Меню сайта
Категории раздела
| Страницы русской прозы [140] |
| Современная проза [72] |
| Страницы русской прозы [140] |
| Современная проза [72] |
ГЛАВА 1. НАЧАЛО ПУТИ.
После полунощницы игумен Троицкой обители Сергий зашел в гостевую келию. Помедлив в раздумии, старец нащупал на пояске мешочек, вынул огниво, и, почиркав о кремень, запалил свечу. По углам высветилась незатейливая утварь. От житийных келия разнилась лишь стулом для гостей да укладкой для даров.
Великий стул посреди келии возвышался над столом с диковинными ларями, покрытыми красивой резьбой. Укладка – большой сундук с ценными и священными дарами именитых гостей, занимала ближний угол.
Всякий раз, вступая сюда в канун дня своего рождения, Сергий испытывал в душе глухую тоску. Годы утекали, а в земле все прибывало в неизменности. Распри и бесчестие между людьми не убывали.
Он прошел к образам, запалил лампадку и, перекрестившись, присел на лавку возле глухой бревенчатой стены. Смежил веки, мягко уложил руки на колени и, мало-помалу обозревая прожитое, забылся. Видения перехлестывались, нагромождались. Но скоро лишнее отсеялось, словно протекло через сито…
_________________
Расторопным отроком Варфоломей гостевал летом у тятькиного близняка - боярина Климента в вотчинном селе возле Ростова. Ему были любы радушные младые хозяева. Бездетные, они потакали отроку в шалостях. Улыбчивый лик боярыни Феодосии омрачался лишь одной заботой – посытнее попотчевать Варфюшку. Радование вновь вспыхивало в ее искристых серых глазах, стоило отроку поблагодарствовать за обильную трапезу.
Боярин Климент разом сделался для Варфоломея наставителем. Нератного склада черноволосый боярин оказался ладным воином. Он растолковал отроку стрельбу из лука. А после так метко запустил копье в глиняный горшок на тыне, что разбил его в черепки, чем вызвал неуемный восторг и почитание Варфи. Он возгордился за своего "дружника", похвалялся им соседским отрокам и без устали бросал свое копьецо в чурбак. В конце улицы, меж последней избой и лесом, на малой поляне отроки увлеченно играли в "татар", оружившись деревянными щитами, мечами, луками с затупленными стрелами. Одна ватажка, ободряясь криками и визгом, наскакивала на другую, боронящуюся за кустами. Немилостивая сеча велась за овладение этим "градом". Синяки да шишки почитались за боевые раны, и потому боярыня Феодосия лишь тихо плескала руками, да покачивала головой, встречая Варфю после таких сшибок. Но похвальные усмешки боярина были живительнее ее снадобий и отрок, за ночь похрабрясь, поутру вновь мчался в конец улицы.
________________ Истинные татары оказались ужаснее. Эта тысяча была одной из многих, растекшихся по Руси лютым ужасом после смирения бунта людей в Тверской земле. С утренними сумерками, обложив село, татары тихо напали со всех концов. Непривычность набега была столь разяща, что встревшаяся им молодица обмерла, вжалась в тын, и тихо-тихо без памяти повалилась наземь. Разделясь, татары устремились к добротным дворам, полагая, что там будет чем поживиться.
Собачий лай и мольбы о подмоге разом взбудоражили все село. Люди с опаской выглядывали из изб, и, приметив татар, начинали метаться, ища спасения. Противящихся татары нещадно побивали. Безропотных загружали их же добром, вязали за седло и торопились к другому двору.
Варфоломей пробудился от прикосновения теплых рук боярыни.
- Не страшись, Варфюшка, то я, - захлебываясь, шепотнула она, сгребла в охапку не успевшего опамятоваться отрока и выбежала из горенки в сени.
Там, возле косяка чуть приотворенных дверей, замер, выглядывая во двор, боярин Климент. На нижней сорочке была кольчуга, за плечами колчан со стрелами, в руках лук и меч. Нелепость одеяния и мрачность Климента устрашили отрока. Он охватил Феодосию за шею и, задрожав, прижался так, что сдавил ей дыхание.
На их шаги боярин поворотился, оглядел и молча указал рукой на верхние сени. Сам же вновь выглянул во двор, но через миг прянул назад. Дверь распахнулась, в сени ввалились тиун Никола и кухарь Коста. Боярин проворно захлопнул дверь, задвинул засов. Вбежавшие замерли посредь сеней. Бледные, они были охвачены судорожью.
- Ну? - вопросил Климент.
- Татары. Уж ворота во двор ломют, - выдохнул Никола и всхлипнул.
-Утри сопли,- зло оборвал боярин. Он вновь оборотился к дверям и вслушался. Крики уже неслись со двора,
- Ныне нам одно остается,.. - тут он осекся, приметив Феодосию с Варфоломеем - Я ж велел наверх, - взъярился Климент.
Насмерть испуганная боярыня заспешила по ступеням в верхние сени.
Вскорости мужики проследовали за ней, заперли дверь. У дальнего окна, почти прикрытого волоком, на скамье замерла Феодосия с Варфоломеем. В узкую щель расширенными глазами она оглядывала двор. Боярин с опаской высунулся из ближнего окна.
Напротив пятеро спешившихся татар неумело ломили бревном кованные ворота конюшни. Ворота держали удары, но татары, распалясь от ожидаемой добычи, все более наседали.
- Коней желаете... - осклабился дядька и вложил стрелу в лук. Появление из-за амбара, примыкавшего к конюшне, еще трех ордынцев остановило боярина. Тройка немедля устремилась к дверям сеней, что были прямо под окном. Климент оборотился, мелькнул взглядом по сеням, задержал его на комоде:
- Шибко! Шибко его к окну, - повелел он тиуну и кухарю. Те на одном дыхании подтащили тяжелый комод. Когда дверь загремела от ударов, боярин выпалил:
- Метай!
Комод бесшумно вылетел в окно. Тут же послышался грохот, стоны и брань побитых. Не дав им опамятоваться, Климент дважды стрельнул из лука и с перекошенным от ухмылки ликом отвалился от окна. Горестные крики вперемежку со злобными донеслись со двора.
-Коней возжелали, - повторил он, когда две татарские стрелы вонзились в потолок. Тиун с кухарем прильнули к оконной стене.
Дверь вновь загрохотала от ударов. Татары перенесли бревно от конюшни, надумав скоро расправиться с засевшими в тереме.
Жуткий вопль, донесшийся со двора, вновь поднял, боярина к окну. Дверцы в воротах конюшни были распахнуты. Из двух татар, один корчился на земле с почти отрубленной головой, а другой саблей отбивался от коваля Никодима с косой и конюха Гаврилы с железкой.
- Тикай! Тикай! - гнал конюх молодого коваля. Они начали одолевать ордынца, когда тому в подмогу кинулись трое от терема, в горячке позабыв об окне. Их промахом воспользовался затаившийся Климент. Он трижды скоро-скоро выпустил стрелы и трижды его лицо мстительно оскаливалось ярой улыбкой:
- Псы поганые. Необоримые! Как все засмердите!
Наседавшие на татарина Никодим с Гаврилой, наконец, сдюжили с ним. Гаврила швырнул железку по ногам ордынцу, а Никодим разом полоснул косой по спине, а после ткнул острием в разогнувшуюся плоть врага. Никодим не поспел высвободить косу, как, охнув, лишь ухватился за татарскую стрелу, пробившую грудь. Он бездыханно завалился на скрюченного татарина. Гаврила мигом подхватил косу и метнул в татарина,хоронившегося возле стены сеней. Сам же, прытко петляя и клонясь, забежал за угол ближнего амбара.
Скоро в распахнутые ворота двора въехало еще пять всадников. Гортанно перекликаясь с оставшимся в живых татарином, они спешились и, настороженно глядя в верхнее окно сеней, подступили к дверям.
Дюжий удар заставил всех содрогнуться. Климент подошел к малому оконцу в обратной стене и выглянул наружу. Помедлил, раздумывая что-то про себя. После оборотился к Феодосии и Варфоломею.
- Сторожей поставили на углу. - Подошел, присел возле них на корточки. С застылой на лике улыбкой погладил подрагивающее плечо Феодосии, распушил вихры Варфи.
- Так-то, - выдавил он из себя. - Так...
- Изгони! Изгони их! - круглые от ужаса глаза отрока впились в лик Климента,
Боярин встрепенулся:
- Беспременно! Изгоню беспременно!
И обратился к боярыне:
- Доглядывай в оконце. Как сторожа сгинет, спущай Варфю по веревке вниз. И сама туда прядай. Авось в густых кустах схоронитесь.
- А ты? - Феодосия судорожно уцепилась свободной рукой за кольчугу.
- Посля и я за вами, - отрезал Климент.
Хлопок павшей двери, топотение и грозные выкрики наполнили нижние сени. Шум скоро приблизился, и вот уже дрогнула от удара последняя заслона - дверь наверху.
Боярин заспешил к мужикам, повелел им что-то, указуя на скамью и дверь. Те покивали, схватили скамью и изготовились с ней напротив дверей, положив возле ног топоры. Климент застыл за ними с копьем у ног и луком в руках.
Когда в пролом дверей сумятливо впали татары, тиун с кухарем разом ударили навстречу скамьей по их головам. Опрокинутые татары были добиты топорами. Боярин ладно попользовал стрелу и копье. Еще двое легло у входа. Пятый, визжа, бросился вниз.
Климент поворотился к боярыне: - Окно!
Та опрометью кинулась к оконцу. Сторожа исчезла. Боярыня наскоро обвязала тело отрока под плечами и еле оторвала его от себя:
- Не страшись, я - вослед, - громко прошептала она и бережно опустила его в гущу кустов. Вслед за отроком туда упала веревка.
Наверху вновь заслышались крики. Топот ног, возня перемежались лязгом оружия, грохотом скамей. Недолго Варфоломею еще чудился голос боярина, полный злобного ободрения самого себя. Последним звукнул протяжный вой тетки: - Климе-е-е...
__________________
Удушье перехватило горло, камнем сдавило сердце. Сергий дернул книзу широкий ворот рясы. Стареющий, он никак не мог запамятовать давно минувшее. Игумен порой просыпался по ночам в липком поту. Ему чудилось, что кровь загубленных растеклась по телу. Он соскакивал с лавки, спешно стаскивал сорочицу, растирал ею взмокшее тело, оглядывал, не веря ее белизне. Раскрасневшееся и разгоряченное тело еще более чудилось, омываемым кровью. Сергий в трясовице подбегал к ушату и обливался водой. Охолонув, ложился на лавку, смеживал веки и вновь пред очами были Климент, побиваемый татарами, да Феодосия, терзаемая их ненасытными лапами...
________________
Варфоломею шел последний год отрочества, Рос он, как и все его однолетки, таким же скорым, порывным в замыслах да делах. Лишь одним он резко разнился от них. Его сострадание простым людям порой возбуждало у отроков злобную мстительность. Сытые, разодетые они разухабистым гиком прогоняли проходивших улицей странников да нищих. Те покорно убыстряли шаг, торопясь поскорее миновать грозных юнцов. Варфоломей примечал пуганные взгляды людей, затравленных долгими скитаниями и всегдашними притеснениями. Он примечал жалкое вздрагивание их плеч при всяком злобном выкрике. Лишь у немногих чужаков в гневе сжимались кулаки да вскидывались головы. Такие еще более распаляли отроков. Они зачинали швырять вдогонку палки да камни, норовя причинить телесную боль, ибо полагали пред собой нечто уродливое, достойное издевки и поношения.
Варфоломей сторонился от таких забав. Неспешным, дабы не вызвать новых насмешек, шагом он удалялся на свой двор, а там, вымолив у матери подаяние, ходко бег задами в конец улицы, чтобы неловко сунуть его странникам.
Как-то разом отроки принялись вышучивать, потешаться над одним странником. В холостине да лаптях, обликом однако он вовсе не походил на других. В его чистоплотности, уверенной твердой поступи чуялся иной душевный мир. Будто прознал он об этом мире что-то такое, чего не ведали другие.
Он и повел себя с отроками по-своему. На брань да полетевшие камни мужик оборотился, оперся на посох и замер в поджиде. Лишь на миг отроки оробели. Но брань возобновилась, вновь полетели камни и палки. Недвижный странник был удобной целью, и скоро несильно брошенный камень угодил ему прямо в голову. Кровь тут же начала застилать глаза. Злобный пыл нападавших разом угас.
- То не у меня кровь на глазах, а у вас в душах, - проговорил мужик, утираясь рукавом. - И не камни вы швыряли, а сердца свои бесчувственные.
Варфоломей догнал мужика вдалеке от своей улицы. Задыхаясь более от волнения, чем от бега, протянул краюху хлеба и кусок чистого полотна. Мужик молча обвязал голову, ободряюще кивнул головой:
- Зрил, как ты сторонился этих бесенят. Знать сердце твое чистое. Живи не лишь умом, а и сердцем. Тогды быть и тебе, и делам твоим великими.
Отрок зарделся, потупил глаза и чуть слышно вопросил:
- А как сердцем жить?
- Прими боль ближнего, как свою. Сотвори так, чтоб ему полегчало. Освети состраданьем мрак его души, от тягот заслонивший в ней все светлое. Тогда снизойдет на тебя твердость духа, величие и благость Господа.
- А что сотворить, дабы всем округ полегчало?
Мужик смешался, а после ответил:
- До того всяк по-своему доходит.
Мужик уже удалился с глаз, а отрок все глядел ему во след задумчиво и печально. Так, будто лишь в сей миг уразумел, какой тяжкий урок ему предстоит – прожить жизнь Богом дарованную.
Как-то во дворе тятя повелел высечь плетьми пастуха за задранную волками овцу. Стареющий мужик спустил порты, покорно лег на лавку и лишь вскидывался при каждом ударе, постанывал, все крепче сжимая руками края лавки.
Варфоломей, забавлявшийся с малым Петром, онемел. Порой лишь содрогался так, будто сам, на своей плоти, чуял ожигающие удары. Мелкое дрожанье губ перекинулось на трясенье всего тела. Глаза заблестели.
Варфоломей заспешил к тятьке Кириллу и брату Стефану, надзиравшими за расправой:
- Негоже людей за овцу так истязать! Не по-христиански так!
Те, пораженные неслыханной дерзостью, переглянулись. Первым опамятовался Стефан: - Кого поучаешь? Кому указуешь, как дела весть?
- Уймись, - прервал Кирилл Стефана.
Поначалу осердясь, тятя удивленно изучал своего сына. Лишь ныне он заприметил рыжий пушок над губой, услыхал ломкий голос Варфоломея. Но более всего приметились неистовые карие глаза. Кирилл разом уразумел, что перед ним взрослый сын. Тятя вздохнул, растерянно помялся с ноги на ногу, ни к чему кашлянул в кулак и, лишь возведя глаза поверх сына, промолвил:
- Жизнь твоя в самом зачатии. Ведал ты ее пока лишь из окон нашего терема. Когды наружу попадешь, разом в грозе и окажешься. Будут тебя громом глушить, да молоньей слепить. Буря с ног валить будет. Всяк будет норовить пригнуть тебя к земле, дабы ты не поднялся да не выпрямился во весь рост. От таких невзгод не гнутся лишь самые могутные. Там, - тятька махнул рукой, - встренутся тебе хитрые и коварные, ленивые и злые, завистливые и подлые, И всяк норовит будет спихнуть тебя посторонь и вознестись самому. Такие научат тебя грызть, чтоб тебя ж не съели. Надобно быть жестким. А жесткость в нашей жизни зачастую благо творит, потому как порядок земной крепить подмогает.
Сын упрямо не отводил глаз. Тятя чуть раздраженно договорил:
- Ну, пущай, избегнет он кары. Так ведь вновь почивать завалится! Потому как не его добро. И трудиться не зачнет, покуда за жизню свою не спужается. Так все в этом мире и замешано - на страхе. Есть справные люди, а есть скудоумные. Справный думает, как жизнь краше сотворить, А скудоумный трудами своими красит ее. Коли так не будет, так и порядка не будет. Уразумел?
Варфоломей пребывал в полном неведении о трудах своего родного тятьки Кирилла - боярина великого князя Ростовского. По Князевым делам тот не раз посещал многие града Руси. С посольниками ездил в Орду. Подолгу, сидя там в ожидании приема, золотом выискивал тайные лазейки к благоволению беклярибека, везира и эмиров помельче. Из-за их ненасытности посольники порой снимали с себя последние ценности.
Тятя все чаще ворочался в Ростов подавленно хмурым. В мужской половине терема сходились близняки-бояре Тимофей Тормасов - брат матери, Дюдень, Онисим. Подолгу приглушенно о чем-то толковали, замолкая на появление холопов, менявших яства. Расходились бояре по одному, не привлекая лишних глаз.
Последний раз бояре сошлись после ворочения Кирилла из Москвы. После затишья вдруг вспыхнуло ликование. Бояре без боязни громко переговаривались. Хмельные голоса все громче и грознее неслись из-за двери. Варфоломей, минуя окна, уловил слова «Русь, Москва, Орда, Калита».
С того дня Варфоломей приметил, что отроки начали его чужаться. Уязвленный Варфоломей замкнулся, все более распалялся в себе. Накопленный гнев вырвался наружу, когда Васька - сын боярина Андрея Михайловича напрямик зло выпалил:
- Пошел прочь, московит поганый.
Разъяренный таким поношением Варфоломей подскочил вплотную к Ваське:
- Облыжник!
Но отроки мигом окружили Варфоломея. Тычками в грудь отогнали побелевшего Варфоломея. Васька осмелел:
- Тятька твой московитам продался.
- Тятя мой введений боярин ростовского князя...
- Холоп московский - твой тятька! - вовсе расхрабрился Васька.
Прорвав живую огороду, Варфоломей кинулся на обидчика. Отроки покатились по земле, яро молотя друг друга. Остальные принялись подмогать Ваське. Скоро побитый Варфоломей поднялся, утер кровь с лика и побрел до своего двора. Чем ближе к терему, тем более убыстрял шаг. Почти вбежал в мужскую половину терема. Рванув дверь, застал тятю на лавке. Тот приподнялся на локте, обмерев, воззрился на побитого сына. Варфоломей с порога зачастил вопрошениями так, будто пытал ворога:
- Правда, что ты заодно с московитами? Правда, что князю ростовскому, какому крест целовал, изменяешь?
На крайнем слове отрок столь возвысил голос, что сорвался, и, закашлявшись, смолк. Тятя нахмурился:
- От кого навет такой?
- От Васьки - сына Андрея Михайловича.
На побелевшем лике Кирилла борода почудилась чернее. Он опустил глаза, мелко задрожавшими руками потер колени. Впору было разгневаться на дерзость сына, но Кирилл перетерпел. Надвигались грозные дела, и он желал, чтобы именно правдолюбец Варфоломей уразумел и разделил его помыслы. Помедлив, боярин промолвил:
- Ныне всяк честный русич должон думать обо всей Руси. Не за свой клочок земли всяк трястись должон: ростовский ли, рязанский, иль московский. Единая Русь допреж всего в помыслах да делах должна пребывать. А кто ныне на Руси силу возымел? Москва. Кто Владимирским столом владеет? Москва. Кому легче Русь объединить? Москве.
- Да, Калита... - возмутился было сын.
- Ведаю. Ведаю, что смолвишь, - перебил Кирилл сына, -что сила у Калиты оттого, что Русь татарам на разграбление отдавал. Бывало и такое. Но вот почитай уж немало лет ордынцев на Руси не видать и не слыхать. А ранее, что ни год-два, так разор от них где-либо. Ныне главное растолкую тебе. Калита под татарской охраной все более крепчает им же на погибель. Они покуда того не уразумели. А я узрел его замысел. Кто супротив Орды ныне встанет, тот сгинет. Московский князь силу копит, людей растит, какие не леденеют от слова "татарин". Ныне надобно новый народ взрастить без страха пред татарами. Тогда и восстать супротив Орды. Такое сотворить может лишь Москва. Потому каждый должон подмогу оказать ей.
Варфоломей смешался от такого откровения тятьки. Он лишь вяло вопросил:
- А как же крестное целование князю Константину?
Тятя досадно поджал губы:
- Мало ль у нас князей да бояр, что самовольно, себе в угоду целование снимают? Истинно дело богоугодное – вольная Русь. Потому и ответ держать буду о своей правоте лишь пред Господом.
Минуло три дня от их переговора. В Ростов нежданно нагрянула сильная конная дружина московитов во главе с боярином Василием Кочевым. Для некоторых знатных ростовских бояр этот наезд был известен. Меньшая их часть тихо сошла из града, прихватив на подводы самое ценное. Другие, надеясь на лучшее, засели по своим теремам.
Князь Константин угрюмо встренул Кочева, но оказал ему надобные почести, как посольнику Великого Владимирского князя, какой владел половиной Ростова. Боярин с двумя ближними сотниками и полусотней воинов встали постоем на княжем дворе. Остальных поместили рядом на епископском дворе и в княжих постройках, что непрерывно тянулись почти до озера Неро.
По Князеву указу ростовская дружина была выведена из града на постой в посады. На княжем дворе пребывала охранная полусотня. Вместе с ростовскими воинами в охрану двора и всего Кремля заступили и московиты. Они самочинно вершили проезд через кремлевские ворота, не дозволяли селянам и посадским оставаться в граде. К концу дня растревоженный Кремль затаился.
Надвигнувшаяся ночь казалась бескрайней.
Кирилл со Стефаном с самого наезда московитов подались на княжий двор. В ту ночь они не воротились. Поутру Варфоломей, посылочным от матери, заспешил к тятьке. Варфоломею надобно было по своей улице проследовать мимо одноглавого Успенского собора через торговую площадь к воротам княжего двора.
Обычно неизменно оживленная поутру улица была безлюдной. Лишь возле распахнутых ворот двора боярина Андрея Михайловича замерли двое московитов верхом. Ноги сами понесли отрока к Васькиному двору.
Посредь двора в ночной сорочице боярыня Елена мешком повисла на Андрее Михайловиче. Трое московитов и Тимофей Тормасов намеревались свести боярина со двора. Когда это удалось, толчками погнали обезволившего Андрея Михайловича к воротам.
Возле терема окаменели холопы боярина, среди которых Варфоломей увидел Ваську. Тот бросился к беспамятной матери, тщился поднять ее, но после вдруг разом подкосился на землю рядом, уткнулся ликом в разлохмаченные волосы и разрыдался.
Варфоломей вжался в тын. Боярин Тимофей привиделся бесом, разъяренно наскакивавшим на Андрея Михайловича. Он вился вокруг, норовил ткнуть кулаком то в лик, то в бок и непрестанно твердил: «Смутьян! Погубитель! Смутьян! Погубитель!».
Московиты сели на коней и пинками погнали боярина к торгу. Они не успели скрыться, как с другого конца улицы вывернулась еще пятерка московитов, гнавших поперед себя еще одну жертву. Пока ошеломленный Варфоломей добрел до площади, он не раз встречал московитов, правивших с полоненными добрыми людьми к княжему двору. Не раз ему слышалось слово «крамола».
С безлюдной площади стражи и жертвы двигались мимо затворенного Успенского собора и пустых торговых рядов. Возле ворот, предваряя каждого ожидаемыми муками, на перекладине вверх ногами висел ростовский наместник Аверкий. Белое, дряблое тело, опоясанное кровавыми рубцами, чуть вздрагивало от очередного удара плетью. Затекшая голова кровавой каплей бессильно покачивалась над землей. Истязание столь знатного боярина заставляло содрогнуться гонимых. Вконец разбитые, павшие духом, люди понуро вступали на княжий двор. Там Варфоломей успел приметить тятьку со Стефаном вместе с московитами, чинившими допрос жертвам. 0трок очнулся, когда рядом возница на телеге гикнул на лошадей. Варфоломей перевел взгляд за борт телеги. На него глядела, блестя застылыми глазами, голова. Она высилась над грудой человеческих тел, наваленных на дно телеги. Их покрывалом были черные пятна спекшейся крови.
Варфоломей откачнулся, замахал руками, будто отгонял видение, закрестился, попятился и бросился бежать прочь...
Вскоре боярин Кирилл съехал из Ростова в Радонеж в службу к князю Андрею Ивановичу брату Ивана Калиты.
________________
| |
|
| |
| Просмотров: 445 | |