ГЛАВА    ШЕСТАЯ

 

Место для расстрела выбрали на берегу реки в густом ельнике у древнего каменного креста. Сюда уж с пару лет, как царь отрекся от престола, опасались заходить богомольцы - всякая нечисть и нежить, расплодившись, кружила-путала людей средь бела дня, широкую натоптанную тропу завалило ветроломом, лес надвинулся на нее, плотно сжимая, топорща над нею колючие еловые лапки. Они нещадно секли по лицам приговоренных, бредших со связанными за спиной руками.

 

Их было четверо. Два босых парня-дезертира, загорелые, схожие меж собой, с ежиками остриженных соломенных волос, испуганно поглядывали по сторонам, как будто на что-то еще надеясь, сжимали и разжимали толстые корявые пальцы скрученных веревкой рук, пытаясь освободиться.

 

Молодой монашек с бескровным восковым лицом, потупя взор и шепча молитвы, поотстал от парней, и кто-то из безусых красноармейцев грубо подтолкнул его прикладом винтовки в спину: « Переставляй ходули, поповское отродье!» Монах посмотрел на служивого чистыми, отрешенными от мира глазами, и тот отвел взгляд, воровато заозирался, бурча: «Чего пялишься-то, иди...»

 

Четвертый - военной выправки старик с седыми бакенбардами и вислыми усами, в залатанном крестьянском армяке, явно с чужого плеча и мотавшегося на поджаром теле колоколом, брел последним и часто оглядывался, обреченно ожидая, что вот-вот...

 

Сразу за источенным временем крестом, раздвигая ельник, тянулась ложбина, густо заросшая багулой; где-то на дне ее вызванивал целебный родничок. Тут же, в траве возле свежевырытой ямы сидели и курили красноармейцы. Они повскакали, невпопад отдавая честь, председателю ревтрибунала и командиру отряда.

 

Приговоренных поставили в ряд, лицами к кресту. Председатель ревтрибунала Яков Фраеров, нескладный, в долгополой шинели, поблескивая стеклышками пенсне, близоруко вперился в листок бумаги: « За самовольное оставление части... - голос его скыркал отрывисто, как у дятла-желны. -За ведение пропаганды против Советов среди населения приговариваются к высшей мере...»

 

До Зерцалова смысл дальнейших слов комиссара дошел не сразу:

 

- Что вам говорю? Оглохли:? Командуйте, товарищ начальник!

 

Фраеров пристально, с нескрываемой ехидцей, ожидающе уставился на Василия.

 

- Отделение в шеренгу становись! - негромко скомандовал Зерцалов.

 

- Готовьсь! - Василий, косясь на Фраерова, выжидающе пощипывавшего  тонкими длинными пальцами реденькую козлиную бороденку, вытянул из ножен шашку.

 

- Пли! - то ли сказал, то ли лишь взмахнул ею.

 

Линия винтовочных стволов качнулась, выплюнув огонь.

 

В последний миг монах повернулся и, воздетой дланью благословляя убийц, пронзил Василия взглядом небесно-голубых глаз...

 

Зерцалов свалился как подкошенный - пуля, отрикошетив от поверхности каменного креста, угодила ему в голову.

 

Сквозь сгущающийся кровавый туман Василию почудилось, что слышит слова Фраерова: « Отказался - и его б туда, к ним! «

 

- Уж лучше бы... - успел прошептать он, прежде чем провалиться во тьму...

 

У Василия Зерцалова, бывшего юнкера, так и не успевшего надеть офицерские погоны, последнее время жизнь состояла из цепи случайностей. Из старой столицы, уцелев в бою в Кремле, вместе с несколькими такими же растерянными и перепуганными мальчишками-земляками он сбежал, забившись в попутный состав, в Вологду к дядюшке под крыло.

 

Старик встретил его в своем обветшавшем, но уютном доме на Большой Архангельской, обнял прильнувшего племянника, гладя по плечам.

 

Прослезились оба. Ни говоря ни слова, дядюшка, смахнув ладонью мокроту с обвисших седых усов, повел Василия наверх чаевничать. Прислуга, верно, разбежалась: в пустом доме дядя обретался один. Но он, застарелый холостяк и бывший драгун, похоже , не предавался унынию, захлопотал, ставя самовар.

 

Василий разглядывал дядю: в обычном бесшабашно-добродушном выражении лица его появилась заметная озабоченность, ожидание. Зерцалов-младший, добираясь до дому, замечал такое в глазах многих.

 

- Что притих-то, рассказывай! - излишне бодро воскликнул дядюшка.

 

Василий в ответ пожал плечами.

 

- Да-с! А у нас пока тихо.

 

И еще большая озабоченность померещилась племяннику в быстром взгляде из-под насупленных мохнатых дядюшкиных бровей.

 

Эх, дядя! Кабы не ты.... Рано померли тятенька с маминькой, и он старшую сестрицу Натали в институт благородных девиц устроил и потом замуж за хорошего человека выдал, а Васенька под его приглядом из хлипкого болезненного мальчугана вымахал в крепкого малого - в юнкерское училище его дядя определил: семейное дело, брат!

 

- А где Натали?

 

- За границу с мужем уехали. Пока не вернулись... Дай бы, Господи, чтоб все поскорее утихомирилось!..

 

Нет, видно, дядюшкины слова были не Богу в уши - подошло времечко, потревожили новые власти и старого и малого.

 

Люди в гражданском с красными повязками на рукавах подняли грубым стукам и увели Зерцаловых среди ночи.

 

В загородке возле «казенной палаты» топталось с полусотни разного возраста человек, бывших военных. Провели внутрь здания нескольких женщин. Замерзшие нахмуренные арестанты встречали серый рассвет, Наконец, погнали всех в низкие ворота полуподвала.

 

- Зерцалов Васька! - окликнул кто-то из кольца охраны, смуглый, кучерявый, в кожаной куртке. - Не узнаешь?

 

Яшка Фраеров! Сын управляющего соседним имением Зубовских.

 

Неведомо откуда привез тогда хозяин Платон Юльевич нового управляющего, черноволосенького, шустрого как тараканище - то ли молдаванина, то ли цыгана. С ним и отпрыск прибыл - нескладной, худой, в очках. Подружились с ним, когда с дядюшкой приехали в гости к Зубовским в имение.

 

У девчонок Натальи и хозяйской Маруськи свои дела-делишки, а Ваську потянуло на деревенские задворки. Там и услышал он шум и крики: трое пацанов почем зря тузили четвертого. Обидчики, по одежке видать, крестьянские или дворовые, а супротивник их одет почище, по-барчуковски.

 

« Трое на одного!» - вскипело Васькино сердечко, он ринулся в бой...

 

С расквашенными носами обидчики отступили, но и Ваське и тому, ходуле нескладному, досталось хорошо. Отерев разорванным рукавом с лица кровь вперемешку с грязью, он протянул Ваське руку: « Спасибо! Век не забуду.»

 

Видались с Яшкой и после мимоходом; потом он пропал. Слышал Василий, что якобы устроил его Платон Юльевич в университет, а там Яшка в революционный кружок затесался, а потом вроде и в тюрягу загремел. Под стать бате, у которого за лихоимство дело до суда дошло, пока барин по заграницам путешествовал и, нежданно-негаданно вернувшись, отчета спросил.

 

А теперь Яшка, все такой же нескладный и худой, поскрипывая блестящей кожей куртки, стоял напротив:

 

- Давненько не виделись... Да-а! Но раз повстречались, значит, судьба! Давай-ка отойдем! У меня сразу интерес к тебе заимелся... Я сейчас предревтрибунала и комиссар отряда ЧОН. Мне командир толковый нужен. Пополнение набрали - одни чалдоны, скоро выступать, а они не знают с какого конца винтовка стреляет. Ты - человек военный.

 

Яшка перехватил взгляд Василия, провожавший согбенные спины последних исчезающих в темном провале ворот полуподвала арестованных офицеров.

 

- Этим дядечкам я не доверяю: сколько волка не корми... Согласен?

 

Василий. Глядя на медленно сходившиеся створки тяжелых, обитых железом ворот и чувствуя гуляющий неприятный холодок между лопатками кивнул. Спросил только:

 

- А с ними что будет? С дядей?

 

- Разберемся. А дядя твой тоже пусть пока у нас погостит, мало ли что учудишь. - Яшкин вороний глаз жестко прищурился.

 

Сотню мобилизованных парней Зерцалов исправно муштровал, учил владеть оружием, рыть окопы - в училище не только изящные танцы с мадмуазелями осваивал - и старался не думать, что скоро отряд - по утверждению Яшки - перебросят на Северный фронт , где придется стрелять в белых ( соотечественников!). Господи, отведи!..

 

И вот пришлось...

 

Дезертиров брали на монастырском подворье. Один поднял руки сразу, два других пытались бежать. Того, что погрузнее, догнали и сбили с ног, принялись охаживать сапогами по бокам по чем зря. Третий, легкий на ногу, пометавшись вдоль ограды, приноровился было заскочить на командирского коня, привязанного у ворот, и тут-то его Яшка, аккуратно и не спеша прицелившись, снял выстрелом из маузера.

 

- И этих в расход! - кивнул на других.

 

- Люди, опомнитесь! Что вы творите, тут же святое место! - откуда-то выбежал монах, вздернул черные рукава рясы, как птица крылья - и тотчас же смяли, обломали их.

 

- Так-с, святой отец, пособничаешь, укрываешь?.. Облазьте-ка все закоулки! - приказал Фраеров красноармейцам.

 

Те вскоре приволокли упиравшегося старика, по виду - барина, хоть и оброс он как мужик и в одежке был крестьянской.

 

- Никого больше нет! - доложили. - Две бабы еще больные. Тоже сюда?

 

Яшка отмахнулся, подошел к испуганному старику вплотную.

 

- Доброго здоровьица, Платон Юльевич! Эх вы, на старости лет да контрреволюцией заниматься! Сынок ваш - белый офицер и вы, как вижу, не сидите сложа руки. Окопались тут с монахами, силенки для мятежа копите, людишек подходящих пригреваете. Знаем мы вас!

 

Фраеров пригрозил с укоризною пальцем, а Зубовский вглядывался в него подслеповато:

 

- Не признаю кто...  Знакомы вроде.

 

- К ним его!

 

Красноармейцы подхватили старика под локти, подтащили к другим приговоренным.

 

- Я не враг... Я смуту хотел в монастыре пересидеть. Жена больна, дочь тоже, куда идти... - скороговоркой бормотал он.

 

В нем, скрюченно-обреченном, в самую последнюю минуту узнал Василий бывшего соседского помещика Зубовского...

 

Спустя десятилетия, Василий Ефимович благодарил ту, отрикошетившую от креста пулю, едва его самого не лишившую жизни. Что было б, если случилось все иначе? Кем бы он стал? Убийцей, послушным палачом новой власти?

 

Зерцалов, сидя в кресле, щурясь от света настольной лампы, вопрошал вслух  невидимого в полутьме комнаты собеседника. Впрочем, ответа так и не дождался; припомнилось что-то, пришло на ум, и старик принялся опять рассказывать. Такое повелось с ним с той поры, как пришлось оставить монастырское Лопотово...

 

Визит незваных гостей Сашки Бешена и Вальки взволновал старика, напомнил о Лопотове, и Зерцалов, рассказывал и рассказывал тому , молчаливому и все понимающему. Все равно чуть слышный шепот никому не докучал: давно спала за стеной жена, и лишь в одряхлевшем нутре старого дома порою что-то скрипело или стонало.

 

ИЗ   ЖИТИЯ   ПРЕПОДОБНОГО   ГРИГОРИЯ

 

Вокруг московских палат княжеских - подозрительная настороженность: галичане в чужом городе чувствовали себя неуютно. У ворот стража едва не воткнула в грудь Григорию копейные древки: смотрела люто, исподлобья.

 

- Мне б к князю Юрию Дмитриевичу! - попытался отвести рукою древко Григорий.

 

Стражники забрехали вразнобой, ровно псы цепные:

 

- Ты кто такой? Тать московский, можа?

 

- Начепил рясу-то!

 

- Нужон ты князю!

 

- Проходи мимо, не застуй! А то...

 

- Чего раскудахтались - седобородый, со шрамом через все лицо ратник выглянул из-за створки ворот.

 

- Да вот...

 

Какое-то время ратник, насопив брови, разглядывал монаха, потом вдруг испуганно отшатнулся, осеняя себя мелкими крестиками.

 

- Свят, свят, свят!. Это уж не ты ли, батюшка Григорий?

 

Он снял шлем и, отдав его кому-то из стражников, склонился под благословение.

 

- Мы уж похоронили тебя,  отче...

 

Князь Юрий пребывал в послеобеденной дреме: ночами, в ставшем еще с малолетства чужим, городе не спалось, а днем в сон клонило. На осторожно вошедшего сотского, приоткрыв один глаз,, взглянул с неудовольствием, прикрикнуть хотел, но, заметив за ним человека в черном, заворочался тяжело на лежанке, привставая.

 

Постарел сильно князь, огруз, щурился.

 

- Знакомое обличье вроде...

 

- Игумен Григорий Лопотов я, кум твой. Не вели казнить, княже, вели слово молвить.

 

- Погодь, погодь, да ты воскрес! А ведь мор, баяли, тебя одолел?

 

Юрий, поднявшись, подошел к монаху, хотел было обнять его на радостях, но отвел  глаза.

 

- Еще и ты вот, честный отче, воскрес... Неспроста все это, думаю, ой неспроста! Знамение, не иначе!

 

Князь перекрестился на святые лики в огромном позолоченном киоте в красном углу.

 

Григорий встрепенулся, готовясь сказать слово, но князь остановил его жестом руки.

 

- Ведаю о чем говорить хочешь... Поступил я не по-христиански, знаю. Мечталось по старому, прадедовскому закону великий стол занять: у племянника-то еще сопли не высохли. Почему одному - маета, а другому - счастье? И вот дорвался! И не вроде не рад...

 

- Сколько крови христианской пролил, грех какой на душу принял! Тихо сказал Григорий. - А не за горами самому ответ перед Всевышним держать.

 

- Отмолю, отче! - горестно вздохнул князь. - Бояре мои не вякали бы... Хоть уж сыты, поди!

 

- Вся твердь-то в тебе, княже.

 

- Да-да, - согласился Юрий. -Но если бы ты не воскрес, отче, сомневался б я с ними до сих пор. Бог тя послал.

 

В это время в княжескую горницу смело вошел статный красивый юноша в богатых, искусной работы доспехах.

 

- Димитрий! Крестный это твой игумен Григорий! Чего стоишь столбом, подойди к крестному!

 

Парень, пристально взглянув чистыми голубыми глазами на Григория, склонил под благословляющую длань густую шапку золотистых кудрей и приложился к руке монаха.

 

- Проводи, Димитрий, отца игумена отдохнуть, покорми с дороги! - озабоченно хмуря брови, приказал Юрий. - Да кликни сюда бояр и воеводу. Думу думать станем.

 

- Опять... - вздохнул Шемяка, придерживая Григория за рукав в темном  узком переходе. - Совет держать собрался, а меня с молодшей дружиной обратно в Галич посылает. Не удержать отцу великий стол, духу не хватит!

 

При входе в светелку в ласковых глазах крестника Григорий успел увидеть что-то такое, что испугало его и встревожило. Но, может, показалось...

 

Димитрий сам слил воду крестному умыться, заботливо уложил отдыхать, послал слугу за ужином. Вроде и успокоил напоследок:

 

- С московитами миром кончим...

 

Едва Шемяка вышел, как Григорий словно в черную бездонную яму провалился...

 

Проснулся он непривычно, около полудни: дальняя дорога, тяготы и передряги дали себя знать.

 

На столе стояла в блюдах тщательно укутанная полотенцами снедь - вспомнилось сразу об ужине, Шемякой обещанном.

 

Григорий спал не раздеваясь и, лишь отряхнув слегка подрясник, встал на молитву.

 

Когда сел за стол утолить разыгравшийся голод, в светелку заглянула старушка - ключница иль нянька, наверное.

 

- Как почивалось, батюшко? - спросила ласково.

 

- Слава Богу! - ответствовал игумен, откинув с глиняного блюда укутку и дивясь угощению - парочке жареных цыплят. - Монахи мяса не вкушают. Не знает, что ли, княжич?

 

- Что с Шемяки возьмешь, ровно бусурман. - поджала губы старушка. - И тебя, отче, хотел, видать, голубками убиенными попотчевать, честь оказать. Любимое лакомство у безбожника. Сизарей, почитай, по всей Москве  для него ловили.

 

- Крестничек...

 

Григорий, отодвинув в сторону блюдо с голубями, прислушивался к шуму, доносившемуся с улицы. Он становился все явственней.

 

- Московиты радуются. Галичане ночью снялись и ушли тайком из города.

 

Ключница еще хотела что-то добавить, но в сенях вдруг загрохотали чьи-то тяжелые шаги.

 

- Где монах?

 

Ратник в дверях отвесил игумену поясной поклон.

 

- Князь наш Василий Васильевич тебя, честный отче, требует! У крыльца смиренно ожидает.

 

Юноша, чем-то неуловимо схожий с Шемякой, соскочил с коня и подошел к Григорию, спустившемуся с крыльца.

 

- Какой ты, отче...По одному слову твоему вороги мои заклятые из Москвы сбегли. Проси чего хочешь! - князь смотрел на игумена с восхищением и в то же время с плохо скрываемой завистью.

 

- Покоя хочу! - ответил Григорий. - Отпусти, княже, с миром!

 

Чернеца, идущего с княжого двора с дорожной котомицей за плечами, провожали с великим недоумением и бояре и ратники, прочая челядь. А игумен держал путь в далекие северные веси, ища желанного душе и сердцу уединения.