не хочу ни к кому идти… Бросьте меня…
- А-а, вот он где! Мы его на вокзале обыскались, а он на набережной дрыхнет. Нажрался… Ну-ка, задери ему рукав! А ты бутылку, вон валяется, разбей. Так, давай сюда горлышко… Где тут вена?
Придавленный, он почувствовал, как в изгиб руки вонзается что-то острое, еще раз, еще… Особой боли не было. Просто чудилось, что разом делают много уколов.
- Ну, все, пошли. Без нас спечется. Айда ко мне, приглашаю на забаву с моей подружкой. Она мне сегодня такое устроила… Орала, что лучше с ним на мосту милостыню просить, чем со мной жить. Это мне такое выдать? Рвань! Поиграем и вышибем на улицу вместе с приплодом. Пусть там выбирает, что лучше…
Он хотел вскочить, спросить у голосов, о ком они говорят. Думал побежать спасать… Но ему сделалось так хорошо, что никуда уже бежать не захотелось. Потом… Потом, когда пройдет этот кайф…
| |
|
| |
| Просмотров: 511 | |